После этого Мессингу оставалось только призвать хозяина замка и попросить его распорядиться разрезать шею чучелу. Граф удивился, но распорядился выполнить просьбу Мессинга. Шею чучелу вспороли и оттуда посыпались елочные игрушки, кусочки фольги, цветные стекла, мельхиоровые ложки и прочая блестящая мишура, среди которой оказалась и злополучная брошь.

А Мессинг продолжал открывать в себе все новые таланты, которые, казалось, неисчерпаемы. Кроме экстрасенсорных и телепатических способностей у него открылся дар предвидения и чтения судеб.

Началось все, как и бывает чаще всего в жизни, случайно. «Однажды, еще в тридцатые годы, в Польше, пришла ко мне на прием молодая женщина. Она достала фотографию мужчины, несколько моложе ее по возрасту, имеющего явное родственное сходство с ней.

– Мой брат, – объяснила она. – Два года назад он уехал в Америку. За счастьем. И с тех пор – ни единого слова. Жив ли он? Можете ли вы узнать?

…Я смотрю на карточку брата бедной женщины. И вдруг вижу его словно сошедшего с карточки, чуть вроде бы помолодевшего. В хорошем костюме. И говорю:

– Не волнуйтесь, пани. Ваш брат жив. У него были трудные дни, сейчас стало легче. Вы получите от него письмо на тринадцатый день, считая сегодняшний. Это будет первая весточка от него за два года. Потом он будет вам писать чаще.

.Женщина ушла от меня и, как водится, рассказала обо всем соседям. Пошла молва. Дошла до газетчиков. Начался спор в печати: ошибся Мессинг или нет? В общем, на тринадцатый, предсказанный мной день в этом местечке собрались корреспонденты чуть ли не всех польских газет. Письмо из далекой Филадельфии пришло с вечерним поездом».

Сам Мессинг пытался рассказать, как это с ним происходит:

«Лучше всего я чувствую судьбу человека, которого встречаю первый раз в жизни. Или даже которого не вижу совсем, только держу какой-либо принадлежащий ему предмет, а рядом думает о нем его родственник или близкий человек.

Рассказанный мною эпизод о польском эмигранте относится именно к числу таких случаев: я держал в руке его карточку, а рядом сидела и думала его сестра. Перебирая в памяти сотни подобных случаев, я не могу не остановиться на единственном ошибочном. Впрочем, не совсем ошибочном.

Дело было опять-таки еще в Польше. Ко мне пришла совсем немолодая женщина. Седые волосы. Усталое доброе лицо. Села передо мной и заплакала.

– Сын. два месяца ни слуху, ни духу. Что с ним?

– Дайте мне его фото, какой-нибудь предмет его. Может быть, у вас есть его письмо?

Женщина достала синий казенный конверт, протянула мне. Я извлек из него исписанный листок бумаги с пятнами расплывшихся чернил. Видно, много слез пролила за последние два месяца любящая мать над этим листком линованной бумаги. Мне вовсе не обязательно в таких случаях читать, но все же я прочитал обращение: «Дорогая мама!..» – и конец: «Твой сын Владик». Сосредоточился. И вижу, убежденно вижу, что человек, написавший эти страницы, мертв. Оборачиваюсь к женщине:

– Пани, будьте тверды. Будьте мужественны. У вас много еще дела в жизни. Вспомните о своей дочери. Она ждет ребенка – вашего внука. Ведь она без вас не сумеет вырастить его.

Всеми силами постарался отвлечь ее от заданного вопроса о сыне. Но разве обманешь материнское сердце? В общем, наконец я сказал:

– Умер Владик.

Женщина поверила сразу. Только через полчаса ушла она от меня, сжимая в руке мокрый от слез платок.

Я было забыл уже об этом случае: в день со мной разговаривали, просили моей помощи, советовались три-четыре человека. И в этом калейдоскопе лиц затерялось усталое доброе лицо, тоскующие глаза матери, потерявшей сына. И конечно же сейчас я не смог бы вспомнить о ней, если бы не продолжение этой истории.

Месяца через полтора получаю телеграмму: «Срочно приезжайте». Меня вызывают в тот город, где я был совсем недавно. Приезжаю с первым поездом. Выхожу из вагона – на вокзале толпа. Только ни приветствий, ни цветов, ни улыбок – серьезные, неприветливые лица. Выходит молодой мужчина:

– Вы и есть Мессинг?

– Да, Мессинг это я.

– Шарлатан Мессинг, думаю, не ожидает от нас доброго приема?

– Почему я шарлатан? Я никогда никого не обманул, не обидел.

– Но вы похоронили меня живого!

– Я не могильщик.

– И чуть-чуть не загнали в гроб вот эту женщину. Мою бедную мать…

Смутно припоминаю ее лицо, виденное мной. Спрашиваю:

– Все-таки кого же я заживо похоронил?

– Меня! – отвечает молодой мужчина.

Пошли разбираться, как это всегда в таких случаях было в еврейских местечках, в дом к раввину. Там я вспомнил всю историю.

– Дайте мне, – прошу женщину, – то письмо, что вы мне тогда показывали.

Раскрывает сумочку, достает. В том же синем конверте, только пятен от слез прибавилось. По моей вине лились эти слезы! Смотрю я на страницы с расплывшимися чернилами и еще раз прихожу к убеждению: умер человек, написавший это письмо, умер человек, написавший «твой сын Владик.» Но тогда кто же этот молодой мужчина?

– Вас зовут Владик?

– Да, Владислав.

– Вы собственноручно написали это письмо?

– Нет.

Для меня это «нет» как вспышка молнии, озаряющая мир.

– А кто его написал?

– Мой друг. Под мою диктовку. У меня болела рука. Мы с ним вместе лежали в больнице.

– Ясно. Ваш друг умер?

– Да. Умер. Совершенно неожиданно. Он был совсем нетяжело болен.

Обращаюсь к женщине:

– Пани, простите мне те слезы, что вы пролили после нашей встречи. Но ведь нельзя знать все сразу. Вы мне дали это письмо и сказали, что его написал ваш сын. Я вижу обращение «мама» и подпись «твой сын.». И вижу, что рука, написавшая эти слова, мертва. Вот почему я и сказал, что сын ваш умер».

Самое известное предсказание, за которое Мессинг едва не поплатился жизнью, было сделано им в конце тридцатых годов. Вовремя одного из публичных выступлений в варшавском театре, в присутствии многочисленной публики, отвечая на один из вопросов, он заявил, что Гитлер свернет себе шею, как только нападет на Советский Союз.

На следующее утро предсказание известнейшего медиума было напечатано во всех варшавских газетах. От Варшавы до Берлина – рукой подать, и газеты с этим предсказанием легли на стол фюрера. Бесноватый ефрейтор к предсказаниям относился весьма нервно, не случайно держал личных астрологов, потому был взбешен, назвал Мессинга своим личным врагом и назначил за его голову награду в 200 000 марок. Мессинг только посмеялся над этой угрозой.

Но первого сентября 1939 года ему стало не до смеха. В Польшу, сметая западные границы, вошли немецкие войска. А с востока – советская армия. Польская кавалерия в отчаянии бросалась в безумные атаки на немецкие танки, но мужество не всегда сильнее брони. Война была молниеносной, – в считанные дни фашисты оказались в Варшаве. Все близкие Вольфа, вся его семья, оказались в концлагере Майданек, где и погибли. Сам Вольф скрывался в Варшаве, жил по поддельным документам. Но, к своему ужасу, увидел на улицах листовки, в которых сообщалось о награде за его голову.

Предателя не нашлось, но Мессинг сам напоролся на немецкий патруль. Во время проверки документов офицер узнал Мессинга, подвел его к висевшей на стене листовке, чтобы сравнить портрет с оригиналом и, схватив предсказателя за шиворот, ударил его лицом об стену.

Оглушенного, с шестью выбитыми зубами медиума отволокли в жандармерию и посадили в камеру. Там, лежа на железной койке, прижимая к разбитым губам платок, Мессинг с ужасом осознал, что его ждет. Выхода не было. Но он его нашел.

«Сидя в карцере полицейского участка, я понял: или я уйду сейчас, или я погиб. Я напряг все свои силы и заставил собраться у себя в камере тех полицейских, которые в это время были в помещении участка. Всех, включая начальника и кончая тем, который должен стоять на часах у входа. Когда они все, повинуясь моей воле, собрались в камере, я, лежавший совершенно неподвижно, как мертвый, быстро встал и вышел в коридор. Мгновенно, пока они не опомнились, задвинул засов окованной железной двери».