Чудесное время раннего детства… Вот еще спит Алеша, но сквозь сон слышит знакомые звуки пастушеского рожка-жалейки. Пастуха он знает – это Митя, подросток, каждое лето нанимавшийся в это село пасти. На улице еще предутренний туман, холодная роса, но везде в домах со скрипом растворяются ворота, хозяйки выгоняют коров и овец на улицу, и там они вливаются в общее стадо. Митя, которому помогает его собачка, гонит стадо к лесу, где оно будет щипать траву до самого заката… Днем Алеша с матерью пойдет к стаду – подоить корову. Корове не хочется смирно стоять, но мать уговаривает ее ласковыми словами, и она слушается, разрешает подоить себя…

Потом старшие сестры стали ходить на дойку, дети подрастали – всем находилась работа, ее много было в крестьянском хозяйстве.

Эти годы своей жизни о. Анатолий всегда вспоминал с большой любовью. Но они пролетели быстро.

Когда Алеше исполнилось пять лет, Моисей Петрович начал учить его грамоте. Господь благословил это начинание: азбука была пройдена быстро, а за ней появились на столе Псалтирь и Часослов. Отрок полюбил церковнославянское чтение и, забыв про те немудреные игрушки, которые у него были, стал много времени проводить в чтении, сидя за чисто выскобленным дубовым столом под иконами.

Все, что он узнавал, он старался передать и сестрам. Он не ходил с деревенскими ребятишками ни в лес, ни на рыбалку – редко случалось ему побывать в их компании. Но ему однажды попущено было большое искушение – дети все же зазвали его, да на какое нехорошее дело: нарвать тайком спелого гороху на участке местного священника. Тот заметил воришек и пожаловался их родителям, не потому, что ему было жаль гороха, а чтобы те вразумили шалунов, предостерегли от нехороших поступков. Моисей Петрович к наставлению своему Алеше приложил и наказание. И тот плача прибежал к сестрам, показывая им красные уши… Этим наказанием Моисей Петрович уничтожил корешок греха, зарождавшегося в душе сына.

Восьми лет отрок был помещен в Боровское духовное училище. Учась, он жил, как и все его товарищи, на квартире у знакомых людей. Брат отца, Димитрий Петрович, живший в Туле, где у него было торговое дело, очень любил племянника, и при поступлении его в училище снабдил его в изобилии всем необходимым – одеждой, письменными принадлежностями, книгами, тетрадями, а потом часто приезжал, чтобы посмотреть – не нужно ли чего. Эту искреннюю заботливость о ближнем перенял у него и племянник – впоследствии он всегда спрашивал своих духовных чад: «Все ли у тебя есть? Не нужно ли чего?»

Уж так оно получалось, не без воли, наверное, Божией, что все любили умного, доброго и кроткого отрока. Вот и квартирные хозяева, едва познакомившись с ним, стали относиться к нему, как к любимому сыну или внуку… Когда он вдруг заболел корью, они с великой самоотверженностью ухаживали за ним, делая все, что нужно, молясь за него, проявляя столько заботы, что не выздороветь было бы просто грешно… Когда родители, узнав о его болезни, приехали, он уже шел на поправку. А доктор, пользовавший его, сказал, что болезнь была весьма опасна и в будущем еще может дать свои последствия… Да, оно так и оказалось, последствия были. Но пока – отрок Алеша повеселел, окреп и принялся за учебу. Вместе с родителями он побывал в находящемся близ города Пафнутьев-Боровском монастыре – там они помолились Господу, благодаря Его за выздоровление.

Лет двенадцати Алексей закончил духовное училище одним из первых учеников и был переведен в духовную семинарию города Калуги. Здесь он жил уже не на квартире, а в общежитии. Учителя и начальствующие относились к нему очень хорошо, а вот с товарищами он поладил не сразу. Товарищи, видя, какой он тихий и кроткий, начали его обижать, устраивать над ним злые шутки, как это часто водится в детской среде, но он все это сносил терпеливо, старался не сердиться и даже не плакал. Терпение его Господь вознаградил: полюбили его и обидчики, в общем-то беззлобные. А среди них много оказалось добрых отроков. Алексей учился прекрасно и переходил из класса в класс, но один год пришлось ему из-за тяжелой болезни пропустить.

Ему было тогда четырнадцать лет. Он так расхворался, что родители взяли его домой, в деревню. Здесь однажды ночью он сильно перепугал свою мать, начав петь сквозь полубредовое свое состояние «Со святыми упокой…» Утром мать спросила его, что это было такое.

Алексей ответил, что видел сон, но не рассказал, какой. Анна Сергеевна подумала, что он умирает, и стала просить у него прощения за то, что в детстве секла его.

– Что же, что секла, – ответил он. – Ведь не худому, а доброму меня учила.

Был приглашен священник, который исповедал и причастил отрока Святых Христовых Тайн. После этого ему стало лучше, но он был долго еще очень слаб, так что родители оставили его дома… А в следующие годы он приезжал домой из семинарии только на Рождество Христово, на Пасхальные дни, на масленицу. Но лето он, конечно, все проводил в деревне… Тогда он ходил с сестрами в храм, дома читал и пел с ними, так что стал как бы их учителем, чему родители были очень рады. Еще полюбил он читать вслух жития святых, особенно монахов. Постепенно в нем укреплялась любовь к монашескому образу жизни, к аскетическому духовному деланию – он стал мечтать о поступлении в монастырь. Это желание на последнем уже курсе стало столь сильным, что он даже решил бросить учение и просто уйти в отшельники в Брянские леса – он много был наслышан о тех подвижниках, которые там жили, в глубине чащ, скрытые от праздных взоров… И вот он собрал несколько книг, немного хлеба и пошел по дороге, и прошел уже версты две или три, как вдруг день померк, нахлынули черные грозовые тучи и поднялась такая буря с шквалистым ветром, дождем и градом, громом и молниями, что он вынужден был поворотить назад. Он подумал, что этой бурей Господь заградил ему путь в Брянские леса, показал ему несвоевременность этого дела.

Болезни, перенесенные Алексеем, заметно ослабили его здоровье, у него появились головные боли, бывали бессонные ночи… Он, если б и захотел, не мог бы участвовать в затеях своих соучеников по семинарии. Он поступал очень просто, и они не осуждали его за это, – он бывал с ними за городом, на холмах, куда они отправлялись тайком от начальства попировать, а там они располагались своим кружком возле бутылок, а он где-нибудь в сторонке лежал на траве, глядя в небо, следя за величавым ходом ослепительно белых облаков и думая о том, как у Господа все прекрасно – не налюбуешься… Случалось, он призывал и товарищей полюбоваться каким-нибудь необыкновенным облаком, но ему отвечали:

– Ну ты, философ, лежи и гляди, а нам некогда…

А у него в душе пел ангельский голос: «Благослови, душе моя, Господа… Вся премудростию сотворил еси…»

Впоследствии, когда он стал скитоначальником, духовником и старцем, он часто соотносил свои наставления с образами и состояниями природы. Например, говоря о том, что не могут быть в жизни человека одни утешения, он пишет своему духовному чаду «Тогда нужно бы и от природы требовать, чтобы она не посылала нам неприятных снегов, ветров, дождей, ненастий; но тогда у нас не было бы ни хлебушка, ни каши, ни одежды, ни обуви; все бы выжгло да погорело от постоянно ясных и теплых дней, но все хорошо в свое время. Без зимы не было бы весны, без весны не было бы лета. Так и в жизни духовной: немножко утешения, а затем немножко поскорбеть, – и составляется так помалу путь спасения».

Однажды молодая монахиня пожаловалась на жизнь свою, что ей очень трудно приходится и многого не хватает. Старец пишет: «Боишься, чтоб тебе не умереть с голоду, забывая, что Миродержец не покидает ни одной птички: всех питает, всех греет. И, если имеешь разум, взгляни, как эти малютки-птички, вся-то с наперсток, ножка – точно соломинка, и представь – без калош!.. Не только кладовой или закрома, но ни зерна, буквально ни зерна. Встает в морозное утро птичка, и у ней только и есть, что тоненькие ножки и носик, и хороший аппетит. А в закроме ни зерна. Да и закрома-то нет…» И даже относительно поста у него нашлось такое сравнение: «И кровожадные звери, и ястреба хищные, и сколько еще невинных животных малых и великих, и какие неисчислимые тысячи их – тоже постятся. Волки, говорят, иногда по неделе не едят и больше. Нам ли, христианам, наследникам сущим вечного Царства, не поститься… Се день спасения!»