Глядя на зеленеющие луга, сбегающие по скату возвышенности к реке Серене, на деревни и села с церквями, белеющими вдалеке, на лес, синеющий у горизонта, старец Анатолий и сестры удивлялись красоте Божьего творения: нельзя взора оторвать… А какое было глубокое голубое небо с белыми облаками, сколько солнца, света…

– Что бы нам сказала преподобная Сарра, которая тридцать лет не выходила из своей келлии, чтобы взглянуть на окрестности? – заметила матушка София.

– Всякий спасается своим путем, – отвечал о. Анатолий, – но я более сочувствую тем святым, которые любили природу, как, например, Сергий Радонежский, Савва Звенигородский, преподобные Антоний и Феодосии… Они выбирали самые красивые места для своих обителей, потому что природа говорит о своем Творце, возвышая к Нему душу человека.

Выходил о. Анатолий на прогулки и с воспитанницами сиротского приюта, которых он очень любил и жалел. Он разрешал им немного порезвиться, а потом собирал для беседы. Все, что он говорил, – а о. Анатолий умел говорить с детьми, – воспитанницы слушали с большим вниманием. Они старались исполнять все, чему он их учил. А так как это были дети, то о. Анатолий не забывал наделить их, хотя и понемногу, какими-нибудь простыми сладостями, умел развеселить их, пошутить. Каждую отроковицу помнил зная все ее особенности. Если ему не удавалось долгое время приехать в Шамордино, он писал им письма. Отвечал и на письма, которые получал от них.

«Воистину Христос Воскресе! – отвечал он на детское письмо в апреле 1864 года. – И вас, мои добрые ребятишки, поздравляю со светоносным праздником Воскресения Христова… И для вас сей красный паче солнца Жених ваш восстанет и явится явственно, когда настанет рассвет вашего утра. А теперь у вас на душе пока ночь глубока, страстишки тревожат вас и мутят чистый источник сердечных утешений. Но, повторяю, настанет и ваше утро, взойдет и ваше солнце, только потерпите…

Говорите, что я вас забыл: а я только и помню о вас и желал бы очень и очень утешить к празднику, но недосуг… Сию минуту еду по барыням, и лошадь ждет давно, да вам-то хочется сказать словечко и хоть через Серену похристосоваться…

Спасайтесь! При первой возможности постараюсь к вам приехать».

В другое время о. Анатолий заболел и долго не появлялся в Шамордине. Дети написали ему, вероятно – как всегда – общее письмо. Он отвечал: «Опечалились вы, мои детеняточки! И готовы терпеть самые лютые скорби, только бы я выздоровел. Хорошо – обещаю. Только и вы меня не обманите… потерпите немощи друг друга, будьте милостивы к слабым и немощным, слушайте старших не за страх только, но и за совесть.

Ведь вы дети, да дети-то глупые. Ну, с чего вы взяли, чтобы вам бегать купаться, как захочется? Вас пустили вольно, а вы уж и того – и узду долой!.. Будьте мудрыми девами. И часть ваша будет в невестнике Небесного Жениха Иисуса Христа!»

В Туле жила одна отроковица, Катя Андронова, у своей тетки. Она приезжала в Оптину Пустынь с подругой Лизой и стала духовным чадом о. Анатолия. Она хотела поступить в Шамординскую обитель, но вдруг заболела чахоткой. Ей пришлось лежать, лечиться, а тетка ее в ответ на просьбы вызвать о. Анатолия говорила, что и ноги его здесь не будет… «Как выздоровею, – говорила Катя, – уеду в Шамордино». Больная и одинокая (тетка и подругу ее не пускала к ней), она все же пыталась убедить тетку исполнить ее просьбу. Когда о. Анатолию сообщили, что Катя уже почти при смерти, он собрался ехать в Тулу.

О. Анатолий описал свою поездку в письме к шамординским отроковицам. «Я еще больше стал верить в ваши детские молитвы, – писал он в сентябре 1888 года, – как схоронили Катю Андронову. Эта отроковица просто чудеса творила… Сколько лет она боролась с теткой, как со зверем, из-за Оптиной. Так и пошла в могилу, не изменив Оптиной. Несколько лет она чахла, последние месяцы очень тяжко. А две-три недели назад она совсем было отошла и к ней никого не допускали. Но Лиза, бывшая помощница ее и подруга, прокралась к ней и шепнула: "Батюшка собирается к нам". Умирающая вдруг оживилась и сказала: "Теперь духом буду жить до тех пор". И действительно дождалась меня. Но еще чудеснее: тетка ее страшно гневалась на меня и говорила: "Ноги его здесь никогда не будет". А когда сказали ей, что я приехал, она радостно вскричала: "Как будет Катенька теперь рада!.. Попросите батюшку, пока я Катеньку подготовлю к встрече". И сама за мной прислала в гостиницу. Господь сподобил меня застать Катю еще живою. И много мы говорили с ней…»

Другая отроковица, двенадцати лет, так захотела быть монахиней, что убежала от родителей. Она пришла в Оптину Пустынь и тут пробыла среди паломников несколько дней. Родители ее нашли, хотели увезти домой, но она отказалась наотрез с ними ехать, – пришлось и им пожить в Оптиной, в гостинице, вместе с дочерью. Долго отроковица не решалась идти к старцам проситься в Шамордино, наконец оказалась она у хибарки о. Анатолия… Робко она вошла в приемную – там находилась одна монахиня, больше никого не было. «Можно мне видеть отца Анатолия?» – спросила отроковица. Матушка сказала, что он сейчас беседует у себя с одной посетительницей. Вскоре та вышла. Келейник позвал отроковицу…

«Когда я увидала батюшку, – вспоминала она потом, уже монахиней, – то очень испугалась, даже закричала: такого высокого роста людей мне не приходилось видеть в моей жизни. Батюшка был в белом подряснике и такой светлый, точно угодник Божий. Батюшка спросил меня: "Чья ты, девочка?" Я говорю: "Мне в монастырь хочется, а мать меня не пускает". Батюшка говорит: "Где она, мать-то?" Мать моя, видя, что меня долго нет, пришла сюда за мной. Батюшка спросил: "Чья это девочка?" Мать говорит: "Моя, батюшка!" Батюшка говорит: "Почему же ты ее в монастырь не пускаешь? Она хочет в монастырь!" Мать моя заплакала, говоря: "Мала еще она… Не могу ее отпустить". Батюшка так строго ей сказал: "Я возьму ее в монастырь, и беру ее на свои руки". Тогда мать согласилась: "Вручаю ее Царице Небесной и вам, батюшка!" И вот с 12 лет до сорока жила, росла и питалась я духовно от великих старцев, отцов Амвросия и Анатолия… Как дитя они берегли меня. Мне кажется, отец или мать не могут так беречь и жалеть своих детей, как, бывало, старцы заботятся о нас».

И дальше в этом письме инокиня пишет о своем духовном отце: «Иногда батюшка Анатолий по два часа объяснял нам, как проходить Иисусову молитву. Он был такой молитвенник… Батюшка отец Амвросий однажды сказал: "Отцу Анатолию такая дана молитва и благодать, что единому от тысячи даётся, то есть умносердечная молитва". Только батюшка все скрывал, нельзя было понять, что он такой великий человек. Немногие и понимали это. Невозможно описать его доброту и любовь к ближним – он душу готов был положить за других».

Никто, пожалуй, более о. Анатолия не жалел детей, а также едва вышедших из отроческого возраста молодых инокинь. И особенно после того, как скончался старец Амвросий. Письма о. Анатолия свидетельствуют о его великой во Христе любви к юным созданиям, посвятившим себя на служение Богу в монастыре. Трудно им было, и сколько ошибок делали они на этом пути, но старец настойчиво возвращал их к житию по правде Христовой.

Вот несколько красноречивых отрывков из писем о. Анатолия к молодым шамординским монахиням. «Не унывай, юная подвижница! – пишет он. – Тебя злой враг хочет застращать на первых порах, – а ты его не слушай. И говори: Богу пришла я служить, ради умершего за меня нести скорби и труд; пришла в монастырь потерпеть и помучиться, чтобы вечно со Сладчайшим Иисусом царствовать».

«Верьте, – пишет он молодым инокиням, – что мы об вас болим; поболите и вы с нами. Ведь мы все не из корысти терпим, не из чести, а чтобы вы были сыты, не угорали, были покойны, святы, чисты, преподобны!.. Вот об чем мы хлопочем, за что терпим о чем молим Бога. Помолитесь и вы. Не ропщите!» И укоры о. Анатолия чисто отеческие. «Матушка ты моя, свет Серафимочка! – пишет он жалующейся на то, что ее все забыли. – А я до сей минуты все думал, что ты не шуточная, а истинная, заправская, ангелоподобная монахиня. А ты просто девочка, да не простая, а настоящая деревенская, для которой, чтоб она не плакала, непременно нужен пряничный петушок… И родные тебя забыли, и батюшка духовный туда же! А я тебя помню, и очень помню, тебе грех!.. Да когда же мы будем учиться монашеству-то? Или уж не будем? Нет, матушка, надо! Дала клятву – держись; не радуй врага-диавола».