Со Ждановским этим способом, еще под Сталинградом, мы пользовались не раз, но об этом никому не докладывали. Теперь же, на предполетной подготовке, мне пришлось поделиться прошлым опытом, который мы скрывали до этого времени, предложив летчикам право выбора — либо пикирование, либо обычная бомбардировка с горизонтального полета. Как говорится, предложение было принято единогласно: опасно — но надо! Мне осталось уточнить подробности.

— Взлетать звеньями, построение на кругу над аэродромом! Строй — клин. Внимательно следить за сигналами! По самолетам, друзья!

Выруливаем по зеленой ракете со старта. Взлет, построение, набор высоты 1000 метров над аэродромом, на этой высоте мы должны подойти к Познани.

Легко покачиваю самолет с крыла на крыло — сигнал «внимание». По этому сигналу звенья подтягиваются вперед и как бы сплачиваются между собой. Теперь они так близко, что стоит мне слегка повернуть голову, и я вижу лица командиров звеньев. Казюра, как обычно, спокоен и сосредоточен, он всегда в одном состоянии на земле и в воздухе. Тесленко улыбается и поднимает руку над бортом кабины. Спокойный и неразговорчивый на земле, в воздухе он как бы освещается каким-то внутренним пламенем азарта. Но это не безрассудство, не показная храбрость. В минуты опасности Тесленко становится таким же спокойным и рассудительным, как и Казюра.

Даю сигнал к перестроению. Звено Тесленко выходит чуть вперед и вниз. Едва заметный отворот вправо, и вот уже три его самолета выходят правее звена Казюры. Строй — правый пеленг звеньев. Цель медленно наплывает на нос. Делаю еще два правых крена. Это сигнал к перестроению самолетов внутри звеньев. Теперь уже девятка идет развернутым строем с уступом назад от ведущего. Перестроение внутри звеньев одновременно является сигналом «готовься к атаке!».

Чуть задираю нос самолета, резко даю левую ногу и штурвал от себя, самолет переворачивается на крыло и, перейдя в пикирование, стремительно несется к земле. Нос его нацелен на красный треугольник кирпичного равелина крепости. Откуда-то издалека тявкает одинокая пушка, за хвостом проходит пучок трассирующих пуль. Быстро падает высота, но смотреть за приборами некогда — равелин увеличивается в размерах, приближается к носу самолета.

— Семьсот метров! — кричит штурман. — Пятьсот!

— Давай!

Еще несколько секунд пикирования. На высоте двести метров отворачиваю влево. Теперь можно оглянуться вокруг. Одни самолеты уже отбомбились и пристраиваются, остальные еще в пикировании. А над крепостью клубится дым разрывов. Бомбы ложатся точно в цель!

— Истребители! — кричит Илья, прижимается к пулемету и посылает длинную очередь.

Маневрировать девяткой самолетов на малой высоте тяжело. Можно перестроиться в круг и защищаться своими пулеметами, но силы явно неравны. Резко бросаю самолет с крыла на крыло и делаю клевок носом к земле. На нашем языке это приказ всем разойтись в разные стороны и действовать самостоятельно.

Самолеты прижимаются к земле и расходятся в разные стороны. Немецкие истребители растеряны. То перед ними была группа самолетов, ясно видимая крупная цель, теперь же каждый летит в своем направлении. За каким самолетом гнаться, на ком сосредоточить удар? Для осмысливания и оценки ситуации нужно время, пусть считаные секунды, но и они помогают нам скрыться, уйти от преследования.

Четверка обескураженных неудачей «фоккеров» наваливается на один наш самолет. Я не могу определить его хвостовой номер, а стало быть, не знаю, кто из летчиков пытается вырваться из-под обстрела истребителей. Вот этот самолет как-то неестественно кренится и скрывается за группой высоких деревьев. Стороной, прижимаясь к земле, направляюсь туда же, и через несколько секунд мне открывается поляна перед одиноким хутором, а на ней наш ПО-2.

«Фоккеры» цепочкой, друг за другом, заходят на самолет и посылают очередь за очередью.

Не раздумывая, сажусь по другую сторону хутора, быстро отруливаю под развесистые кроны деревьев и бегу вокруг дома. Теперь мне ясно, что это самолет Ивана Крикуна. Я вижу разбитый винт, искореженные крылья и свисающие с них лохмотья перкали. Вижу и экипаж самолета. Летчик Крикун повернулся к атакующим истребителям спиной, прикрываясь от их огня, как щитом, своим парашютом, а штурман Василий Морозов посылает пулю за пулей из «ТТ» в «фоккеры».

— Бегите, ребята! — кричу я.

Но за ревом моторов, разрывами снарядов, трескотней пулеметов и одиночными выстрелами морозовского «ТТ» они не слышат.

— Уходите от огня! Сюда! Ко мне!

И опять мои слова остаются без внимания. Тогда я выбегаю из-за дома и в несколько прыжков достигаю их самолета. Морозов оборачивает ко мне свое залитое кровью лицо и оторопело смотрит, как будто старается понять, откуда я взялся. Вырываю из его рук пистолет:

— Ошалел, Вася? Что ты им сделаешь? Бегите за мной!

Они еще медлят, они все еще не могут прийти в себя.

— Быстрей! Бегите за мной!..

Мы едва успеваем добежать до деревьев, как истребители вновь обрушивают град снарядов. На этот раз им удается поджечь самолет Крикуна. Они посылают в него еще несколько очередей и уходят в сторону Познани.

Морозов едва держится на ногах. Он ранен не только в лицо, вражеская пуля впилась еще и в поясницу. Но перевязывать его нет времени. Сначала мы с Ильей помогаем Морозову подняться на крыло и залезть в кабину штурмана, потом усаживаем туда Крикуна. Затем Илья становится на крыло и впивается пальцами обеих рук в борт моей кабины.

— Взлетаю, Илюша!

— Давай…

После этого случая мы уже не вылетали на дневные бомбежки без прикрытия истребителей. Истребители ходили «этажеркой» на разных высотах, бдительно оберегая нас от вражеских самолетов. Нам стало значительно легче и веселей: все-таки в воздухе рядом с нами были наши друзья! При этой мысли и огонь вражеских зениток не казался нам таким страшным.

Уже неделю дислоцируемся на аэродроме Беднары близ Познани.

В недалеком прошлом этот аэродром, видимо, принадлежал авиационному заводу, где разрабатывались и изготовлялись новинки авиационной техники фашистского рейха. Вдоль длинных просек, в прилежащем лесу, рассредоточены образцы новых пикирующих бомбардировщиков с подвешенной под брюхом сорокапятимиллиметровой пушкой. Тут же Ме-210 — модификация скоростного бомбардировщика и истребителя-перехватчика Ме-110. По замыслам гитлеровцев, этот самолет должен был затмить «черную смерть», как называли фашисты наши грозные штурмовики ИЛ-2, и привести «люфтваффе» к полному господству в воздухе. Но не успело немецкое командование применить эту новинку: слишком быстрым оказалось продвижение советских войск. Теперь все эти самолеты стоят неподалеку от нашего аэродрома, вызывая у нас известное любопытство, ведь какова бы ни была наша ненависть к врагу и презрение ко всему, что связано с фашизмом, изучение нового оружия противника с целью уяснения его возможностей — дело нужное и достойное похвалы. Но у инженера эскадрильи Михаила Павлова любознательность наших техников и оружейников вызывает видимое беспокойство.

— Ты был в общежитии? — спрашивает инженер.

— Нет. А что?

— Да там же выставка трофейного оружия! Крупнокалиберные пулеметы, пушки, снаряды, патроны! Чего только не натащили! Не удивлюсь, если и такую вот дуру приволокут в дом и установят у кого-либо под койкой! — говорит Павлов, дотрагиваясь рукой до ствола пушки, торчащей из-под брюха «штукаса».[28]

— Ну, ты скажешь! — едва сдерживаю я смех. — А впрочем… Знаешь, Михаил, любознательность не порок. Пусть их.

— Нет-нет! Ты должен вмешаться. Смотри! Вон, пожалуйста…

Павлов показывает на торчащий из-за деревьев «штукас», под брюхом которого возится техник. Я вижу, как он берется руками за ствол пушки, подтягивается и заглядывает в ее жерло… И вдруг…

— Та-та-та! — рассыпается короткая очередь, и техник падает, разбросав в стороны руки…

Мы бежим к распростертому телу.