Утром я встаю очень рано (где-то около пяти). Я включаю на кухне радио и под звуки утренней радиопрограммы (чаще всего на волне «Эн-эйч-кэй») варю себе кофе и жарю тосты. Я не очень-то вникаю в то, что говорят ведущие, — просто слушаю от нечего делать.

Подавляющее большинство слушателей утреннего эфира на общественном радиоканале «Эн-эйч-кэй», судя по всему, — люди пожилые. Ведущий обращается в основном к этой возрастной аудитории, и почти все письма, на которые он отвечает в своей программе, написаны стариками. Выбор музыки тоже соответствующий — никаких хитов от Matchbox 20 [56], зато, скажем, песня Рэнтаро Таки «Цветок» [57] в исполнении детского хора при районном управлении Ота и тому подобные изысканные вещи — всегда пожалуйста.

И вот совсем недавно я, как обычно, вполуха слушал радио. Ведущий зачитывал письмо радиослушателя (пол мужской, имя не указано, возраст — за 60). Этот замечательный радиослушатель писал, что в один прекрасный день он решил во что бы то ни стало запомнить наизусть как можно большее количество знаков после запятой в числе «пи». «Теперь, — читал ведущий, — я помню число „пи“ до шестисотого знака. Я повторяю его вслух каждое утро. Таким образом я предотвращаю старение своего мозга». Да-а, бывают же люди!

Но я думаю, что те, кто живет с этим дядечкой, — его семья, родственники — не очень-то им восхищаются. Если в твоем доме кто-то каждое утро вслух повторяет все 600 знаков после запятой в числе «пи», то, наверно, очень скоро ты этого человека возненавидишь. И вообще, запомнить 601 знак числа «пи» — это, конечно, великое достижение, но по большому счету довольно трудно представить себе ситуацию, в которой это ценное знание могло бы пригодиться.

В свое время были какие-то ученые или какое-то научное учреждение, которые постоянно посылали в космос сигнал с закодированным числом «пи». Интересно, они до сих пор это делают или уже потеряли надежду найти во вселенной других разумных существ и установить с ними контакт?

А знаете, почему было выбрано число «пи»? Потому что отношение длины окружности к диаметру — это вещь универсальная, так сказать, вселенская константа. И любая цивилизация, достигнув определенного уровня развития, обязательно открывает число «пи». Некоторые даже считают, что по количеству известных знаков — после запятой — в числе «пи» можно определить относительный уровень развития той или иной цивилизации.

Где-нибудь на планете Трафальма [58] один из местных жителей поймает сигнал с Земли, расшифрует его и побежит к своим: «Братцы! Там, в Солнечной системе, отыскалась цивилизация, которая знакома с числом „Пи“!» Жители Трафальмы — это, безусловно (и в лучших традициях старых фильмов Никкацу [59]), существа, наделенные разумом. «Нич-ч-чего себе!!! — скажут разумные инопланетяне, — Да они там на своем шарике уже до шестисотого знака дознались. Теперь нам кирдык. Ну что ж, неприятно, конечно, но, видно, придется туда сгонять, сбросить на них водородную бомбу…» Сами понимаете, чем такой сценарий для нас закончится.

А вот чего я не понимаю, так это почему в пять часов утра я должен думать о каких-то проходимцах с Трафальмы? Не иначе как на эту мысль меня навел феноменальный дядечка со своим числом «пи». Вот и слушай после этого передачи «Эн-эйч-кей».

Во время своего недавнего визита в Нью-Йорк я отправился на пробежку в Центральный парк. Было раннее утро. На проволочной ограде у пруда я заметил сапсана. Сапсан — это такая птица, и видел я ее до этого только в специальной клетке в зоопарке. Поэтому здорово удивился. Все-таки здесь не леса и не горы, а Центральный парк — самое сердце Нью-Йорка. Я даже — непроизвольно — потер глаза. Но ничего не поделаешь — это был самый натуральный сапсан. Однозначно. Я замер на месте, зачарованный его поблескивающим свирепым оперением и взглядом холодных и диких глаз. Невероятно красивая птица.

В Нью-Йорке я, как правило, останавливаюсь либо в Нижнем Манхэттене, либо в Мидтауне [60], неподалеку от Центрального парка. Вообще-то я предпочитаю Нижний Манхэттен, а точнее, тот край, где расположены книжные магазины и магазины подержанных пластинок. Но возможность утренней пробежки по Центральному парку зачастую перевешивает все остальное, и в результате я забираюсь в более высокие широты. Думаю, не будь в Нью-Йорке Центрального парка, меня бы в этой части Манхэтгена тоже не было.

Оказалось, что сапсанчик, от которого я все еще не мог отвести глаз, был здешней достопримечательностью. Вообще-то сапсаны гнездятся на скалистых обрывах, но если вдуматься, нью-йоркские высотки ничем не хуже, а в Центральном парке полным-полно всякой мелкой живности, пригодной в пищу, — птичек там или белок. Во всяком случае, мой сапсанчик, как мне показалось, вполне безбедно существовал в самом центре гигантского мегаполиса. Похоже, он был птицей семейной и даже растил птенцов. Конечно, не очень приятно, что пищей ему служат птички и белки, но что поделать — законы природы еще никто не отменял.

Вот он какой, нью-йоркский сапсан, устроивший на крыше небоскреба (красивое, кстати, слово) свое семейное гнездо. Я восхищен! И восхищение это усугубляется тем, что сам-то я ужасно боюсь высоты и никогда бы не смог жить так высоко. Вообще, люди, страдающие акрофобией, заведомо не подходят для того, чтобы быть сапсанами.

Добежав по дорожкам Центрального парка до Верхнего Манхэттена, я разворачиваюсь и бегу обратно в отель. В общей сложности протяженность моего маршрута километров десять. Замечательная дистанция. Воздух — свеж, светофоры движению не мешают. На дворе — осень, так что я почти не вспотел.

Принимаю душ, переодеваюсь и иду в кафе поблизости, где заказываю себе завтрак: оладьи с сосисками и яичницей. Попивая черный кофе, снова вспоминаю сапсана. Как он там, мой сапсанчик, хорошо ли позавтракал?

Я готов поспорить на что угодно — нет (и не может быть) дня прекрасней, чем тот, который начинается утренней встречей — глаза в глаза — с дивным созданием природы, сапсаном!

Не знаю, как у вас, а у меня почти всякое сильное впечатление немедленно ассоциируется с какой-нибудь песней. Например, когда я любуюсь звездами на восхитительном ночном небе, я незаметно для себя начинаю напевать мелодию джазовой композиции «Так бывает с влюбленными» («Like Someone in Love»). Это довольно известная, банальная композиция. Напомню первый куплет:

Если это любовь, то бывает и такое. Мысли, как порхающие по цветущей поляне бабочки, носятся в прекрасном далеке, и ты забываешься, а когда приходишь в себя, оказывается, что прошла уже уйма времени. В одном японском стихотворении есть такие строки: «Отчего ты ходишь тревожен, / Все спрашивают меня» [62]. Это все о том же.

Самый лучший возраст для того, чтобы быть влюбленным, — это время от шестнадцати до двадцати лет. В двадцать один год «золотой век влюбленных» заканчивается. Разумеется, все люди разные, так что настаивать на своем мнении не буду. Я так думаю, что, если человеку меньше шестнадцати, его влюбленность кажется окружающим слишком детской, к ней не относятся всерьез. С другой стороны, после двадцати люди сами начинают чересчур реалистично смотреть на вещи. Человек слишком быстро становится «умудренным годами». Ну и о чем тогда говорить…