Мне пришлось вернуться, чтобы взять камеры и уговорить Джея проползти за мной следом. Мы зажгли свечи и осмотрели пещеру. Ручеек вел к еще одной узкой расселине. Я взяла фонарик, опустилась в воду и протиснулась внутрь. Я ползла по коридорам мимо куполообразных сталагмитов, вверх по узким трубам и вниз по ступенькам с нависшими сталактитами. После каждого поворота обещала себе повернуть назад, но за ним открывался новый участок пути, и я просто должна была увидеть, куда он ведет. Наконец я услышала громоподобный рев льющейся воды и очутилась в пещере, наполненной клубами тумана. Из стены над моей головой вырывалась мощная струя воды, спускалась по двум ярусам острых скал и падала в озеро глубиной по пояс. Через черную глухую стену не просачивался ни один лучик света. Я повернула назад.
Обратный путь показался намного длиннее, чем волнующая дорога вперед. Что, если я поскользнусь и уроню крошечный фонарик в водную бездну? Что, если вьетнамская лампочка оправдает свою репутацию и проживет не дольше мыльного пузыря в ветреный день? Что, если стена за моей спиной обрушится? Я проползла через последний ряд острых сталактитов и свалилась в освещенную свечным пламенем пещеру, где оставила Джея.
Мы вышли на воздух все грязные, дрожа от холода и щурясь от невозможно яркого полуденного солнца. Когда я ползла по течению, в штаны набилось много грязи, и она просочилась в карманы, кроссовки, складки и носки. Мы расстелили верхнюю одежду сушиться и стали с унынием думать о предстоящей обратной дороге. Промокшие джинсы, пропитавшиеся грязью с песком, и хлюпающие кроссовки – все это было не слишком приятно.
Когда одежда высохла наполовину, мы втиснулись в нее и потащились по выжженному холму. Я перетянула многочисленные ремешки, чтобы те не так сильно впивались в ключицы. Джей, который шел впереди меня, остановился у канавы с дождевой водой, опоясывающей рисовое поле. Он попытался перепрыгнуть через нее, но ботинок соскользнул, и он проехал два фута по скользкой глиняной стенке.
– Ты в порядке? – спросила я.
Кажется, Джей не мог выбраться.
– Нет, – сдавленно ответил он.
Я прыгнула в канаву и увидела, что его ногу пропорол острый стебель бамбука. Джей повис на середине, точно пойманный на булавку жук. Я подтолкнула его снизу, и он забрался наверх; нога наконец освободилась.
Рана была в два дюйма шириной и в четыре глубиной; бамбуковое острие задело мышцу под коленом. Нога почти не кровоточила, но Джей весь побелел и тяжело дышал от боли. До Фонгтхо было несколько миль ходу, до Лаокая – восемь часов на автобусе; там мы могли бы сесть на поезд и быть в Ханое через сутки, а оттуда долететь до Бангкока. Перспектива выглядела не очень радужной.
– Я лучше пойду, – выдохнул Джей и поднялся на ноги.
Мы пошли самым коротким путем. В первой попавшейся деревне я увидела лошадь и постучала в дверь соседнего дома, чтобы спросить цену. Из дома вышел крестьянин, заметил кровь, которая уже пропитала брюки Джея ниже колена, и назвал абсурдно высокую сумму. Стоило мне согласиться, как он немедленно удвоил ее. Тем временем две женщины, глазевшие на нас, скрылись в хижинах и вскоре возникли на пороге с недошитыми туниками.
– Купите вышивку! – закричала одна из них и дернула меня за рукав.
Я согласилась на вторую цену, предложенную крестьянином, и попросила его немедленно седлать коня.
– Купите вышивку! – заголосили уже обе женщины, повысив децибелы и дергая меня в разные стороны.
– Седло, – самодовольно проговорил крестьянин, – сдается отдельно.
И он назвал сумму, равную цене коня.
– Вышивка! Вышивка! – хрипели женщины, тыча мне своими тряпками прямо в нос, на случай если я чего не поняла.
Джей позвал меня и дрожащим от боли голосом сказал, что пойдет пешком. Раненая нога будет биться о бок лошади, да и торги займут не меньше часа. Надо только найти посох.
Наконец он, хромая, двинулся в путь. Женщины сыпали проклятиями нам вслед, а крестьянин выкрикивал все меньшую и меньшую цену, пока мы перестали его слышать.
Джей опустился на грязную гостиничную койку. Я напичкала его болеутоляющими и что есть мочи понеслась в аптеку. В аптеке не оказалось ни игл с загнутым острием, чтобы зашить рану, ни хирургической нити, зато нашлось сколько угодно анестетиков, а после долгих поисков обнаружился и доисторический стеклянный шприц китайского производства. Все остальное, сказали мне, можно взять у деревенского врача.
– Где он? – спросила я.
Они ткнули куда-то вниз по улице.
Я прошагала полмили, десять раз переспросила дорогу, и наконец меня провели в тесный дворик, где старуха медленно сметала в кучку нечищеный рис.
– Турист сильно ранен, – проговорила я по-вьетнамски. – Много крови. Нужен доктор, пожалуйста.
– Где ваш турист? – спросила она.
Я сказала название ночлежки. Она задумалась.
– Это ваш муж? – спросила она и продолжила: – Где вы учили вьетнамский? Вы давно в Северном Вьетнаме? У вас есть дети?
Я перефразировала свою просьбу, на этот раз добавив, что Джей находится при смерти.
– Сколько вам лет? – сказала старуха и пригласила меня выпить чаю.
Я уже подумала, что у нее маразм, когда из дому вышел молодой человек. Она в точности передала ему мои слова и объяснила, кто я такая.
– Где ваш друг упал? – спросил юноша.
Он потребовал рассказать все в деталях, вплоть до величины и формы раны. Наконец его любопытство было удовлетворено, и он показал на дорогу – оказалось, доктор живет еще через несколько домов.
– Туда пешком можно дойти? – отчаялась я.
Юноша кивнул, глядя в телеэкран через мое плечо. Я перестала его интересовать, и он торопился досмотреть программу.
– Может, вы покажете мне дорогу? – спросила я.
Молодой человек обдумал такой нежеланный поворот событий.
– Доктор, – сообщил он, тщательно поразмыслив, – уехал в Дьенбьенфу. Два дня на автобусе.
Мы продолжили пререкаться, пока программа наконец не закончилась, решив дело в мою пользу. Мой проводник неохотно, с видимым сопротивлением провел еще несколько минут в поисках шлепанцев и вышел на солнцепек, ссутулив спину.
К моему удивлению, он повел меня не дальше по дороге, а обратно, в сторону ночлежки. По пути он остановился, купил леденец, затем встал и стал разговаривать с двумя девицами на велосипедах. Когда мы подошли к ночлежке, его окликнула какая-то женщина, и он стал ждать, пока она бесконечно перерывала свои карманы в поисках двадцати центов, которые была ему должна. Она три раза пересчитала деньги в купюрах номиналом в один цент. Мы прошли еще четверть мили, прежде чем он забыл, куда держал путь, и стал искать уютное местечко для отдыха.
Я опять спросила его, где же неуловимый доктор. Он задумался, вгрызаясь в леденец, как крыса.
– Где ваш друг? – спросил он наконец.
Я указала на ночлежку. Он немедленно вскочил и поспешил поглазеть на раненого иностранца. К тому времени у клоповника собралась толпа – всем не терпелось выяснить, что происходит. Я с надеждой спросила их, где доктор. Вьетнамцы принялись обсуждать мой вопрос.
– Он живет в Дьенбьенфу.
– Он вернется завтра.
– Приедет на следующей неделе.
– Нет никакого доктора.
Я бежала в аптеку, размышляя о том, есть ли там антибиотики и зубная нить и смогу ли я согнуть кончик обычной иглы, если подержу ее над огнем.
Аптекарь по таинственной причине отказался обслуживать меня, пока я не загляну в соседнюю портняжную мастерскую. Три швеи пригласили меня внутрь и заставили повторить рассказ, ахая от волнения в самых интересных местах. Указав на кушетку, они пригласили меня сесть и налили чаю.
– Доктор, – коротко напомнила я.
– Да, да, – закивали они. – Он здесь, пейте чай.
– Здесь – это где? – спросила я.
– Вы так хорошо говорите по-вьетнамски, – пропели они. – Ваш друг тоже хорошо говорит? Может, приведете его и он тоже поболтает с нами?
– Где доктор?