В этом клубе, как и в других подобных местах, в открытую баловались травкой и прочими воодушевляющими средствами, потому чужаку попасть сюда было сложно. Алка-то как раз была в доску своей, почти всю обслугу знала по именам и, главное, вполне могла ускользнуть через черную лестницу.

В-третьих, если встать за темным углом у входа, то тебя ни одна собака не различит, зато ты все подступы к клубу увидишь как на ладони.

Алка смотрела, как, точно повинуясь ее указаниям, отец отпустил такси на ярко освещенном перекрестке улиц Воронежской и Заслонова и пошел вперед, в темноту, к клубу. Ни других машин, ни посторонних фигур на улице не наблюдалось. Мужчина дошел до обозначенного дочерью дерева под фонарем. Остановился. Алка подождала еще пару минут, выскользнула из-за угла, схватила его за руку: «Пошли!»

– Аллочка! – просто ополоумел от радости тот. – Деточка! Как ты?

– Нормально. – И она подтолкнула остолбеневшего от счастья родителя ко входу.

– Мест нет, – сообщил равнодушный секьюрити, внимательно оглядев хорошо одетого немолодого мужчину.

– Это со мной, – вывернулась из-за спины Алка.

– Другое дело, – расплылся в улыбке грибоедовский страж и посторонился.

В тесном предбаннике за дверью было влажно и душно. Мрачные, ободранные стены. Узкая лестница, ощерившаяся прямо в темную пропасть.

– Аллочка, может, куда-нибудь в другое место, – заволновался Корнилов. – Уж больно тут...

– Билет купи, – приказала дочь. – Вон касса.

– Билет? – изумился отец. – Тут что, еще и за вход платить надо?

– У нас приличное заведение, – сообщил второй охранник, перекрывавший лестницу. – Живая музыка.

Корнилов покорно купил два билета. Они сели за вторым столиком от входа. Отец – спиной к барной стойке. Алка, наоборот, лицом.

– Что, папахен, не нравится конюшня? – ухмыльнулась дочь, четко уловив неуверенность и беспокойство родителя. – Конечно, это тебе не «Астория»!

– Как-то тут очень уже грязно, – выдавил Корнилов, – и публика...

– Нормальная публика, – скривилась девушка. – Очки-то солнечные снимешь или так и будешь как на пляже сидеть? Ничего же не видно.

– У меня глаза болят, – соврал отец, поправляя на переносице стильные вытянутые стеклышки.

– Смотри, – качнула головой Алка, – ты же черный, как индус. Или араб. А еще в очках, не видно даже, что у тебя глаза голубые.

– И что? – не понял отец.

– Ничего. Предупреждаю на всякий случай.

Алка и в самом деле не имела в виду ничего плохого, просто за спиной Корнилова, у барной стойки, пили пиво четыре знакомых бритых парня, дошедшие уже, судя по возбужденным громким голосам и частоколу матов, до вполне определенной кондиции. Вот Алка и ляпнула, не задумываясь.

– Доченька, – начал отец, – ну зачем ты нам всем устраиваешь такие испытания? Три дня неизвестно где...

– Кому неизвестно? – поинтересовалась девчонка.

– Ладно, давай поговорим как взрослые.

– Давай, – кивнула Алка. – Пива закажи. Тут же не изба-читальня, чтоб всухую сидеть.

Пиво принесли быстро, и Алка сразу выдула треть стакана – пить хотелось, Корнилов даже не притронулся.

– Аллочка, – он снова поправил очки, – ты должна вернуться домой.

– Кому должна? – спросила Алка, делая новый большой глоток.

– Пойми, – продолжил отец, – я занимаю слишком высокое положение в городе, чтоб ты могла позволить себе такое поведение. Уже одно то, что твое имя фигурировало в уголовном деле этого убийцы...

– Он не убивал! – вскинулась Алка. – Хочешь, поклянусь?

– При чем тут твои клятвы? – поморщился Корнилов. – Его вина полностью доказана материалами дела, показаниями свидетелей... Пойми, если мы сейчас не отправим тебя за границу, в твоих же интересах, заметь, то под угрозой окажется не только моя работа, а все твое будущее – учеба, карьера, жизнь.

– А мамаша с бабкой где лечатся, дома?

– Ты о чем? – сбился отец.

– Ну, ты сказал, что им, типа, плохо. Отвез бы в больницу.

– А, ты об этом. Не волнуйся, доктор к ним ходит. Присматривает. Но мама плачет все время, о тебе беспокоится. ..

«Значит, домой не попасть», – сделала вывод Алка.

– Ну, а что там с Ваней? Ты обещал придумать, как его отмазать.

– Аллочка, взвесь сама, ты же умная девочка, зачем тебе этот маргинал?

– Кто? – уставилась на отца дочь.

– Маргинал. Человек, который... Ну, короче, за гранью нормального. Ему же сидеть и сидеть за убийство! Единственное, что я могу сделать, и то из любви к тебе, моей единственной дочери, – попробовать скостить ему срок.

– Это как?

– За такое преступление полагается пожизненное заключение. К тому же обвиняемый не раскаялся, что тоже говорит против него. Но я постараюсь, поскольку обещал тебе, чтобы государственный обвинитель просил не больше десяти лет колонии строго режима.

– Десять? – обалдела Алка. – Ты чего, папахен, охуел? Тогда я, как декабристка, за ним поеду!

– Куда? – оторопел Корнилов. – В колонию? Алла... Подумай, кто он и кто ты...

– Чего думать, – ухмыльнулась Алка и одним глотком допила пиво. – Я и так знаю. Мы – любовники!

– Алла, – застонал отец. – Доченька...

– Это еще не все, папахен, – злорадно возвестила девчонка. – У меня от Ванечки ребеночек будет. Такой ма-аленький скинхедик. Лысенький. Хорошенький!

– Что? – дернулся как подстреленный Корнилов. – Ребенок? Шлюха! – Он резко поднялся из-за стола и вмазал Алке пощечину.

– Ай! – крикнула та на весь зал. – Придурок! Козел! Да пошел ты! – И выскользнула из-за стола.

– Глянь, братва, – отклеился от барной стойки один из бритоголовых. – Только что чурек, вот тот, седой в очках, нашей девчонке по роже съездил!

– Чего? – заорал второй. – Нашей девчонке? А ну, пошел отсюда, тварь черножопая!

Два хорошо выпивших молодчика резко дернули Алексея Владимировича с двух сторон за руки вверх, вытаскивая из-за столешницы. Третий, воткнувшись в группу со спины, саданул прокурора мощным кулаком по шее.

– Не здесь! – прикрикнул бармен.

– Не учи ученых, – ответствовал четвертый, споро расчищая проход от любопытствующих зевак.

Из угла за стойкой Алка видела, как отца поволокли по лестнице, как вся группа скрылась за поворотом.

– Дайте ему как следует, – сквозь зубы пробормотала она, потирая горящую от тяжелой отцовской руки щеку. И прикрикнула на бармена: – Пива налей! И лед принеси, видишь, лицо горит.

Стырову уже сто лет никто не звонил ночью. Разве что по ошибке. Он и телефон не вынимал из кармана пиджака: незачем. Оттого какие-то дальние тревожащие звуки сначала просто сверлили сон, как комар – ночь, потом мерзкое насекомое все же куснуло за самый мозг, и вместе с зудом пришло понимание: в пять утра просто так никто беспокоить не станет, видимо, что-то стряслось.

Николай Николаевич выудил из кармана плюющуюся тревогой трубку и поразился еще больше – Трефилов.

– Товарищ полковник, ЧП, – без всяких там здрасьте-извините выпалил капитан. – Корнилов в реанимации.

Стыров на секунду даже остолбенел от неожиданности и злости:

– Я тебе что, хирург? Или патологоанатом?

– Избили его. Ногами. И ножом добавили.

– Очень показательно, – ухмыльнулся Стыров. – Главного борца с преступностью...

– Его наши избили, – перебил капитан. – Бойцы Добрыни.

– Твою мать! – выругался Стыров. – Откуда известно? Их взяли?

– Нет, конечно. А известно от них же. Правда, они и не догадываются, кого поимели. Пили пиво в «Грибоедове», отмечали акцию: какого-то таджика в мусорный бак засунули и крышку закрыли. Как раз собирались пойти глянуть, задохнулся или нет. А тут – Корнилов. С какой-то девкой. Как он в таком месте-то оказался?

– С девкой?

– Ну. По виду – типичная проститутка.

– Чудны дела Твои, Господи! Прокурор города в гадюшнике со шлюхой... Ну и?

– Он девку ударил, о цене, наверное, не договорились, ребята его и отметелили.