И вот в середине января я в который раз настойчиво перечитывала доску объявлений в кафе для бэкпекеров, прикидывая, удастся ли мне уговорить Криса (или Крис, если это девушка) предпочесть свидание со Стэном в Хюэ веселой экскурсии к горным племенам.

За соседним столиком сидел бизнесмен из Тайваня; он помахал мне и пригласил позавтракать с ним. Узнав, что я брожу по миру вдали от семьи, он пришел в смятение и задал мне неожиданный вопрос – какая у меня группа крови?

– Вторая, – ответила я.

Он кивнул, словно ему все сразу стало ясно.

– Вас гонит ваша кровь, – пояснил он.

Азиаты давно овладели искусством делать предсказания по группе крови и применяли это умение как в политике, так и в личных отношениях.

– Слыхали об эскадронах камикадзе в Японии во время Второй мировой? – спросил он. – Туда принимали пилотов только со второй группой крови. Упертых и преданных цели до самой смерти.

С этим вердиктом, звенящим в ушах, я собрала вещи и отправилась в путешествие автостопом за тысячу километров. Мне предстояло совершить огромный крюк по Северо-Восточному Вьетнаму до китайской границы, пересечь Тонкинские Альпы и узнать, что находится за ними.

Перед отъездом я зашла попрощаться с Джеем. Все это время мы с ним на удивление хорошо ладили, и это притом что нам приходилось проводить в компании друг друга двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель. А ведь на самом деле у нас было не так много общего. Он был целиком за подчинение дикой природы человеку, в том числе и на своей родной Аляске, а я, наоборот, ревностной защитницей всего растущего и цветущего. Он свысока относился ко вьетнамцам и искал англоязычной компании, желательно американцев, предпочтительнее с Аляски. Когда я спросила, зачем же он тогда год за годом ездит в Азию, он ответил не раздумывая:

– Тут тепло и дешево.

Добравшись до Ханоя, мы сразу же разделились: Джей отправился инспектировать новые бары, я – узнавать последние новости о ситуации в Тонкинских Альпах и населявших их горных племенах. После этого мы виделись редко.

Я обнаружила Джея в его комнате: он был еще в кровати и только что продрал глаза.

– Альпы? – спросил он. – И как ты туда доберешься?

– Автостопом.

Если другим это удалось, то и я смогу, Богом клянусь. Только маме я ничего не планировала рассказывать.

– Ну и когда едем? – как ни в чем не бывало спросил он.

Признаться, я была удивлена. Джей был не из тех, кто готов подвергаться унижению и стоять на дороге с протянутой рукой. Но вопреки здравому смыслу я задумалась над его предложением. Да, с Джеем будет безопаснее, однако о безопасности я не тревожилась. Во Вьетнаме с его традициями конфуцианства и буддизма к женщинам относились с безграничным почтением, и до сих пор я ни разу не сталкивалась с непристойными высказываниями или жестами в свой адрес.

Минуточку. О чем я только думаю? Ведь я приехала в Ханой, чтобы избавиться от Джея. Я покачала головой.

– Я поеду одна, – сказала я.

– А кто же, – ответил Джей с нарочным безразличием, – будет тебя снимать?

Фильм. Похоже, я оказалась в заложниках у треклятой камеры. Пора было решать – или полностью посвятить себя съемкам и снимать все, что вижу, или оставить оборудование и отправиться в путешествие налегке? Однако в таком случае у меня не будет доказательств моих открытий.

Решение пришло быстро. Что бы я там ни обнаружила в Тонкинских Альпах, мне хотелось, чтобы люди в Америке узнали об этом, хотелось показать тому механику, что он был не прав – или прав? И для этого мне был нужен Джей.

– Ладно, – ответила я. – Давай попробуем еще раз.

Мы договорились сесть на автобус до ханойского пригорода на следующее утро и приехали на вокзал в предрассветных сумерках. Автобус уже лопался по швам от пассажиров и груза, с явным перевесом в передней части. Я нашла уютную кучку мешков с рисом за последним сиденьем, сняла рюкзак, устроила себе гнездышко, села и уснула.

Когда я проснулась, мои глазные яблоки прыгали в глазницах среди грохота артиллерийских снарядов в клубящемся облаке пыли. Автобус бешено кидало из стороны в сторону, он тарахтел по неровной, как стиральная доска, дороге, словно соскочивший отбойный молоток. Несколько деревянных досок пустилось в пляс, обрушившись на мешок с опилками. Тот порвался, и в салоне началась настоящая песчаная буря, как в пустыне. Я проползла вперед, к последнему ряду пассажиров, которые сидели молча и безучастно, вцепившись в свои целлофановые пакеты, чтобы укрыть их от пыли. Завидев меня, изящная молодая девушка придвинулась на долю дюйма и немедленно принялась засыпать меня вопросами, говоря на английском с сильным акцентом.

– Сколько существ в вашей родственной семье? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжала: – Когда вы пьете виски?

Не успела она спросить: «Вы танцуете без штанов?», как я узнала строки из старого вьетнамского школьного учебника.

Мы вместе доделали ее просроченную домашнюю работу и перешли к более насущным темам. Собеседница гордо сообщила мне, что она не замужем и не работает. Только что ездила в гости к своему «милому», безработному почтовому служащему, который жил в Ханое. Они планировали пожениться, как только у него найдутся деньги, чтобы купить себе место. А пока она жила с родителями-пенсионерами на чайной плантации в деревне и ждала своего часа.

– Что же ты делаешь весь день? – спросила я.

– Ничего, – ответила она, поспешно пряча мозолистые руки меж колен.

По автобусу пошел слух, что мы болтаем, и стоило моей новой знакомой сойти, как кондуктор вызвал меня вперед, расчистив мне место. У него были серебряные клыки, выступавшие над нижней губой, и умиротворенное, как у Будды, лицо. Он спросил, откуда я родом, и, услышав мой ответ, расхохотался как ненормальный, ухватив меня за спину тяжелой рукой, чтобы я не сбежала.

– Я был вьетконговцем, – сообщил он, упрощая вьетнамские слова для меня.

Он говорил достаточно громко, чтобы несколько рядов в открытую наушничавших пассажиров все слышали.

– Убил двух американцев во время войны. Пиф-паф!

Он рассмеялся, взвел воображаемый курок и дважды выстрелил. Но не успела я отреагировать на его заявление о том, что он – бывший партизан-вьетконговец, как он достал свежий французский батон и разломил на две части.

– Теперь все по-другому, – сказал он и протянул мне половинку. – Добро пожаловать во Вьетнам!

Он уселся рядом, жуя мякиш, и стал рассказывать о том, как провел несколько лет в джунглях, как хранил в носке свою нормированную порцию риса, как солдаты устроили пир горой, когда несчастная корова из деревни наступила на мину, и как они голодали потом.

Стоило нам с Джеем сказать, что мы не знаем, где будем ночевать сегодня, как он посоветовал особенно живописную деревушку и приказал водителю доставить нас прямиком к порогу гостиницы. Он вовсе не пытался загладить свою вину за двоих убитых им солдат; его семья потеряла троих сыновей, и у него до сих пор были шрамы от шрапнели на локте и голени. Для него война кончилась и ее печали упокоились. К нам, американским туристам, он отнесся с непредвзятостью ребенка.

Деревушка, раскинувшаяся на берегах спокойной и мутной Красной реки[8], и вправду оказалась чудесной. Вода весело журчала по бамбуковым акведукам, стекая в замшелые бочки. Старуха шла вслед за буйволом, подбирая пучки соломы, упавшие с телеги с деревянными колесами. Мы с Джеем отправились в гостиницу бросить рюкзаки. Я достала камеру, чтобы снять последние лучи заходящего солнца, и столкнулась лоб в лоб с тремя полицейскими, которые пили виски на креслах за стойкой регистрации. Несмотря на сегодняшний случай в автобусе, я невольно попятилась. Добродушный кондуктор был в отставке. Эти молодые люди – нет. Они увидели меня в дверях и помахали рукой, я оказалась в безвыходном положении.