В тот же день после обеда Мехеви еще раз нанес нам визит. Благородный островитянин, казалось, был все в том же приятном расположении духа, и обращение его было столь же сердечно, как и раньше. Пробыв с нами около часу, он поднялся с циновок и, показывая, что хочет уйти, пригласил Тоби и меня следовать за ним. Я указал на свою ногу, но Мехеви, в свою очередь, указал на Кори-Кори и тем отстранил мое возражение. Взобравшись на спину верного слуги, я точно морской дед верхом на Синдбаде, последовал за вождем.

Путь вел по главной дороге, пролегающей в долине. Мы прошли некоторое расстояние, и Кори-Кори начал задыхаться под тяжестью своей ноши. Я слез с его спины и, опираясь на длинное копье Мехеви, стал сам переправляться через многочисленные препятствия, обходя нагроможденные на дороге обломки скал и карабкаясь по узким проходам над обрывами.

Наше путешествие близилось к концу: взобравшись на значительную высоту, мы пришли к месту назначения. Здесь были расположены священные рощи долины — место празднеств и религиозных обрядов. Под густой тенью священных хлебных деревьев царствовал торжественный сумрак, как под сводами какого-нибудь собора. Страшные языческие божества, казалось, властвовали над всей местностью, нашептывая свои заклинания над каждым предметом. Тут и там в глубине этих жутких теней высились языческие святилища, полускрытые от глаз нависающими ветвями. Они были построены из огромных глыб черного полированного камня, положенных одна на другую, без цемента, высотой в двенадцать или пятнадцать футов. На них покоился открытый храм, обнесенный низким частоколом из тростника, внутри которого виднелись гниющие остатки приношений: плоды хлебного дерева и кокосовой пальмы.

В середине леса находилось священное место «Хула-хула», предназначенное для выполнения фантастических религиозных обрядов племени. «Хула-хула» — это обширное продолговатое возвышение, сложенное из камней, кончающееся с двух сторон высокими алтарями, охраняемыми целым строем безобразных деревянных идолов; по двум другим сторонам были построены в ряд бамбуковые навесы, отверстиями внутрь, образованного таким образом четырехугольника. Большие деревья, стоящие в середине, были обнесены вокруг стволов легкими помостами, приподнятыми на несколько футов над землей, и опоясаны перильцами из тростника: с них жрецы обычно произносили свои проповеди.

Это священное место было защищено от осквернения строжайшим наложением всемогущего табу, обрекавшего на немедленную смерть всякую женщину, которая святотатственно коснулась бы его священных границ или хотя бы ступила ногой на землю, ставшую священной от падающей на нее тени.

Невдалеке виднелось довольно большое строение, предназначенное для жилья жрецов и священнослужителей рощи. По соседству с ним было другое замечательное здание, построенное, как обычно, на каменной кладке по крайней мере в двести футов длиной, хотя не больше двадцати шириной. Весь фасад этого строения совершенно открыт, и от одного конца до другого тянулась узенькая терраса, огражденная по краю кладки камышовым плетнем. Внутри здания пол весь был устлан рядами циновок, лежащих между стволами кокосовой пальмы.

К этому-то строению Мехеви и повел нас. До сих пор за нами следовала целая толпа островитян обоего пола; но как только мы приблизились к дому, женщины отделились от толпы и, стоя в стороне, позволили нам пройти вперед. Безжалостное табу простиралось также и на это здание, и то же страшное наказание ограждало его от мнимого осквернения женским присутствием.

Войдя в дом, я был удивлен, увидя там шесть мушкетов, прислоненных к бамбуковой стене, на стволах которых висело по мешочку с порохом. Вокруг этих мушкетов было расположено, подобно кортикам, украшающим перегородку каюты военного судна, множество различных копий, весел, дротиков и дубинок.

— Это, — сказал я Тоби, — должно быть, их арсенал.

Когда мы шли вдоль строения, нас поразил вид четырех или пяти безобразных стариков, с чьих дряхлых членов время и татуировка, казалось, стерли все человеческие черты. Воины острова прекращают татуировку только после того, как все рисунки, сделанные на их теле в юности, сольются в одно, а это бывает лишь в случаях особой долговечности. Поэтому тела стариков, сидевших перед нами, стали того тускло-зеленого цвета, который с течением времени приобретает татуировка. Их кожа имела какой-то ужасный чешуйчатый вид, и это в соединении со странной окраской делало их члены похожими на пыльные образцы зеленого мрамора. Местами кожа висела большими складками, как на боках носорога. Головы их были совершенно лысы, а безбородые лица собраны в тысячу морщинок. Но самой замечательной особенностью были ноги: пальцы, как расходящиеся линии морского компаса, указывали на все стороны света. Это, вероятно, происходило оттого, что в течение почти ста лет существования пальцы на ногах никогда не были как-нибудь искусственно стянуты обувью и в старости, питая отвращение к близкому соседству друг с другом, устремлялись в разные стороны.

Эти отвратительные существа, казалось, совсем уже утратили способность движения и сидели на полу со скрещенными ногами, как бы в оцепенении. Они почти не обращали на нас внимания, едва, кажется, сознавая наше присутствие, пока Мехеви усаживал нас на циновки, а Кори-Кори произносил свою непонятную тарабанщину [так].

Через несколько минут вошел мальчик с деревянным блюдом пои-пои; во время еды я снова принужден был принять заботливое вмешательство моего неутомимого слуги. Другие кушанья последовали за этим, и Мехеви проявлял самую гостеприимную настойчивость, принуждая нас есть и показывая нам достойный пример.

Когда пиршество было окончено, закурил трубку, переходившую от одного к другому. Под влиянием ее снотворного действия, тишины и густеющих теней приближающейся ночи мы с Тоби погрузились в легкую дремоту. Вождь и Кори-Кори тоже заснули рядом с нами.

Я очнулся от своего тревожного сна около полуночи, как мне казалось, и, приподнявшись с циновки, увидал, что мы остались в доме одни. Тоби все еще спал, но остальные наши спутники исчезли. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было прерывистое дыхание стариков, которые лежали неподалеку от нас. Кроме них, насколько я мог судить, не было никого в доме.

Предчувствуя беду, я разбудил Тоби, и мы стали шепотом совещаться по поводу неожиданного ухода туземцев. Вдруг из глубины рощи прямо перед нами показались высокие языки пламени, в одно мгновение осветившие ближайшие деревья и погрузившие в еще больший мрак то, что нас окружало.

Пока мы смотрели на это зрелище, темные фигуры начали двигаться вперед и назад перед пламенем; танцуя и прыгая вокруг костра, они казались какими-то демонами.

Глядя на это явление с некоторым ужасом, я сказал, обращаясь к товарищу:

— Что это может значить, Тоби?

— О, ничего, — ответил он, — разводят огонь, я думаю.

— Огонь! — воскликнул я, и сердце мое начало отчаянно биться. — Какой огонь?

— Да огонь, чтобы изжарить нас. Чего же ради людоеды поднимут такой переполох, если не для этого?

— Брось шутки, Тоби! Совсем не время для них!

— Шутки, да! — негодующе вскричал Тоби. — А ты когда-нибудь слышал, чтоб я шутил? Ну, а для чего же, ты думаешь, эти дьяволы кормили нас так все эти три дня, как не для того, о чем ты так боишься говорить? Посмотри-ка на Кори-Кори! Разве он не напихивает тебя своими отвратительными кашами так, как кормят на убой свиней? Будь спокоен, мы будем съедены этой прекрасной ночью. Вот уж и огонь готов, на котором нас пожарят…

— Вот! Я говорил тебе! Они уже идут за нами! — воскликнул он через минуту, когда фигуры четырех островитян, четкими силуэтами выделяясь на освещенном фоне, поднялись на ступени и стали приближаться к нам.

Они вошли бесшумно, даже крадучись, и скользнули в окружавшем нас мраке, как бы собираясь прыгнуть на кого-то и опасаясь в то же время встревожить его раньше времени. О, как ужасны были мысли, проносившиеся в ту минуту у меня в голове! Холодный пот выступил на лбу, и, онемев от ужаса, я ждал, что с нами будет.