– Эта работа нравилась больше всего, – сказал он, усмехнувшись. – Я ездил на велосипеде по городу и гудел в гудок. Дети всегда были мне рады.

Он взглянул в сторону города и улыбнулся, вспомнив о чем-то своем. Без злобы он признался, что со времен поражения Юга не было такой поденной работы, которую он бы ни перепробовал. Пятнадцать лет он тайком слушал «Голос Америки» и проносил в свою крошечную лачугу запрещенные американские книги. Когда правительство наконец ослабило запрет на контакты с иностранцами, тайное хобби превратилось в заработок. С тех пор он ходил по пляжу и радовался каждый раз, когда удавалось найти новую книгу.

Книги подарили ему больше, чем любовь к шекспировским сонетам. Его английский совершенствовался, в то время как остальные пытались забыть все, что связано с Западом. Он говорил на поэтичном языке, от которого пробирали мурашки, и выстраивал фразы не хуже некоторых из его любимых авторов. Я спросила, почему он не переехал в Сайгон и не устроился переводчиком в иностранную фирму – работа, о которой мечтали многие.

Он покачал головой и окинул взглядом белую пену прибоя и безоблачное голубое небо. Здесь он был доволен жизнью и наслаждался свободой, работая в собственном ритме, в привычном пространстве. Он казался искренним, но в жизни я прочла немало книг и насмотрелась рекламы автомобилей, поэтому заподозрила подвох в такой полной удовлетворенности и отсутствии желаний. Должно же быть что-то такое, чего у него нет, но что бы он хотел иметь.

Старик задумался на долю секунды.

– Может быть, дом? – подсказала я. – Небольшой мотоцикл? Постоянный доход?

Он покачал головой.

– Я хотел бы открыть библиотеку, – наконец ответил он.

Место, где все могли бы бесплатно листать книги, где можно было бы сесть и почитать, выпить чашку чая. Много лет он мечтал об этом. Недавно даже присмотрел подходящее местечко – над мастерской портного, откуда был виден крошечный кусочек гавани.

Старичок склонил голову и снова улыбнулся. Я могу взять на время любую из его книг, сказал он, и даже вернуть их ему, выслав по почте из Сайгона или Ханоя, если мой маршрут заведет меня в те края. Мы высыпали содержимое его сумки на запачканное песком полотенце, и я принялась слушать. Он тихонько проводил пальцем по каждому ветхому переплету и рассказывал, чем хорош один роман и плох другой.

В конце концов он поднялся и продолжил свой путь, оставив мне четыре свои любимые книги. Он оставил и еще кое-что: чувство, что в жизни есть нечто большее, чем зарабатывание денег, – и он нашел это нечто меж страниц великих шекспировских пьес и в радостных детских улыбках.

Казалось, прошла вечность с тех пор, как я познакомилась с Джеем и согласилась отправиться в путешествие по тропе Хошимина вместе с ним. Когда мы уехали из Сайгона на мотоцикле, я оставила большую часть своих вещей на хранение, наивно полагая, что в стране, где все вверх тормашками, можно строить планы и что я вернусь через две недели и все заберу.

С того судьбоносного дня прошло два месяца, и все это время я с тоской вспоминала оставшиеся в Сайгоне запасные носки и целлофановые пакетики. Теперь я неожиданно оказалась менее чем в двухстах милях от Сайгона. Я вдруг поняла, что, если чуть-чуть повезет, я могла бы поехать на юг, забрать вещи и вернуться в Ханой, потратив на все про все меньше недели.

И вот на следующее утро я отправилась в путь на мотоцикле, в компании молодого немца по имени Йохан.

Йохан, который учился в Штутгарте, взял год академического отпуска и отправился на восток по Транссибирской магистрали в поисках приключений. По мере того как поезд приближался к замерзшей тундре, столбик термометра с пугающей быстротой полз вниз, а Йохан стучал зубами на полке. Его спасло лишь счастливое совпадение: наступил его день рождения, и приехала подружка. Ей удалось связать ему в подарок шерстяные носки, и сделала она это втайне, хотя ехали они в купе размером с гробик.

Позже Йохан без памяти влюбился в Китай, погоревал над отъездом подружки в Германию, и теперь ему оставалось меньше месяца, чтобы пересечь Вьетнам на уродливом, но надежном «Минске». Он приехал в Нячанг в сапогах, полных дождевой воды, проведя тринадцать дней за рулем, два дня морщился от боли в руках пляжной массажистки, настроенной излечить все его недуги, и не видел причин, почему бы не оказаться в Сайгоне к концу недели.

С таким настроем мы очутились там всего через три дня адской тряски по ухабам. С моего последнего визита город не изменился: смог, пробки в оба конца, визгливые попрошайки и надоедливые велорикши. Ничего не изменилось, думала я, пока не бросила рюкзак и не побежала на встречу с Тамом. Но его дверь в конце переулка была закрыта и заперта на засов, а дверная ручка обмотана тяжелой цепью. За этой дверью были моя сумка, дорожные чеки, пленка, запас наличных и обратный билет – все необходимое, чтобы выжить, и вернуться домой.

Мое бесцеремонное появление вызвало переполох среди зевак, сидящих на крылечках в переулке. Вскоре меня окружила молчаливая толпа соседей Тама. В конце концов вперед вышла его племянница и указала на запертую дверь.

– Он уехал, – проговорила она. – В Америку.

Я порадовалась его удаче и пришла в ужас оттого, что мои чеки и деньги могли уехать вместе с ним, а я на неопределенное время остаться без гроша, совсем как его молчаливые соседи. Как на иголках я ждала, пока достанут ключ и снимут ржавую цепь, и шагнула в дом навстречу своим необоснованным подозрениям. Но все было на месте, а сверху – записка с извинениями. Там сожалел, что не сможет встретиться со мной, но его имя наконец оказалось вверху списка отъезжающих в Америку.

Мне было жаль, что я осмелилась подозревать верного друга. И я искренне пожелала ему удачи в стране компьютеров и ярко-желтых такси.

Первые недели в Сайгоне принесли неожиданные дивиденды: я могла без запинки провести Йохана по лабиринту улиц и сплетающихся переулков. Нашей первой остановкой было агентство по продлению виз, где мы смиренно попросили о привилегии наслаждаться вьетнамским гостеприимством еще тридцать дней.

– Обед! – рявкнул привратник. – Приходите в два часа.

Послеобеденная сиеста. Милый обычай, согласились мы, свидетельствующий о беззаботности и неподверженности бешеному ритму современного мира, что встречается так редко.

Ровно в два мы вернулись. В три нас неохотно пропустили в здание. В четыре позволили поговорить с местным мальчиком на побегушках, который занимался тем, что прилежно распрямлял металлические скрепки с неизвестной целью.

– Мистера Тыана нет на месте, – сообщил он, не поднимая глаз, – приходите завтра.

Какой занятой человек, заметили мы, без него в офисе наверняка все пойдет кувырком. И на будущее решили, что нужно приходить пораньше.

Наутро мы явились к открытию, надеясь, что все-таки удастся познакомиться с мистером Тыаном, у которого так много дел. Он был не слишком рад нас видеть, но бутылка «Джонни Уокер Блэк Лейбл» – маленький знак признательности за усилия по нашей части, которые он, возможно, проявит, – вызвала некое подобие энтузиазма.

Мистер Тыан провел нас в кабинет и тут же потребовал наши паспорта. Его лицо помрачнело, когда он начал листать мой, полный печатей из провинциальных городов, а также предупреждений и уведомлений, написанных подозрительной полицейской рукой. Я передвинула бутылку виски на более видное место.

Закрыв мой паспорт с громким хлопком, мистер Тыан взглянул на нас с выражением, присущим всем госслужащим в странах третьего мира: полуприкрытые глаза, которые разглядят и пятнышко на левом крыле комнатной мухи, и сжатые губы с опущенными краями.

– Мне нужны копии ваших авиабилетов, – сказал он наконец, – в доказательство того, что через тридцать дней вы намерены вернуться домой.