Мысль о том, что в квартиру вот-вот явятся милиционеры с наручниками, не давала Борису покоя. Но вместе с этой ужасной мыслью присутствовала и надежда, что он все же успеет уехать из города до того, как милиции все станет известно. Промучившись всю ночь без сна, на следующее утро Борис отправился в районный военкомат. Разговор с военкомом отнюдь не добавил ему настроения.

– Ты, конечно, молодец, что собрался стать десантником, – объявил юноше военком. – Правда, в этом году с подачей документов ты уже опоздал. Но если не передумаешь, сможешь поступить на следующий год. А пока устройся на работу, запишись в ДОСААФ. При поступлении в училище все поможет.

Выйдя из военкомата, Борис долго слонялся по городу. Возвращаться домой было страшно. Ему казалось, что если его вздумают арестовать, то это случится обязательно в квартире. Однако к вечеру он все же вернулся. Там его ждало еще одно известие.

– Какое горе, Боренька! – мать со слезами бросилась сыну на шею. – Юру арестовали. Говорят, за убийство. Будто бы он девушку свою бывшую убил за то, что она его бросила, и ее нового парня.

– Девушку за то, что бросила? – переспросил у матери Борис. – Чушь! За это не убивают.

«Вот если бы оскорбила, обидела…» – мысленно продолжал рассуждать он. И вдруг внезапно вспомнил, где он видел эти медно-рыжие волосы: два года назад, когда встретил Юрку в компании с девушкой. У Юркиной подружки тоже были рыжие волосы, как у той, на поляне. Боря не помнил лица Юркиной подруги, но и без этой детали он со всей ясностью понял, что и два года назад, и вчера на поляне видел одну и ту же девушку. «Значит, она была дрянью, раз променяла Юрку на того урода», – тут же нашел Боря для себя спасительную формулировку. Жалости к своим жертвам он не испытывал. Единственно, кого ему было жаль, так это Юрку, которого обвиняли в убийстве своей бывшей подруги. Но в отличие от матери, Борис не так уж переживал за своего соседа. «Ничего с Юркой не случится, разберутся и выпустят», – рассуждал он. Хотя нет-нет да и просачивалась в его голову мыслишка: а лучше бы не разобрались.

Следуя указанию военкома, он поступил на работу и записался в ДОСААФ. Ближайшим к дому предприятием оказалась автобаза, где до этого работал Юрка, и Борис устроился туда помощником автослесаря. От работников автобазы он узнал, что переделанная в шило отвертка, которую милиция обнаружила в роще на месте убийства, принадлежала Юрке. И хотя слесари и большинство водителей жалели Юрку, называя его дураком, загубившим свою жизнь из-за девчонки, в его виновности никто не сомневался. Не усомнился в его виновности и суд, который состоялся через три месяца после убийства. Процесс был открытый, и многие работники автобазы на нем присутствовали. Вместе с матерью пришел и Борис. За время следствия его ни разу не допрашивали, и он постепенно перестал бояться разоблачения, но идти в суд ему все же было страшновато. Но он пересилил себя. На процессе он и узнал, на чем основывались выдвинутые против Юрки обвинения. Мотивом убийства была названа ревность, а доказательствами – отсутствие у Юрки твердого алиби и обнаруженное на месте преступления орудие убийства – переделанная в шило слесарная отвертка, выданная Юрке вместе с прочими инструментами на автобазе. И хотя эксперты не смогли снять с рукоятки отвертки отпечатки пальцев убийцы из-за налипших на нее частиц земли и опавшей хвои, но кладовщик автобазы, работающие вместе с Юркой слесари опознали отвертку. Да и сам Юрка признал ее своей. По совокупности представленных улик Юрка был признан виновным в совершении заранее подготовленного убийства, осуществленного с особой жестокостью, как специально подчеркнул прокурор, сославшись на заключение экспертов, насчитавших на теле погибшей девушки двадцать пять колотых ран. Не найдя для обвиняемого смягчающих обстоятельств, суд приговорил Юрку с исключительной мере наказания – смертной казни. Когда судья зачитал приговор, Юрка в отчаянии заплакал и обессиленно опустился на скамью, а его мать упала в обморок. Борис же выслушал приговор со смешанным чувством. Ему было искренне жаль своего друга, но желание сказать правду так и не возникло в его душе. «Будет еще Верховный суд, еще разберутся», – успокаивал себя Борис, возвращаясь после процесса домой.

За работой и занятиями в ДОСААФ он постепенно забыл про своего бывшего приятеля. На автобазе Борис выучился водить грузовик, сдал на права, в аэроклубе ДОСААФ освоил прыжки с парашютом, с удовольствием посещал тир, тренируясь в стрельбе из малокалиберной винтовки, не раз заходил в военкомат, чтобы напомнить о себе военкому. В один из дней, вернувшись домой после работы, занятий в ДОСААФ в этот день не было, Боря обнаружил в гостях у матери Клавдию Николаевну. Обе женщины сидели на кухне и безутешно рыдали. На кухонном столе между ними лежала какая-то бумага, похожая на телеграфный бланк. Борис бы не обратил на бумагу внимания, но, когда он вошел на кухню, чтобы поздороваться, Юркина мать внезапно прошептала:

– Нет больше моего Юрочки.

Боря резко обернулся. Его взгляд скользнул по безутешному лицу женщины и остановился на кухонном столе. Листок бумаги, который он ошибочно принял за бланк телеграммы, оказался извещением о том, что вынесенный Юрке приговор приведен в исполнение. «Значит, такая его судьба», – сказал себе Борис, прочитав текст извещения. Недрогнувшей рукой он налил из стоящего на кухне кувшина в стакан воды, протянул стакан Юркиной матери и, оставив женщин одних, вышел из кухни.

В палатке было душно и пахло потными человеческими телами. От духоты и спертого воздуха лицо Блэка под тканью шерстяной маски тоже покрылось потом. Он брезгливо поморщился и придвинулся ближе к брезентовой стенке, через которую, при определенном старании, можно было втянуть носом чистый лесной воздух. Назвавшийся Мухаммедом заказчик заметил перемещение командира диверсантов и, встретившись с ним взглядом, улыбнулся кончиками губ и сочувственно покачал головой. При этом выражение его лица ясно говорило: все понимаю, но поделать ничего не могу. Сам хозяин палатки Ильяс Бисламов и его первый помощник Муса Динаев, считавшийся в отряде Бисламова начальником штаба, ничего не заметили. Они были заняты шашлыком. Блюдо с кусками еще дымящегося мяса всего несколько минут назад внес в палатку повар-телохранитель Ахмед и поставил на край застеленного картой топчана. Блэк загреб пятерней с блюда сразу несколько кусков еще горячего мяса и, закатав нижний край маски на переносицу, принялся смачно жевать свежеприготовленный шашлык. Взглянув на него, заказчик вновь улыбнулся, но на этот раз, как показалось Блэку, одобрительно.

Проглотив очередной кусок разжеванного мяса, Бисламов облизал пальцы, выдернул из ножен свой неразлучный чеченский кинжал и, безошибочно ткнув его острием в карту, произнес:

– Итак, решено: мы встретим колонну вот здесь.

Его начштаба лишь кивнул, так как его рот был занят шашлыком. Блэк и Мухаммед вообще воздержались от комментариев. Восприняв общее молчание как знак согласия, полевой командир продолжал:

– Колонна из Гудермеса выйдет около одиннадцати, возможно, как все делается у русских, с некоторым опозданием. Наши люди, – Бисламов повернулся к присутствующему на совещании зарубежному гостю, – займут позиции в десять. Час, два, – он загнул два пальца на правой руке. – Примерно в двенадцать колонна будет проходить мимо нашей засады, и тогда мы ударим по ней! – С этими словами Бисламов ударил по карте кулаком в том месте, куда до этого указывал острием своего кинжала. – И будем бить собровцев, пока не уничтожим их всех до единого! Вот такой мой план! – торжественно закончил он и вновь перевел взгляд на иностранного курьера.

Но лицо Мухаммеда осталось бесстрастным, скорее даже недовольным. Пока чеченский полевой командир искал объяснение странной, по его мнению, реакции гостя, заговорил командир наемников: