Утром ее так тошнило, что впору было пропустить мессу, которую она твердо решила посетить в компании своей соседки-суконщицы. Та была неравнодушна к стряпне Жанны и через день заказывала себе и своему хворому мужу два пирога с несладкими начинками, которые доставлял ей Гийоме.

В Ла-Кудрэ Жанна слышала, что если приступы тошноты начинаются на второй месяц, то без всякого сомнения родится мальчик.

Госпожа Контривель, добрая душа, найдя Жанну в таком состоянии, предложила ей от живота взвар из аниса и мяты и без промедления бросилась к себе, чтобы его приготовить.

Соседке было лет пятьдесят. Голова и тело ее походили на груши разных размеров, а глаза на косточки – тоже грушевые. Она прищурила их, протягивая Жанне кружку доморощенного снадобья. Во взгляде ее можно было прочитать сочувствие, хитрость и материнскую заботу. Сметливая Жанна сделала вид, что ничего не заметила.

Да уж, тошнота по утрам была таким же недвусмысленным указанием, как вывеска цирюльника. Жанна с радостью осталась бы в постели, но она больше не могла позволить себе пропускать службы, особенно по воскресеньям. Неизбежные пересуды соседей могли, кроме всего прочего, повредить ее торговле.

Явился Гийоме, которому Жанна наказала принести хвороста, замесить тесто, подготовить сковородки, покрошить курятину, порезать фрукты, растопить масло и перемыть стаканы.

После мессы люди всегда бывали голодны, и в воскресенье торговля шла бойко.

Суконщица выслушала наставления, одобрительно покачивая головой, и они отправились к храму. На голове госпожи Контривель красовался внушительный складчатый чепец, а Жанна прикрыла свою простой вуалью с голубой каймой по краям.

– Сколько мне нужно дать? – спросила она.

– На поднос – один соль, – ответила госпожа Контривель. – Если дать больше, прослывешь мотовкой. А вот о том, что наш кюре называет десятиной, всякий доваривается с глазу на глаз. Только держитесь твердо!

Жанна округлила глаза от изумления.

– Милая Жанна, наивность вас разорит! Мы ведь даже не прихожане отца Мартино.

– Как это? – воскликнула Жанна.

– А вот так. Никто не знает наверняка, к какому приходу относится улица Галанд – к Сен-Жюльен-Оспиталье или к Сен-Северен. Они и сами не могут в этом разобраться, только и знают, что рвать куски друг у друга, все эти францисканцы, бернардинцы, целестинцы, бенедиктинцы, августинцы и кто там еще… Мне муж говорил, в Париже целых тридцать пять приходов, и это не считая монастырей!

– Тогда зачем мы идем в этот храм?

– А какая разница? Надо же принадлежать к какому-то приходу, где-то креститься, жениться и прочее. Вот умрет муж, и мне придется позвать священника да разжиться кусочком земли на кладбище. Короче, не поддавайтесь на болтовню отца Мартино. Он монах, и хотя они не купаются в золоте, но все же ловкачи хоть куда! Он, кстати, расспрашивал меня о вас.

– Правда? – спросила совсем сбитая с толку Жанна.

– Про вас судачат, что вы в мужском платье торговали пирожками у Ломбардского коллежа и как-то раз любовница короля, Агнесса как там ее, проезжала мимо, а потом вы попали к самому королю. Он даровал вам аренду на жилье и лавку, а вы построили еще и конюшню. Вся округа видела повозку с королевскими дарами и перемывала вам косточки. Вот и дошло до отца Мартино. Сейчас станут болтать еще больше. Ясное дело, намечается карапуз, не иначе как королевский сын! Пройдоха Мартино решил, что вы замолвите перед королем словечко о расширении его прихода.

Жанна не смогла сдержать смех. Господи, во что превратилась ее история!

Итак, госпожа Контривель прекрасно знала, что соседка беременна. Ее тайну только что герольды не раструбили на улицах!

– Но что же мне ему предложить? – вернулась к своим заботам Жанна. – Сколько даете вы сами, ведь у вас и жилье, и лавка совсем как мои?

– Начнем с того, что нас двое, а у вас, насколько известно, мужчины нет. Вы только что появились и молоды, а мой муж наживал добро испокон веку. Мы даем десять ливров, так что с вас и пяти хватит. Да, и не забывайте, что скоро придется раскошелиться на пожертвование для церкви Сен-Виктор, и одним солем вы уж точно не обойдетесь!

Они приблизились к церкви, смешавшись с толпой, прошли через ворота башни и пересекли церковную паперть. Войдя в храм, обе смочили пальцы в кропильнице и перекрестились.

Жанна заметила, что суконщица искоса наблюдает, как она крестится.

Раздались песнопения на латыни, проникнутые бесконечной печалью.

Жанна подумала о родителях. Вспомнила свежесть лесов и полей в Ла-Кудрэ и запах вечернего супа. Как было тогда хорошо и спокойно! Перед ней проплыли лица Дени, Матье, Исаака. Мужчины… Одни несбывшиеся надежды.

На глаза девушки навернулись слезы. Что стоили безумства плоти перед этой тоской!

Отец Мартино прочел положенное место из Евангелия, где речь шла о грешнице, помазавшей миром ноги Христа. Он пояснил, что на сегодняшние деньги потребное для этого количество мира стоило бы около двухсот ливров. Жанна сразу вспомнила рыночных менял, а затем ноги Матье. Потом, коли на то пошло, ноги Исаака и Бартелеми. Ног Франсуа она не видела.

Проскомидия. Санктус.[14]

Какую жизнь она может предложить своему ребенку?

Священник поднял потир и облатку. Наступила благоговейная тишина.

Жанна снова подумала о Матье и расплакалась, потом решила, что так она выглядит, словно кающаяся грешница, и взяла себя в руки.

Суконщица стояла подле нее на коленях со склоненной головой. Услышав всхлипывания, она обернулась и накрыла своей морщинистой рукой ладонь Жанны.

– Мои родители… – пролепетала та.

Суконщица кивнула. Какой-то монашек с чашей принялся обходить верующих. Вспомнив предостережение соседки, Жанна опустила в нее один соль. Чаша была полна до краев. Не меньше сотни монет, решила Жанна, верных тридцать или даже сорок ливров.

Она подняла глаза и взглянула на статуи святых у последних колонн нефа перед трансептом.[15] А что, если они есть на самом деле и вместе с другими святыми позаботятся о душах Матье и Жозефины Пэрриш? В самом деле, что помешало бы им вознестись прямо на небо? Жанна не помнила за родителями ни единого греха.

Раздался звук колокольчика, звавшего прихожан к причастию. Немногие, и среди них Жанна, остались сидеть на скамьях. Последний раз в Ла-Кудрэ она вместе со всеми причащалась на Пасху. Она и тогда не понимала, как хлеб может быть телом Христовым. Это казалось ей неприличным.

Набожные прихожане вернулись на свои места и преклонили колени. Жанна думала: Франсуа или Бартелеми?

Отец Мартино спрятал облатки в дарохранительницу и повернулся к молящимся. Служка стал убирать вино, а священник взошел на кафедру и стал объяснять прочитанный им ранее отрывок из Евангелия. Голос его отдавался эхом под сводами храма. Отец Мартино снова сказал о драгоценном мире и принялся восхвалять женщину, которая по зову сердца проявила такую щедрость. Для вящей убедительности он напомнил, что Церковь – это тело Христово и, принося ей дары, добрые христиане уподобляются щедрой грешнице. Отец Мартино обводил внимательным взглядом паству, и Жанна вспомнила, что он выразил надежду увидеть ее на мессе. Она подняла голову, и священник заметил ее.

Интересно, откуда у грешницы было в нужный момент столько мира? А может, она пошла и купила его?

Жанна почти не слушала песнопения, сопровождавшие окончание мессы. Ее внимание привлекли две фигуры за колоннадой справа от нее. Это были женщины с развязной походкой, на головах которых красовались необычные рогатые шляпы, прикрытые расшитыми золотом вуалями. Мужчины, как по команде, повернули к ним головы.

– Непотребные девки! – проворчала суконщица.

Какая-то матрона встала со своего места, чтобы выпроводить незнакомок через ведущую на кладбище боковую дверь. Те пытались воспротивиться, но добродетель восторжествовала, и женщина вернулась, злобно сверкая глазами. Как же, у этих грешниц уж точно не было при себе драгоценного мира!