Нарекомендовал мне литературы.
Я совсем обнаглел и завтра буду писать ему письмо со стихами. Пусть еще поругает. Это полезно. (...)
25.7.49 г. Завтра уезжаю в Москву.
...Через 4 дня — я держу экзамен в университет. Чувствую, что подготовлен слабо. Но будем посмотреть.
1.8.49 г. ...Написал сочинение: “Образ В. И. Ленина в творчестве Горького и Маяковского”. Кажется, не на “3”.
Жать, Вовка!
Где буду жить? Здесь, в Дорогомилово, родственники косятся, на Мещанке — тоже. Если не будет мест в общежитии — найму комнату.
8.8.49 г. Никаких отсрочек мне не дали. Их и не надо было. Я сдал на “5”. Сочинение потеряли было, но сегодня его нашли — “4”. Очень доволен, что не “3”, т. к. было несколько ошибок. За хороший стиль, за знание материала — оценили на “4”.
Сегодня на “5” сдал географию. Жать? Жать! Неужели я попаду в университет? Я что-то не верю. Конкурс — очень большой. Я — беспартийный и имею уже одну четверку.
Немецкий — тоже на “5” не надеюсь. Преподаватель один (по литературе) меня подбодряет и, мне хочется в это верить, обнадеживает меня. Было бы добро! (...)
13.8.49 г. Оказывается, не так уж я плохо знаю немецкий. Бедные десятиклассники и —цы. Они даже читают плохо. Меня спросили, где я родился, в каком году и где окончил я школу.
Потом перевел из Элеоноры Маркс (“Маркс со своими детьми”), ответил на ряд грамматических вопросов и, в результ(ате), о т л и ч н о. (...)
21.8.49 г. Неизвестность и неизвестность.
Историю сдал на “5”. Результат, сказали — 22-го. Я уехал к дяде в Подмосковье. Вчера приехал, полдня переживал, ничего не узнал. Много бродит претендентов. И когда я среди них, кажется, что не пройду, когда нет никого — думаю попасть.(...)
20.9.49 г. В моих записях — белое пятно. 20 дней — не писал. Не было времени, настроения. Дело в том, что я уже — студент МГУ. Уволился с работы. Оставил Алика, приехал в Москву и вот — учусь. Это коротко. На самом деле за эти 20 дней много пережито, много схвачено впечатлений. Главной победой является то, что я все-таки смог устроиться с общежитием. Это меняет всю обстановку, которая существовала, по крайней мере, 5 дней назад. Большая моя заслуга, что не отступил, не струсил. Доволен.(...)
16.3.50 г. Теряю драгоценное время. Как я его буду жалеть потом! Моя жизнь была до университета намного интереснее и богаче, чем жизни нескольких моих товарищей, взятых вместе. Столько людей, столько впечатлений, столько мест, различных занятий. Я уже сейчас жалею то время, которое расходовал в училище. Какой богатый жизненный материал! Какие чудесные фигурки можно сделать из этих пацанов!(...)
В нашей стране (тем-то она и чудесна!) нет людей, откровенно живущих чужим трудом, но как трудно бывает убедить себя в этом, когда видишь, что твои товарищи меняют каждый день галстуки и рубашки, появляются в разных костюмах, не знают цены деньгам, с барской пренебрежительностью отзываются о многих вещах, суть которых жжет огнем и не дает спать.
Как далеки эти от народа, и как он далек от них! Они его не видели и не знают. Они его не хотят и не будут знать...
Чую, что надо работать. Работать как вол, как Рахметов, как Мартин Иден. Писать, зачеркивать, жечь, переписывать и снова все начинать сначала. Если будет хотеться спать — все-таки писать...
29.3.50 г. Сегодня говорил с Узловским горкомом партии. Приглашают на пятницу — еду. Занял в кассе 100 рублей...
Решается послезавтра многое. Или я стану членом ВКП(б), или нет. Чувствую, что примут. Уж много труда я дал стране, много сделал такого, за что достоин быть членом партии. Но, став им, я буду делать все возможное, чтобы быть п а р т и й н ы м ч е л о в е к о м. Лучшим в ряду равных. Постараюсь все свои действия расценивать с партийной точки, даже в мелочах... Сейчас заниматься и заниматься — много, больше и еще больше. Сессию н а д о сдать на “5”.
11.4.50 г. Теперь я — кандидат в члены ВКП(б). Это — большое событие в моей жизни. Хочу стать настоящим большевиком, хочу работать и жить для народа, для партии. (...)
Лето 51 г. Приехал, измученный, в Чернигов. Большие-большие планы на лето: фотография, рыбалка, мандолина — как развлекательное, литература, французский — как серьезное. Все пошло насмарку.
Через 3 дня по приезде в наш подвал пришел домоуправ — маленький плюгавый человечек, всегда заросший щетиной, по фамилии Бруй. Посадили мы его на единственный стул. Вынув помятый листок бумаги и послюнив огрызок карандаша, он приготовился записывать.
— Сколько вас семьи?
— Семь человек.
— Чем занимаются?
— Я пенсионерка, — ответила мама. — Старшая дочь — сестра в госпитале, старший сын — студент, в Москве учится на журналиста, другая дочь — воспитательница в детском саду на шерстяной фабрике, другой сын — столяр на мебельной фабрике. У Марии — двое детей. Мальчик — кончает ж.-д. училище, девочка перешла в 5-й класс.
— Когда вы приехали сюда? — спросила эта мелкая щука, как будто не знала об этом.
— В 49 году.
— Хотят у вас отобрать ордер, т.к. вы незаконно получили его.
Мария обвела черные стены подвала — кухня, комната, прачечная, овощной склад, спальня для 7-ми человек — все это совмещалось в одной каменной яме. Сырые стены. Стен в собственном смысле не было — была одна сферическая поверхность, всегда мокрая, и только в самом зените, вокруг электрической лампочки — удивительно точный круг сухой известки. Два окна — небольшие светло-серые прямоугольники в одной стене, ненормально высоко, как в тюрьме...
Сестра заплакала. Она рыдала. Лицо ее стало очень некрасивым. Мама плакала беззвучно, роняя на колени слезы, не подбирая их. Мама только один раз плакала в голос — когда хоронили отца. Сотни раз в детстве я видел ее слезы, и всегда вот так же они тихо катились на колени. Руки безвольно были опущены вниз.
— Что теперь делать, сынок? — спросила она. — Неужели мы останемся в этом подвале? Пропадем!..
* * *
Полная нервная женщина что-то писала в блокнотике...
— Когда вы, т. Заборская, приехали в Чернигов?
— Жила здесь до войны. В 44 году приехала опять сюда. В войну была в военных госпиталях. Довоенная квартира была занята областной прокуратурой. Мне дали по 18-го березня, наверху, квартиру, занятую другой семьей, еще по немецкому ордеру. Эта семья оставалась там жить в маленькой спальне. Я с двумя детьми жила в проходной комнате. В 46 году меня выселили в подвал.
— Отбираем мы у вас квартиру, — сказала неуверенно этот заместитель пр(едседателя) “выконавчого комитету”...
Я начал доказывать незаконность этого дела.
— А вы чего хлопочете? Вы всего два дня в Чернигове! — оборвала она меня...
* * *
На заседание исполкома меня не пустили. Я заметил, как стыдливо опускали глаза председ(атель) горисполкома и члены. Одна Журавлева знала точно линию поведения. Через две минуты Мария в слезах вышла из кабинета. “Отобрали!” — сказала она.
“Ордер отдала?” — тревожно спросил я.
“Нет, у меня он”, — сказала она, плача. “Давай сюда”.
Я взял ордер, который был выдан еще 17 мая, положил в карман, и с этого начался мой отпуск, мои каникулы.
* * *
— Мы вам оставили то, что вы занимали до 46 года, — сказал мне председатель горисполкома Сильченко назавтра. — Спальню отберем.
— Но тогда было трое, а сейчас нас 6 человек. Себя я не считаю.
— А мы вас четверых вообще не считаем.
— Как так?
— Да так...
— Вы поступили не только непринципиально, но и нарушили закон.
— Закон? Смотря по тому, с какой стороны на него посмотреть, видите ли?..
— Я заставлю вас выполнить закон! — заорал я, стукнув кулаком по креслу.
— Не пугайте — пужаные, — спокойно сказал этот подлец. — А если будете жаловаться — мы вас всех выселим, опять в подвал.
