Взгляд бывшего крестьянина, обогащенный монашеским, духовным пониманием происходящего в природе… Далее в этом году о. Кирилл подвел итог июлю, который был слишком влажен (но зато леса не горели). «К прискорбию, – пишет он, – сенокос и уборка происходили с большим затруднением, и сено очень много пострадало от сырости. В отличие от прежних лет, в нынешнем особенно ощущался недостаток братии на летней уборке, так что работы исполнялись по преимуществу трудом наемным и, главным образом, женщинами, беженками и из местного населения. Всё, что было крепкого, молодого, здорового, физически сильного – взято на войну; остались старые, увечные, больные, убогие, слабые и немощные. Да будет во всём воля Божия!»
7 августа, на другой день после Преображения Господня, в Оптину прибыла чудотворная Калуженская икона Божией Матери. Крестный ход в обители и Скиту о. Кирилл описал очень подробно, с вниманием ко всем моментам, – получилась весьма яркая, запоминающаяся картина. 31 августа – итог этого месяца в отношении погоды и урожая, который оказался скудным. «Слава Богу, – пишет о. Кирилл, – и за то, что хлеб и овощи в некотором количестве окажутся в руках, дороговизна на всё возрастает, запасы куда-то исчезают, и великая милость Божия тому, кому Он пошлет хоть часть необходимого».
Небезынтересна запись от 1 сентября: «Новолетие благости Божией – церковное, чудное дело! Переменилось счисление церковное на гражданское, изменила и жизнь облик свой церковный на мирской: как далеко ушли мы, именуемые русские православные люди, от старинного уклада жизни, проникнутого благодатным, животворным духом церковности! Слишком очевидным стало, какая обнаруживается разница между прежнею жизнью и современною, и какая пропасть образовалась между прошлым и настоящим за эти последние 200 лет послепетровской эпохи. Вне дома – храм, молитва, св. Таинства, пение, церковные чтения, негласные благотворения… внутри – пост, воздержание, опять молитва, в переднем углу – «милосердие Божие» (св. иконы по народному выражению), на столе Св. Евангелие, Псалтирь и Четьи-Минеи, соблюдение Уставов, послушание, милостыня и трудолюбие, – одним словом, внимание к своему спасению и послушание Св. Церкви или, что то же, – «единое на потребу», – вот идеалы прежние. А ныне то ли? Нужно ли еще доказывать? Довольно заглянуть в русскую литературу и сличить произведения прежние с нынешними только за полвека расстояния в появлении, чтобы тотчас же прийти к крайне невыгодному для нашего времени заключению! Уходишь ты, матушка-родная старина, от нас всё далее и далее: более, чем смелая, но вкрадчивая и неискушенная новизна теснит и вытесняет тебя, и ты кротко и молчаливо уступаешь ей – крикливой и шумливой – свое веками насиженное гнездышко! И пусть иные говорят, что теперь лучше и что жизнь стала полней; но для нас твое место пусто, и ничто не может заменить тебя! Тебя нет; и, вот, оно пред нами – "чудище о бло, озо рно, стозевно и ла яй[7]!.." – «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя». И «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». «На Тя, Господи, уповахом: да не постыдимся во веки»».
В день тезоименитства скитоначальника игумена Феодосия о. Кирилл служил и возглашал ему многолетие. В Летописи запись об этом он закончил тёплой молитвой, сочиненной им: «Пробави Господи, милость Твою всечестному отцу нашему священноигумену Феодосию; благослови его дела; продли дни жизни его в мире, который он так возлюбил и возрастил в своем сердце, и здравым душевно и телесно, умудри его на устроение душ, прибегающих к нему, пользы ради духовной и спасения, и сохрани его на многие лета!» (9 сентября).
Оптина Пустынь в это время, в 1916–1917 годах, как и отмечал о. Кирилл, жила в материальном отношении трудно. Нехватало даже хлеба. После февраля 1917 года комиссары Временного правительства шарили по всем уездам, отбирая зерно «на нужды фронта», хотя войну это правительство вело в тупик и при этом сознательно разлагало армию. Солдаты покидали позиции. Офицеры не имели никакой власти. Всюду бродили банды, в основном из дезертиров. Множились грабежи и убийства. В 1917 году Оптина была закрыта новыми властями как монастырь, но разрушена не была, так как вошла в небольшой перечень исторически и культурно значимых мест. Здесь был создан сначала музей, потом сельхозартель. Отцы Никон и Кирилл вели канцелярию этой артели. Это было лучшее в уезде хозяйство, которым власти отчитывались перед Москвой (как своими успехами), но монашество было им ненавистно, и они исподволь уничтожали как монастырь, так и артель, часто обходя и указания из Москвы. Власти наносили удар за ударом, – забирали послушников и рясофорных иноков в свою Красную армию, иных арестовывали и ссылали. В 1920 году скончался игумен Феодосии. В 1922 году отошел ко Господу старец Анатолий. Старца Нектария в 1923 году арестовали, приговорили к расстрелу, но – Господь спас – выслали лишь за пределы Калужской области. До 1928 года (это год его кончины) он жил и принимал богомольцев и своих духовных чад в Брянском селе Холмищи.
Настоятель монастыря, будущий священномученик архимандрит Исаакий, старшие монахи – отцы Досифей, Мелетий и другие – вынуждены были покинуть Оптину и поселиться в Козельске. О. Кирилл уже с 1921 года находился там на квартире, – но еще имел возможность посещать оптинские богослужения. С 1923 года только о. Никон с необходимым клиром оставался в монастыре, в последнем храме, пока и его не закрыли. О. Никон к этому времени стал умудренным духовным наставником. Его благословили принимать богомольцев старец Нектарий и архимандрит Исаакий. Есть сведения, что о. Кирилл, живя в Козельске, тайно секретарствовал у старца Нектария, ездил к нему за 60 верст. Об этом вспоминает матушка Евгения Рымаренко, – в начале Петровского поста 1923 года она с мужем, священником Адрианом, ехала из Козельска в Холмищи и с ними отправился туда «секретарь батюшки о. Кирилл Зленко».
В 1924 году был закрыт последний оптинский храм. О. Никон поселился в Козельске в том же доме, что и о. Кирилл, – и у них тут было общее хозяйство (они вместе делали запас дров и продуктов на зиму). К о. Никону приходило очень много духовных чад его, которые вынуждены были соблюдать осторожность, – власти следили за монахами. Есть фотография 1924–1925 годов, где сняты отцы Никон, Кирилл, Геронтий и Рафаил. Они в монашеской одежде, волосы причесаны на прямой пробор, лица серьезные, сосредоточенные, кажется, что у них и зубы крепко сжаты от внутреннего напряжения, – видно, что они в борьбе, что сдаваться не собираются. В 1925 году отцы Никон и Кирилл ездили в Киев, куда пригласила их настоятельница женского Покровского монастыря (издавна приверженная к Оптиной, с тех пор, когда она была настоятельницей монастыря «Отрада и утешение» под Калугой) матушка София (Гринёва), – там, по ее желанию, они постригли много сестер в мантию, – всё это потом были мученицы и исповедницы.
4 июня 1927 года иеромонах Никон и иеродиакон Кирилл были арестованы. Из рассказов матушки Серафимы (Бобковой), которая вместе с сестрой Анастасией тогда работала в Оптинской больнице, после закрытия монастыря – уездной, – нам известны подробности этого события. 3 июня о. Никон был в Оптиной, в келлии при больнице, где писал письма. Уходя, он сказал м. Анастасии: «Завтра приходи пораньше, о. Кирилл хочет проверить, как ты читаешь утренние молитвы». – «Как пораньше? Я могу в пять». – «В пять рано. Приходи в семь». И велел ей принести написанные им письма. Утром она немного проспала, взяла письма и побежала бегом в Козельск. В это время в больницу пришел о. Иаков и спросил Ирину (так звали тогда м. Серафиму): «Где Настя?» – «Побежала». – «Останови. У нас обыск, арестовано пять человек». – Ирина бросилась вслед, но было поздно… Там, где жили отцы Никон и Кирилл, шел обыск. Калитка была открыта. Чекист Блинков, следивший за оптинскими монахами, увидел Анастасию: «Сама прибежала, птичка. Садись». Она была у них на учете. Делали обыск у о. Никона и о. Кирилла. Арестованные отцы сидели у стола, потупившись. Письма были у Анастасии под мышкой. Она хотела убежать и выбросить письма – кинулась через кухню в коридор и к калитке. Блинков выстрелил вверх, схватил ее за руку, привел в дом.
