— Хотя, у вас там, я чувствую, — снова заговорил Сева, — на Урале люди сильнее оказались. Закаленные сибиряки. После того, как грянул Пипец, ваши как-то быстро скооперировались, в республику собрались, короче, успели воздвигнуть стену, в отличие от наших самарских рохлей. Я по телеку местный канал иногда смотрю. Там миротворцы пропаганду вдалбливают, что на Урале собрались отбросы, бывшие зэки, олигархи и менты. Чтоб мы их ненавидели и ратовали за их уничтожение. Поэтому я давно понял, что там у вас все пучком.

— Да как сказать, — протянул Костя. — Если сравнивать с тем, что здесь, то конечно. У нас после Пипеца, как ты говоришь, в три дня все организовалось. Полпред сразу весь Урал и Сибирь к рукам прибрал. Первые дни беспорядки, конечно, были, мародерство, изнасилования, ментов всех перелупили. Но власти быстро создали Народную Дружину и начали патрулировать, а Чрезвычайное правительство по телеку жестко стало внушать новые порядки.

— Н-да, молодцы. Примерно так я и представлял. А у нас, бля, в первый же день начали магазины разграблять. Тут в городе такое творилось! Женщины, старики и дети боялись на улицы соваться. Ментов тоже всех перегасили, воинские части расформировались, начали крушить дома, кирпичные подрывать, деревянные сжигать. Торговые центры позакрывались, «Космопорт» вон вообще мародеры расчистили, точно Авгиеву конюшню, в самые первые горячие деньки, предприятия все встали, кроме хлебомакаронных да водочных. Потом пришли Миротворцы и навели порядок. Первым делом они наш завод заняли и наладили производство военных самолетов. Но я-то туда уже не вернулся.

— И чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, если не секрет, конечно? — осведомился Костя. — Как вы вообще тут зарабатываете?

— Лично я соседкин самогон продаю. Я у нее посредник. А что, надо же как-то выживать. — Сева округлил хмельные глаза. — А насчет других не знаю. Кто чем прозябает. Иные америкосам продались, кто на заводе остался, кто на их стройки подался чернорабочим. Другие приторговывают потихоньку, кто чем может. В ходу у нас в основном зелененькие, но можно и евриками рассчитываться, Натовцы не брезгуют. У тебя, кстати, бабки-то хоть есть с собой?

— Да, осталось немного, — уклончиво ответил Костя. — Два дня пожить хватит. Сделаю тут свои дела и отчалю.

— А что за дела, если не секрет? — решился спросить, наконец, Сева под пьяную дудку.

— Скоро сам узнаешь. Скоро все изменится, — загадочно сказал Костя. — А о большем не спрашивай.

— Ну-ну… Давай еще накатим!

Прошло минут пятнадцать после открытия. В зале с двумя посетителями, торопливо проглатывающими завтрак, ощущалась какая-то трагическая пустота. Костя занял удобную позицию — столик около углового окна, откуда парковку можно было наблюдать как на ладони.

В другом углу типичный менеджер лет двадцати пяти, в сером костюме с красным галстуком, тыкал вилочкой в стручки картошки-фри. Счастливчик, оставшийся в смутное время с работой, заключил Костя. У противоположной стены опохмелялся мужичок неопределенной внешности, в потрепанном плаще. Он сразу же вызвал у Кости чувство зависти. В горле была засуха, в желудке крутило. Муконин поглядел на часы. До назначенного времени еще десять минут. Он прижал ноги к чемоданчику под стулом, чтобы ощущать его боковыми костяшками.

— Что будете заказывать? What do you wont?

Девушка в панаме с иероглифом «М» игривыми от рождения глазами смотрела на Костю. Чуть пухлые губки улыбались, и на румяных щеках вырисовывались такие чудные ямочки. В этот пасмурный день своим появлением она могла бы заменить редкое солнышко.

— Один кофе, please. — Костя улыбнулся в ответ, но скорее посмеиваясь над дурацким правилом задавать вопросы на двух языках.

— Это все? — Девочка ни капли не удивилась.

— Пожалуй, пока да.

Она записала в блокнот и так же быстро исчезла, как и появилась.

Менеджер равнодушно глянул в сторону Кости. Пьяница стеклянными глазами уставился в проход. Костя посмотрел в окно. Черный Опель пока отсутствовал. Ну да, и не мудрено. Зачем им приезжать раньше времени? Но что это? Кажется, ткань кофты шевелится. Сердце так стучит?! Зачем волноваться, все будет хорошо.

Костя поискал глазами предупреждающую надпись «No smocking» и не нашел. Достал сигарету и прикурил. Видимо, заметив его манипуляции, официантка с чудными ямочками вернулась с пепельницей и уже готовой кружкой кофе. Кружка была с большой наперсток.

Костя кивнул. Отпил горячий и крепкий напиток. Кофе бодрящим теплом омыло ноющий желудок.

Время тянулось не рвущейся липкой слизью. Восемь двадцать пять. Бесконечность. Восемь двадцать шесть. Еще одна бесконечность. Восемь двадцать семь. Не надо было приезжать заранее. Не надо было обрекать себя на муки ожидания.

Перед глазами всплыло сонное лицо Севы, еще более забавное в своей осоловелости, с утренними морщинами. Еле растолкав его за плечо, Костя известил, что уходит по делам. Сева не сказал ни слова. Встал, шагнул лунатиком. Проводил до двери, шаркая тапками по затхлой квартире, пожал руку и заперся. Нет, что-то бросил на прощание. Кажется, пожелал удачи. А она сейчас ой как нужна!..

Муконин растягивал кофе, как мог, хотя всю эту дозу легко выхлебнуть за один раз. Когда в кружке остался последний маленький глоток, натикало восемь тридцать. Черный Опель, словно нехотя, высунул нос из края окна и замер. Черные окна машины таили загадку и надежду.

В груди будто бы метнулся большой паук. Костя положил на стол замусоленную купюру, схватил чемоданчик и медленно, на нетвердых ногах, пошел к выходу.

На улице поддувал неприятный ветерок. У дверей Макдоналдса стоял небритый опухший тип в приличной синей куртке (ворованной?) и отсчитывал мелочь на грязной, шершавой ладони. Слева, со стороны перекрестка двигалась к кафе молодая пара — парень и девушка с правильными лицами, так необычно счастливыми в этом безумном и жестоком мегаполисе, хотя и несколько трусливыми.

Костя пошел направо, к черной машине, перехватив чемоданчик в другую руку. Всего десять шагов. Ему показалось, что в непроницаемых окнах кто-то зашевелился.

И вдруг заурчал мотор, но не со стороны Опеля, а со стороны пустой в утренний субботний час дороги. И тут же вероломно захлопало, часто-часто, оглушая в ушах. И жестокая боль железным прутом вошла в бок и горячо растеклась, поднимаясь к сердцу. Вмиг одеревеневшие ноги подкосились, он упал. Только бы не выпустить из рук Минипу.

И уже кто-то подбежал под несмолкающие хлопки и склонился над ним. Свой или чужой? Но серое небо неумолимо опускалось прямо на глаза, веки тяжелели. И через мгновение мир исчез.

Черная глубокая яма, глухой провал и вдруг свет — забрезжил свет, мерцающий, неустойчивый. А вместе с этим светом врезалась боль, где-то снизу и сбоку, изгрызающая, жаркая — как будто он сидит в луже раскаленной желтой лавы. Налитые грузом веки, наконец, разомкнулись, и он увидел слева покачивающееся окошко — вот откуда дрожащий свет! Но он понял, что это покачивается его голова, неприятно выстреливая в висок приступами мигрени. И горячий пот на лбу сильно захотелось вытереть. Но безвольная металлическая рука не поднималась.

Да, он понял, что сидит в легковой машине, на заднем диванчике, где-то посередине, в мелких льдинках битого стекла. И его оглушают какой-то всеобщий грохот и мощное стрекотание, смешанные с нудным воем нутра автомобиля.

Над ним возникла голова соседа справа, соседа, как оказалось, грубо прижимавшегося к плечу. Размытое карикатурное лицо со впалыми скулами.

— Ну ты чо, очнулся, братка? — ломкий молодой голос пытался переорать адскую какофонию шумов.

— Где я? — банально выдавил из себя Муконин.

— Мы друзья. — Карикатурное лицо тревожно глянуло назад. — Твою мать, Бурый! Уходи щас в подворотню, там выезд есть на Запорожскую, я знаю!