Назавтра Жанна сослалась на нездоровье и распрощалась с беднягой.

Однажды она подумала, не съездить ли в Ла-Кудрэ, но отбросила эту мысль. Ее появление там будет сродни чуду, и она только ранит сердца простых людей, которые помнят ее крестьянкой, а не госпожой. Кроме того, она вряд ли вынесла бы долгую дорогу.

– Господин мой, – сказала Жанна однажды Бартелеми, – теперь, когда ты помощник самого коннетабля де Ришмона, я прошу тебя о милости. Я хотела бы, чтобы ты установил к его пользе границы прихода Сен-Северен, не ущемляя притом прав общины Сен-Жюльен-Оспиталье.

Бартелеми удивился.

– Но это дело архиепископства, – заметил он. – Эшевен[20] не захочет обидеть клир.

– Он может его убедить. А что, если мне самой отправиться к королю с просьбой?

Бартелеми улыбнулся.

– Госпожа баронесса, – улыбнулся он чуть насмешливо, – я разузнаю, что можно сделать, дабы угодить вам.

Через две недели Жанне нанес визит отец Мартино.

– Дочь моя, – сказал он, – я хочу отдать должное вашей набожности, доброте и настойчивости. Этим утром я получил распоряжение эшевена, подтвержденное архиепископством и касающееся границ прихода Сен-Северен. В них включена улица Галанд и еще пять других улиц. Это весьма утешительно. Я прошу вас принять этот дар в память о решении, в принятии которого вы, без сомнения, сыграли важную роль.

С этими словами священник вынул из кармана четки с серебряным крестом и вложил их в руку Жанны. Потом он внимательно посмотрел на нее.

– Смею ли я, так сказать, foras officium,[21] признаться, что вы меня удивляете?

Жанна с улыбкой ждала продолжения.

– Я знаю вашу историю. По правде сказать, она не предвещала ничего хорошего. Вам только сравнялось пятнадцать, а это скорее возраст глупостей, чем добродетельных деяний. Между тем ваши ум и проницательность, подкрепленные добрыми советами, позволили в несколько дней совершить то, чего нам не удалось сделать за двадцать лет. Приходится заключить, что воля в союзе с умом должна быть признана одной из главных добродетелей этого мира.

Жанна не очень-то понимала, что такое добродетель, но слова священника ее позабавили.

– Пусть брачный союз укрепит вашу душу, дочь моя, – сказал отец Мартино. – Если я вам понадоблюсь, дайте знать немедленно. Я сделаю для вас все возможное.

С этими словами священник встал и удалился.

«Зачем вообще я просила за отца Мартино», – подумала Жанна. Она не знала ответа, но понимала, что приобрела союзника. Настроение короля переменчиво, благосклонность Церкви незыблема. Что же, это был расчет? Да нет, она просто одарила свой приход, ставший, взамен Ла-Кудрэ, ее маленькой родиной.

В конце августа Карл отправился на охоту в Меэн-сюр-Йевр, что близ Буржа. В Боте-сюр-Марн его тяготили воспоминания. Король просил Бартелеми сопровождать его. Жанна в который уже раз осталась одна.

Бартелеми был сама нежность и щедрость. Когда вдруг оказывался дома. Но тело ее теперь не хотело любовных ласк.

Носить в себе другую жизнь, думала Жанна, это все равно что самой заново родиться.

– Ты что, волшебница? – спросил ее как-то раз вечером вернувшийся домой Бартелеми.

– Где бы мне этому научиться? А что случилось?

– Жак Кёр впал в немилость.

– Отчего?

– Он давал в долг направо и налево, так что, возможно, кто-то решил освободиться от долгов, избавившись от кредитора. А быть может, он просто слишком богат. Тридцать собственных домов, вдвое больше, чем у самого короля. А дворец в Бурже! Карлу такой и не снился. А теперь говорят, что он отравил Агнессу Сорель!

– Для чего же он это сделал?

– Она, как и ты, полагала, что у него чересчур много денег и слишком мало стремления принести стране пользу. Я же полагаю, что роковую роль сыграла его дружба с дофином Людовиком.

– Мне кажется, – сказала Жанна, – что такие могущественные люди слишком заняты своими делами, чтобы отвлекаться на войну с женщиной. Должно быть, именно деньги его погубили.

Как бы то ни было, но мастерские для литья пушек, которыми тоже владел Жак Кёр, по-прежнему находились под покровительством короля. Одна из них была в Лонгви, другая в Лионе. Бартелеми азартно расписывал Жанне огромные помещения с формами для литья бронзы, рассказывал про стрелковые испытания, заряды из черного пороха и селитры. Жанна слушала его молча, скрывая раздражение.

Приближалась осень. Все вокруг сделалось золотым, а небо из голубого – серым. Появились первые бочки вина, пива и сидра нового урожая. Специально нанятый для Жанны повар стал чаще готовить дичь. Делал он это для себя самого или чтобы угодить супругам, неизвестно, но дважды в неделю им подавали филей кабанчика с гвоздикой, тушенный в молодом вине, или утку с перцем и пастернаком.

Жанна почти не выходила из дома. От дождей дороги раскисли, а ездить верхом она уже не могла. Вечера тянулись все дольше и дольше.

Кто у нее родится – мальчик или девочка? Чем больше она думала об этом, тем труднее становилось решить, кого же она хочет. Настоящий отец ребенка сгинул, и этот ангелочек должен принадлежать только Жанне. От этого она любила его еще больше. Когда Жанна оставалась одна, то обращалась к нему:

– Ты меня слышишь? Знаешь, ты ведь Пэрриш.

Наступили холода. Первый снег расстелил на притихшей земле свой мягкий ковер. Отбросы замерзли в канавах, и воронам приходилось разбивать клювом лед, чтобы полакомиться. Слуги рассказывали, что у городских ворот Парижа встречали волков. От ветра дрожали окна и крыши. Кровля особняка Барбет, где раньше обитали бароны Благословенного, предшественника нынешнего монарха,[22] давно требовала ремонта.

С того самого дня, когда дом покинула злополучная Изабо, его супруга, он был заброшен. Ну что ж, придется заняться этим весной. До отхода ко сну Жанна беспрестанно подбрасывала поленья в камины.

Единственным ее развлечением стали визиты Гийоме и Сидони, которые приносили выручку. В большом кошельке, с которым Жанна не пожелала расстаться даже на время свадебной церемонии, было уже больше тысячи ливров. Они составляли ее богатство. В домашней шкатулке хранилось еще полторы тысячи, которые Жанна тратила весьма экономно. Да, она не стала богатой, но и бедной уже не была.

Рождественскую мессу в дворцовой часовне, которую по такому случаю прибрали, к большому огорчению мышей и пауков, отслужил отец Мартино. Кроме прислуги и трех торговцев с соседних улиц на ней присутствовали Гийоме, Сидони и их мать, птичница. На выходе из часовни все получили подарки из рук барона де Бовуа.

Всю следующую неделю песни и крики добрых христиан, отмечавших Рождество Спасителя, доносились до Жанны сквозь навощенную бумагу окон. Теперь она редко выходила даже из комнаты. Разрешение от бремени близилось, и Жанна боялась, что первые боли застанут ее на лестнице. Повитуха королевской семьи, госпожа Пульхерия Граншемен, уже приходила к Жанне и осмотрела ее. Она тщательно обследовала комнату и дала распоряжения прислуге: постоянно держать наготове большой чан с теплой водой, кувшин и изрядное количество прокипяченного белья.

– Прокипяченного! – настойчиво повторила за ней Жанна.

19 марта 1451 года Жанна вскрикнула от первой схватки. Тут же послали за госпожой Пульхерией и Бартелеми, который находился во дворце Турнель. Они вскорости прибыли, промокнув под ледяным дождем с градом. Все было уже готово, и повитуха с помощницей прошли к Жанне, поставив у двери ее комнаты одного из слуг.

Жанна кричала. Она и не представляла себе, что будет так мучительно больно! Рождение новой жизни грозило ей смертью.

– Держитесь! Первые роды всегда самые тяжелые, – повторяла госпожа Пульхерия.

Схватки продолжались до четвертого часа пополудни. Наконец младенец появился на свет. Пуповину перерезали и завязали. Плач ребенка сменил стоны Жанны. Его помыли. Жанну тоже умыли и поднесли ей дитя. Она была потрясена: это живое существо вышло из ее утробы!