Тем не менее, 11 августа 1870 года венчание состоялось. Все были счастливы. Свидетелями Верлена стали Леон Валад и Поль Фуше, шурин Виктора Гюго. Лепелетье отсутствовал на свадьбе: в начале войны он записался добровольцем и прислал новобрачным поэтическое поздравление из Рейнской армии — стихи были ужасными, но свидетельствовали о неизменной доброте лицейского друга. После церковной службы Матильду поздравила — также в стихах — ее бывшая учительница, мадемуазель Луиза Мишель, которая в скором времени станет "Красной Девой" Коммуны. Верлен запомнил этот трогательный момент:

"Она пожелала нам оставаться добрыми гражданами, посвящая себя рождению и воспитанию детей. Наивное и слишком доброе сердце, но какое все же великое, невзирая на столь многие прекрасные ошибки!"

Впрочем, самые проникновенные слова старый поэт, не утративший юношеского пыла, приберег для описания иных радостей (в чем некоторые биографы усматривают цинизм):

"Быстрей, кучер, на улицу Николе, там — праздничный обед, чай, музицирование до десяти вечера… и брачная ночь! Вы хотите узнать о ней? Первая брачная ночь принесла мне все, что я ожидал, и, осмелюсь, сказать, все что мы — она и я — ожидали, ибо в эти божественные часы моя деликатность и ее стыдливость могли сравниться только с истинной, пылкой страстью с обеих сторон. Ни одна ночь в моей жизни не сравнится с этой и — ручаюсь в том головой — в ее жизни также не было второй такой ночи!"

Матильда, со своей стороны, не забыла первые счастливые месяцы:

"Наш брак был браком по любви, это все знают, но традиционный удар молнии поразил не обоих, как утверждает это Эдмон Лепелетье. Поначалу я прониклась жалостью к этому существу, столь обиженному природой и такому несчастному на вид; это чувство привело к тому, что я была с ним гораздо любезнее и приветливее, чем с другими друзьями моего брата. А потом мне стало лестно и одновременно приятно, что я так быстро сумела внушить такую глубокую любовь.

Между предложением руки и сердца в июне 1869 и бракосочетанием 11 августа 1870 прошло четырнадцать месяцев, в течение которых я все больше и больше привязывалась к Верлену, и могу сказать с полной искренностью, что в день венчания я любила его так же сильно, как он любил меня. Ведь только я, одна лишь я знала иного Верлена — не такого, каким он был с другими людьми: влюбленного Верлена, то есть полностью преобразившегося физически и морально… В течение четырнадцати месяцев ухаживания и в первый год нашего брака Верлен был нежен, мягок, внимателен и весел — да, весел, и веселость его была здоровой и приветливой. Он совсем перестал пить, поэтому те, кто знал его до брака, сочли, что он окончательно излечился, тогда как я и мои родители, мы просто не подозревали, что он пьяница. Узнали же мы об этом, увы, слишком поздно!"

Верлен женился и, казалось, был вполне доволен своим новым положением. В одном из писем он признавался: "Я рожден для тихого счастья и любви". Юная Матильда дала ему ощущение настоящего "семейного очага". Росла и его поэтическая слава: он выпустил уже четыре стихотворных сборника, и один из них даже удостоился цензурного запрета. Вместе с женой они посещали самые изысканные салоны. Их допустили в интимный кружок Виктора Гюго. Счастье было "буржуазным", но несомненным: поэт, наконец, образумился — на радость своей молодой супруге и обожаемой матери.

Трудно сказать, как долго продержался бы Верлен в состоянии "тихого счастья и любви" без вмешательства внешних сил, но, как уже было сказано, брак с Матильдой был заключен под зловещим расположением звезд.

Молодожены поселились в прекрасной квартире в доме № 2 на улице Кардиналь-Лемуан. Матильды вспоминала об этих днях с умилением, особенно восторгаясь обстановкой. Ее мечта сбылась — у них получилось чудесное "гнездышко":

"Моя комната была очень красивой, со старинной мебелью — подлинной, потому что это было наследство моей бабушки… Комната Верлена также была очень хороша… Наконец, у нас была прелестная гостиная с двумя окнами и голландский кабинет, отделанный слоновой костью и с зеркалами… Поль был в восторге от нашей милой квартирки, веселой и светлой, с изумительным видом на Париж. Муж радовался еще и тому, что мог приходить домой обедать, ведь Ратуша находилась рядом… О, наши миленькие завтраки, сколько радости они нам приносили!"

"Миленькие завтраки" происходили во второй половине августа 1870 года, когда Рейнская армия была блокирована в Меце — родном городе Верлена. 4 сентября произошла революция, покончившая с империей и ознаменовавшая начало Третьей республики. Матильда заметила это событие:

"На улицах люди смеялись и обнимались, все пели "Марсельезу". Вечером на площади перед Ратушей собралась толпа, которая встретила новое правительство овациями…"

Осень внесла заметные изменения в жизнь молодоженов. Верлен записался в Национальную гвардию и был зачислен солдатом в 160-й батальон. Одновременно он продолжал исполнять обязанности делопроизводителя в Префектуре Сены:

"… должность, которая давала право на освобождение от военной службы, не будь я таким патриотом (скорее, "патрульотом" — случай, между нами, не редкий среди парижан, одержимых "осадной" лихорадкой)".

Верлен довольно быстро утомился своей "доморощенной преданностью": воинские обязанности оказались такими же скучными, как конторская работа. Кроме того, он тяготился близостью всех этих мелких лавочников, одетых в солдатские мундиры. Верлен был человеком "богемным", но при этом сохранял все предубеждения своего социального круга: он охотно общался со "своими" и держал на дистанции "чужаков". Еще одно немаловажное обстоятельство: Верлену совсем не улыбалось "сыграть в ящик" в избытке патриотического рвения. Матильда была несколько шокирована трусостью мужа, но послушно исполнила его просьбу: отнесла капитану письмо, в котором Верлен отпрашивался с дежурства под предлогом срочной работы в Ратуше. Затем он повторял этот трюк еще пару раз, пока обман не вскрылся. За пренебрежение воинским долгом Верлена отправили на двое суток на гауптвахту. Это событие он числил своим вторым — после карцера в пансионе — тюремным заключением.

В конце концов Верлен все же избавился от надоевшей ему службы — и очень простым способом. По словам Матильды, они переехали к матери Верлена в Батиньоль, откуда тот написал своему капитану, что в связи с переменой места жительства он приписан теперь к другому батальону. Капитан и не подумал проверить это утверждение, так что хитрая уловка Верлена полностью оправдала себя — до самого конца войны его никто не беспокоил. К слову сказать, Стефани была в курсе дела, но любовь к сыну оказалась сильнее понятий о воинской чести, которые она разделяла как жена офицера.

В начале зимы в Париж вернулся Виктор Гюго — его изгнание завершилось триумфом. Верлен нанес "учителю" визит вместе с женой. В течение всей осады Парижа они будут постоянными гостями в доме Гюго. Когда начались бомбардировки, отец Матильды решил, что на Монмартре становится небезопасно и снял квартиру на бульваре Сен-Жермен для жены, второй дочери и пасынка Шарля де Сиври. Тот получил небольшое ранение во время боев, а затем подхватил оспу в полевом лазарете, и его отправили лечиться домой. Зимой 1870–1871 годов квартира на бульваре Сен-Жермен стала местом, где Верлен и Шарль встречались с друзьями — у мадам Мотэ был хороший запас дров, и здесь всегда можно было отогреться. На рождество вся компания собралась у Верленов. Матильде удалось купить паштет "из куропаток". За столом доктор Антуан Кро обнаружил в нем крохотные косточки и, внимательно изучив их, провозгласил:

"Ваша куропатка, мадам, была крысой, но это чрезвычайно вкусная крыса. Положите мне, пожалуйста, еще".

Вскоре яйца стали продавать по пять франков за штуку, а за небольшой мешок картошки требовали сорок франков.

В своих мемуарах Матильда утверждала, будто ничто не омрачало ее жизнь с Верленом до появления Рембо. Это очевидная неправда: их брак дал трещину во время осады и почти рухнул к моменту приезда юного вундеркинда в Париж. Верлен вновь запил во время своей службы в Национальной гвардии. Вероятно, это произошло бы в любом случае, но непосредственной причиной стали скука и сильные холода. Верлен, кстати, всегда был неженкой — мать его, хоть и была женой офицера, закаливанием сына не занималась. Он вечно кутался, на ночь непременно надевал шерстяной колпак, бережно оборачивал шею шарфом — сохранилось несколько рисунков Верлена, уткнувшегося носом в свой воротник. А на "боевом" дежурстве от холода спасались "привычным солдатским способом" — горячительными напитками. Когда же гвардейцы расходились с укреплений по домам, то не пропускали ни один кабак. И вот уже Верлен возвращается в "милую квартирку" на улице Кардиналь-Лемуан пошатываясь, и от него разит спиртным. Перед Матильдой предстал Поль, которого она еще не знала. Начались слезы и упреки, только раздражавшие пьяницу. В один прекрасный вечер семейная ссора завершилась пощечиной. В "Исповеди" Верлен говорит о первом "шлепке" довольно небрежным тоном, хотя и призывает мужчин всячески воздерживаться и не давать волю рукам, если они хотят сохранить семью: