Последний год жизни Кьеркегора — это год его бунта, мятежа, восстания против религиозного лицемерия и формальной обрядности протестантской церкви. Поводом для восстания послужила кончина в 1854 году главы датской протестантской церкви епископа Мюнстера, друга и духовного наставника Кьеркегора-отца. Когда его преемник епископ Мартенсен выступил с восторженной апологией своего предшественника как «свидетеля Христа», Кьеркегор взбунтовался. «Рядом статей этой газете («Отечество») я открыл теперь, говоря военным языком, живой огонь, выступив против официального христианства и тем самым против духовенства в нашей стране».
За полгода на страницах газеты была опубликована 21 статья, а с 24 мая 1855 года начал выходить в свет собственный, издаваемый Кьеркегором на последние оставшиеся от отцовского наследства деньги, листок «Мгновение», всецело посвященный начатой им в «Отечестве» кампании. Философ с негодованием обрушился на официальные церковные установления и их блюстителей, предавших заветы Иисуса Христа. Особенно резким нападкам подвергся глава датской церкви. Клерикалы пришли в бешенство. Последний (десятый) подготовленный Кьеркегором номер не вышел в свет. Огромное нервное возбуждение не прошло бесследно. Кьеркегор, потеряв сознание, упал на улице и через несколько дней скончался в возрасте 42 лет.
Это произошло 11 ноября 1855 года. Чувствуя приближение смерти, философ пожелал причаститься, но не из рук священника, а от частного лица. В этом ему было отказано. Толпа видела в его смерти перст Божий. Своей надгробной эпитафией он задолго до смерти избрал: «Тот Единичный».
Многочисленные сочинения Серена Кьеркегора оставляют 28 томов, 14 из них занимают дневники. В философии Карьеркегора предвосхищены основные моменты современной экзистенциональной философии, которые пронизывают творчество Гуссереля, Ясперса, Хайдеггера, Сартра и Камю.
Серен Кьеркегор называл себя поэтом или писателем, но никогда — философом. Он восхищался народной поэзией: «В ней есть сила желаний. Желания же нашего времени только греховны и пошлы, — у нас все сводится к желанию поживиться за счет ближнего». В начале творчества писатель страдал от несовершенства своего языка и стиля: «Неужели я навек осужден только лепетать?» — и в дальнейшем достиг высокой художественности и поэтичности произведений. Кьеркегор хорошо знал античную философию, на которую ссылался в своих произведениях, и вел серьезную полемику с Кантом и Гегелем.
Наряду со свободой, страданием, грехом и виной одной из основных экзистенциалистских категорий у Кьеркегора является страх — это также одна из неотъемлемых всеобщих форм, атрибутов человеческого существования. Страх находится в нераздельном единстве с грехом, страданием и свободой. Страх — беспредметное чувство, владеющее человеком, страх перед «ничто», тревога, беспокойство. «Страх, — по определению Кьеркегора, — есть отношение свободы к вине». Подлинный страх — это страх грешника перед Богом. Это не низменное чувство, не животный инстинкт, а признак совершенства человеческой природы: «Тот, кто… научился страшиться по-настоящему, тот научился наивысшему». Без страха Божьего нет веры, нет религии. «Уничтожьте страшащееся сознание, — говорит Кьеркегор, — и вы можете закрыть церкви и сделать из них танцевальные залы».
Средоточием страха является страх смерти. Жизнь человеческая — это «жизнь к смерти». «Мне представляется, — гласит запись в «Дневнике» за 1837 год, — будто я раб на галере, прикованный к смерти; каждый раз, с каждым движением жизни, звенит цепь, и все блекнет перед лицом смерти — и это происходит каждую минуту». Все люди смертны, я человек, следовательно, я смертен, неминуемо обречен на смерть — как эхо звучит в его сознании на каждом шагу жизненного пути. Причем смерть для него не отдаленная перспектива. «… В каждое мгновение существует возможность смерти». Неминуемость ее сочетается с неопределенностью смертного часа. Она скрывается за каждым углом, непрестанно угрожает своей внезапностью. Это сочетание еще более обостряет страх смерти, делает его постоянным спутником жизни.
Но если жизнь есть не что иное, как страдание, страх, вина, то есть ли в ней смысл? Оправданна ли привязанность к жизни? Если жизнь лишена ценностей, то не все ли равно, как жить? «Женись, ты об этом пожалеешь; не женись, ты и об этом пожалеешь: женишься ли ты или не женишься, ты пожалеешь в том и другом случае… Повесься, ты пожалеешь об этом; не повесься, ты и об этом пожалеешь, в том и другом случае ты пожалеешь об этом. Таково, милостивые государи, резюме всей жизненной мудрости…»
Отчуждение от земных благ, пренебрежение ко всем конечным, земным интересам — это не безразличие, не равнодушие, а выбор, решение, принятое и проповедуемое Кьеркегором. «Первое истинное выражение отношения к абсолютной цели есть отречение от всего…» Монашество, аскетизм для этого недостаточны: решающим является не внешнее проявление, а внутреннее отношение. Слова апостола Иоанна: «Царство мое не от мира сего» — начертаны на экзистенциалистском знамени Кьеркегора. «Христианское учение возвещает, что страдание есть благо, что благом является самоотрицание, что отречение от мира есть благо. И в этом нерв этого учения». Отношение писателя к жизни с предельной выразительностью звучит в словах его последней записи в «Дневнике»: «Назначение этой жизни — довести себя до высшей степени презрения к жизни». Тем не менее отчаяние — не последнее его слово.
Отчаяние — не только слабость, но и грех. Сама по себе жизнь бесцельна и бессмысленна. «Страдать, переносить страдания, идти к смерти. Но страдание не цель». Достигнув презрения к жизни, надо жить во искупление вины, обретая в жизни возмездие за грех. Из нужды Кьеркегор делает добродетель. «Христианин не мазохист… поскольку страдание есть средство и трамплин скорее, чем самоцель».
Признавая отчаяние конечным результатом мысли, Кьеркегор противопоставляет мысли веру. Его окончательная альтернатива либо вера, либо отчаяние. Жизнь, полная страдания, приобретает смысл и оправдание как путь к спасению через искупление. Страдание — дорогая цена, за которую всемогущий Бог продает человеку грядущее спасение.
Если разум приводит к отчаянию, вера спасает от него — таково основоположение экзистенциализма. Если разум убеждает в безнадежности, вера дает надежду, служит утешением. Надежду на бессмертие души. Жизни как преходящему, временному страданию противостоит вечное блаженство. Человек стоит на перекрестке. Одно из двух: или временная, земная жизнь, страх и страдание, «или презрение к земному, жертвенностью и страданием возвещая христианство» как путь к потустороннему вечному блаженству.
Страх смерти уступает место ее ожиданию как упоительной надежды, как избавления. «… Смерть есть всеобщее счастье всех людей…». Таким образом, страх смерти устраняется не презрением к смерти, а презрением к жизни, волей к смерти, преклонением перед ней. За этим следует безудержная мистика бессмертия души и загробного блаженства. «… Вполне ли надежно, — задает он вопрос, — что нас ждет вечное блаженство?»
Ответ на этот вопрос ставит нас перед «пропастью, через которую рассудок не может перейти…». Но это не меняет дела, «ибо я, — признается Кьеркегор, — вовсе не намеревался доказывать, что есть вечное блаженство…». Дело в том, что «вопрос о бессмертии по существу своему вовсе не научный вопрос… Объективно вопрос этот вообще не поддается ответу… Бессмертие — самая страстная потребность, в которой заинтересована субъективность, и в этой заинтересованности как раз и состоит доказательство».
