Наконец все устроилось: Бартелеми вернулся, ворота были заперты, дверь на втором этаже тоже. Бартелеми обнял девушку, окутав ее своим плащом и своей страстью.

– Жанна!

Он сжимал ее своими руками-крыльями. Вот бы улететь вместе!

– Жанна, я примчался сразу же, как получил записку. Я был в дороге весь день и весь вечер.

– Ты, наверно, совсем без сил. Хочешь вина?

– Без сил? Нет, ты придаешь мне силы! Жанна, это правда?

– Да, это правда, – ответила Жанна, потупившись.

– Жанна, что это ты? Разве это не чудо? Наш с тобой ребенок? Так быстро? Да это просто дар неба!

В Жанне вскипела ненависть к себе самой. Она показалась себе настолько ниже этого прекрасного и благородного человека, что едва не выпалила ему в лицо всю правду. Но в голову услужливо лезли слова отца Мартино: «Часто, Жанна, желание говорить правду выдает неуважение к ней самой, а пустую заносчивость, гордыню и дух непокорства».

К тому же это больно ранит его. Она уже обидела Матье, да и Франсуа тоже. Кто она такая, чтобы заставлять страдать столько мужчин?

– Я боялась, что ты не захочешь меня в жены, – прошептала Жанна.

Бартелеми, казалось, был ошеломлен.

Жанна улыбнулась и кинулась в его объятья. Потом она подала ему вина. Бартелеми снял плащ и сапоги с отворотами. Он попросил поесть, но сначала кувшин воды, чтобы смыть с себя дорожную пыль.

Жанна поспешно разожгла огонь и повесила на крюк котелок для горячей воды. Вот теперь-то, сказала она себе, я и вправду потеряла невинность. В жизни не испытывала она такого счастья, но и такой тоски.

Жанна спустилась вниз и принесла все, что осталось в тот день от пирогов и сладких пирожков.

В коридорчике Бартелеми вымыл себе лицо, руки и ноги, расплескав воду по всему полу. Потом Жанна смотрела, как он ел в свете зажженных свечей.

– Не хочешь выпить со мной стакан вина? – спросил Бартелеми.

Жана налила себе.

– Мы поженимся совсем скоро. В Боте-сюр-Марн. Ты увидишь, замок чудесный. Агнесса Сорель уже обо всем знает. Она так рада, словно сама выходит замуж. Может быть, приедет и король.

«И тогда планы отца Мартино начнут осуществляться», – подумала Жанна.

Ночь прошла бурно.

Они по очереди то разжигали огонь, то гасили его. Утром Жанна омыла его ноги ароматной водой.

– Что такое? – воскликнул Бартелеми, вскакивая. – У меня дурной запах от ног? – спросил он, учуяв благовония.

– Нет, – ответила Жанна, перед которой стоял образ Марии Магдалины, – они просто такие красивые, что я не сдержалась.

Она поцеловала его ноги. Бартелеми рассмеялся. Потом он ушел, чтобы позаботиться о лошади и грядущем путешествии.

– Мы выезжаем завтра! – сказал он, прощаясь.

Когда Гийоме пришел и занялся делами, Жанна поднялась наверх и неловким почерком быстро написала записку:

«Франсуа, не прихади севодня вечером, ибо я уежжаю. Я выхажу замуш далеко от Парижа. Храни тебя Гаспоть. Жанна».

Потом она вывела адрес: Франсуа де Монкорбье, гостиница «Красная дверь», близ улицы Сорбонны.

Жанна запечатала письмо новенькой печаткой и поручила Гийоме отнести его. Она, конечно, больше не увидит Франсуа, ибо и он не сможет простить ей этого удара.

Когда мальчик вернулся, Жанна отправилась к его матери и спросила, не согласилась бы ее дочь Сидони поработать за нее примерно с месяц с правом пользования жильем наверху. Она, сказала Жанна, получит половину всех доходов. Птичница вытаращила глаза, с радостью приняла предложение и осведомилась о причинах внезапного отъезда.

– Я выхожу замуж, – ответила Жанна.

Сияющая торговка по-матерински заключила ее в объятья. Когда Жанна вернулась в лавку, то же проделал и Гийоме. И мать, и сын от души радовались, словно выдавали замуж сестру и дочь.

– Я ведь говорил, что это свадебное вино! – с лукавой улыбкой проговорил Гийоме, вспоминая стакан, поданный ему Бартелеми несколько недель назад.

Как могла она предугадать срок своего отсутствия? Жанна всем говорила, что уезжает на месяц, но вполне могла не вернуться и через год. Она вдруг поняла, что, только-только устроив свою жизнь, она менее, чем когда-либо, могла поручиться за будущее.

Жанна отправилась сообщить радостную новость отцу Мартино. Аскетическое лицо священника просияло.

– Я благословляю вас, дочь моя, вы приняли самое мудрое решение в своей жизни. Кто же тот человек, что женится на вас?

Услышав ответ, священник сказал:

– Вы приносите вашему сыну дар, который сами не можете оценить: прекрасное имя и весьма полезное в миру происхождение. Когда в вас утихнут страсти, вспомните, о чем мы говорили!

Выходит, она ошиблась в священнике. Мудрость вовсе не всегда выглядит соблазнительно. Да и люди Церкви никогда раньше не были особенно добры к Жанне.

Вечером Жанна была настороже, опасаясь, что Франсуа все-таки придет, поддавшись порыву бешеной ярости. Страхи ее оказались напрасными.

Бартелеми рассказал Жанне о предстоящей дороге. Беременная женщина, сказал он, не должна подвергать себя тяготам долгого путешествия верхом. Итак, до Шалона она поедет в крытой повозке, а он следом на лошади. В Шалоне они сядут на лодку и спустятся по Марне до Шомона. А там останется короткий и неутомительный переход верхом до Боте-сюр-Марн.

Жанна хотела забрать с собой Донки, но при поездках за снедью в лавке без него было не обойтись. К тому же Гийоме полюбил ослика, и Жанна решила, что ему будет лучше в Париже.

Они выехали из города рано утром через восточные ворота Сент-Антуан. Уложенные в повозке мешки с соломой смягчали тряску, и Жанна чувствовала себя вполне сносно. Весь ее багаж поместился в сундук. Перед отъездом Бартелеми нанял двух стрелков, что оказалось весьма кстати. Утром, только они отъехали от маленькой таверны в Сезанне, на них напали трое разбойников, которые молнией выскочили из леса и бросились на всадников и повозку. Трое на трое, кучер не в счет, должно быть, решили они, – игра стоит свеч. В столь хорошо охраняемой повозке наверняка было что-то весьма ценное.

Но все обернулось не так, как они рассчитывали. Стрелок, ехавший впереди, мгновенно обернулся и нанес одному из нападавших удар мечом. Тот рухнул с разрубленной головой. Бартелеми оказался лицом к лицу со вторым негодяем, который, ловко орудуя кинжалом, вознамерился заколоть его лошадь. Не имея возможности спрыгнуть с коня, Бартелеми оказался в весьма уязвимом положении, которым в ту пору очень умело пользовались разбойники с большой дороги: всаднику всегда приходилось труднее в ближнем бою, чем хорошо вооруженному пешему. И все же Бартелеми удалось изловчиться и перерезать горло своему противнику, который свалился на спину. Между тем Жанна издавала отчаянные крики, ибо третий из нападавших сразу вскочил в повозку. Однако она успела выхватить из кармана свой нож. Мерзавец приближался к ней, сжимая в руке кинжал и мерзко ухмыляясь. Но Жанна не дала ему напасть первым: извернувшись, перехватила его руку и всадила ему в глаз его собственный кинжал. Парень дико заорал и в ту же секунду получил от второго стрелка удар в спину. Он рухнул замертво. Бартелеми забрался в повозку и поспешно выкинул мертвое тело на дорогу. Все это заняло не больше времени, чем требуется, чтобы прочитать «Отче наш».

Жанна прерывисто дышала, все еще сжимая в руке нож и переживая свалившийся на них кошмар. Бартелеми обнял ее и принялся, как мог, успокаивать. Процессия тронулась в путь через час, когда Жанна немного пришла в себя, а стрелки отволокли в лес трупы, о которых предстояло позаботиться волкам, лисам и хищным птицам. Бартелеми отделался царапиной на ноге и порванными штанами. Стрелки вернулись из дела невредимыми. Возница все еще был ни жив ни мертв от ужаса. Он приложился к фляге с вином, поданной одним из солдат.

– Ну вот, один мой! – хрипло сказала Жанна. – Наконец-то!

– Мне не по душе, когда такие мысли приходят в голову женщине в твоем положении, – сказал Бартелеми, садясь в седло, – и все же, по-видимому, придется дать тебе уроки фехтования.