Эх, не везет!
Бывают такие дни, когда мелкие, но очень приятные события идут косяком.
В тот день, когда мы взяли в Стокгольме автомобиль напрокат, нам тоже везло. Во-первых, нашу машину подогнали прямо к отелю. Во-вторых, это был новехонький, сияющий «Сааб 9–3», а не какой-нибудь старый «опель-астра». Стоял май. Синее скандинавское небо плыло высоко над головой. У нас спонтанно родился план. Мы решили махнуть по скоростной трассе на юг. По дороге заехать в какую-нибудь деревеньку и остановиться в тамошней симпатичной гостинице на несколько дней. Потом на пароме, вместе с автомобилем, переправиться в Данию. (Сейчас-то можно доехать по мосту, но в те времена в Данию еще ходил паром, с элегантной неспешностью курсирующий туда-обратно.) Такой вот замечательный план. Свобода! Все свои дела в Стокгольме мы уже закончили и, пребывая в отличном настроении, предвкушали приятное путешествие.
Рано утром мы выписались из отеля и сели в машину. Мотор взревел, а уже через несколько минут городские улицы остались позади — мы выехали на скоростную трассу. Рычаг ручной коробки передач плавно следовал движению кисти, — как будто режешь масло теплым ножом. И если бы меня попросили выбрать, ну, пусть не самое-самое счастливое утро в моей жизни, а, скажем, первую дюжину таковых, то это утро наверняка оказалось бы в списке.
В пути мы сделали остановку и перекусили — рыбой и салатом — в ресторанчике на берегу живописного озера. Потом продолжили свой путь на юг. За окном, радуя глаз, мелькала свежая весенняя зелень; мотор «сааба» приятно урчал в такт льющимся из стереосистемы звукам «Серенады с почтовым рожком» [41]. День был прекрасен. И посреди этого великолепия моя спутница задала мне — словно извлекая со дна холщового мешка (под названием «грубая реальность») грязные носки двухнедельной давности, в которых была сыграна не одна теннисная партия, — кошмарный вопрос.
— А паспорт, обратный билет и дорожные чеки ты взял?
— …
Паспорт, обратный билет и дорожные чеки!
Наши документы — кстати, в специальном холщовом мешочке для ценных вещей — я сдал на хранение в гостиничный сейф. И конечно же, забыл их забрать.
Я посмотрел на прибор: судя по его показаниям, мы находились уже на 250 километров южнее Стокгольма. 250 километров — это примерно как от Токио до Хаманако [42]. Далековато. А на часах уже почти три часа дня. Глубоко вздохнув, я съехал на обочину и остановил машину. И тут же, словно он только этого и ждал, начался дождь.
Развернувшись — кругом, раз-два, — мы поехали обратно в Стокгольм. Другого выхода не было. До отеля добрались только поздно вечером (естественно, въехав в город, я сразу же заблудился) — солнце давно закатилось. От усталости и какой-то внутренней пустоты мы были не в состоянии говорить. Если много приятных событий следуют одно за другим, то потом обязательно происходит откат. Так устроена жизнь. И тут ничего не попишешь.
Даже теперь, когда я смотрю на карту Швеции, я сразу вспоминаю именно тот день. И в очередной раз соглашаюсь с народной мудростью: «Если все хорошо, значит, скоро все будет плохо».
Только вот Швеции, наверное, не очень приятно, что я вспоминаю ее в таком контексте…
Отчего люди любят «ленивые суси»?
Я родился и вырос в Кансае [43], и потому для меня «ленивые суси» [44] (и не важно, что думает по этому поводу премьер-министр или председатель Совета ООН) — это рис, к которому добавлено множество мелко нарубленных разноцветных и вкусных вещей. А сверху лежит нарезанный тонкими полосками и слегка поджаренный омлет. Есть в этом блюде какое-то особое изящество. Когда у нас в школе проходили физкультурные соревнования, мама неизменно давала мне с собой в качестве обеда «ленивые суси». Обычно за день до этого она перекладывала свежесваренный рис в кадку, разминала его и включала вентилятор, чтобы рис поскорее остыл. Я смотрел на хлопочущую маму, и радость переполняла меня. Клубы белого пара, словно души доблестных воинов, поднимались куда-то вверх, по кухне плыл едва уловимый, мягкий запах уксуса.
А потом я переехал в Токио и как-то раз в одном из суси-баров заказал себе «ленивые суси». К моему беспредельному удивлению, мне подали рис, по которому в беспорядке была разбросана всякая всячина, включая кусочки сырой рыбы и прочих даров моря. Конечно, разница между кантоской и кансайской кухней ощущается почти во всем — взять хотя бы блюда из угря или одэн [45], но в данном случае она была настолько велика, настолько концептуальна, что я буквально лишился дара речи. Под одним и тем же названием скрывались совершенно разные вещи. Бывает, смотришь на фотографию и пытаешься отыскать стройную и грациозную девушку по имени Мэгуми [46], а вместо нее обнаруживаешь абсолютно несуразную, сисястую деваху Megumi. Боюсь, моя метафора мало что прояснила. Ну да ладно, пусть будет так.
За тридцать с лишком лет, что я прожил в Токио, я уже настолько привык к «Эдоским ленивцам», что ем их довольно часто, но кансайские «ленивые суси» я люблю по-прежнему — все-таки они очень вкусные. К тому же теперь в Токио есть несколько мест, где подают все аутентично-кансайское, так что, если вдруг на меня накатывает желание поесть «ленивые суси» по-кансайски, я знаю, куда пойти. Больше других мне нравится один ресторанчик в Адзабу [47]. Тамошний повар щедро добавляет в рис хорошо перемолотые нори [48], отчего рис из белого становится почти черным.
Если раздвинуть уложенную поверху прихотливо приготовленную смесь из вкусных и разнообразных ингредиентов (здесь и зеленый горошек, и грибы сиитакэ, и красный тай, и многое-многое другое), то черный от нори рис вдруг всплывает из глубины, как некий символ, как ядро протосознания, которое каждый из нас хранит в себе с ранних лет. И радость мою невозможно выразить словами. Радость узнавания.
Простите, но дальше разговор снова пойдет о «ленивых суси» по-эдоски. В книге Синдзо Сатоми под названием «Аппетит мудреца» (издательство «Бунгэй Сюнсю») описана случайная встреча режиссера Кадзиро Ямамото и актера Такаси Симуры, который в полном одиночестве ел «ленивые суси». При этом у актера, похоже, была разработана специальная система — он сначала методично перекладывал в маленькую тарелочку все то, что было разбросано по рису, а потом с видимым удовольствием съедал рис. Ямамото-сан удивился и спросил, чем вызвана такая манера поедания «ленивых суси». На это Симура-сан ответил: еще в раннем детстве родители — а он, между прочим, потомок древнего самурайского рода — внушили ему, что нет ничего вульгарней, чем есть рис, когда на нем что-то лежит. «К несчастью, — продолжал он с горькой улыбкой, — я очень люблю „ленивые суси“». Вот это и есть настоящая любовь. Ради нее человек готов многое вынести.
Я отлично понимаю Такаси Симуру. «Ленивые суси» — это непреодолимая страсть, перед которой не устоит даже самурайская мораль.
