Эти четверо, наиболее проявившие себя в последней стычке, удостоились чести нести тела своих убитых врагов в дом Тай. Таков был вывод, подсказанный мне как собственными наблюдениями, так и объяснениями Кори-Кори, насколько я мог понять их.
Царственный Мехеви шел рядом с этими героями. В одной руке он нес мушкет, к которому был подвешен небольшой холщовый мешочек с порохом, а в другой — короткий дротик, который он держал перед собою и торжествующе рассматривал. Он вырвал этот дротик у знаменитого гаппарского бойца, бесславно бежавшего и настигнутого своим противником на вершине горы.
На незначительном расстоянии от дома воин с раненой головой, споткнувшись раза два или три, беспомощно упал на землю; другой успел подхватить конец его шеста и положить себе на плечо.
Возбужденная толпа островитян, окружавшая особу короля и мертвые тела врагов, приближалась к тому месту, где я стоял, размахивала оружием и издавала крики торжества. Когда толпа подошла к дому Тай, я хотел внимательно приглядеться к шествию; но едва оно остановилось, как мой слуга, за минуту до этого покинувший меня, тронул за руку и предложил мне вернуться домой. Я отказался, но, к моему удивлению, Кори-Кори повторил свою просьбу — и с необычной настойчивостью. Я все же отказался и хотел уйти от него, как вдруг почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку; обернувшись, я увидел огромное лицо Моу-Моу, одноглазого вождя, отставшего от толпы и поднявшегося сзади на терраску, где я стоял. Его щека была проткнута копьем, и эта рана придавала еще более страшное выражение его безобразному татуированному лицу, уже изуродованному потерей глаза. Воин, не произнося ни слова, властно указал по направлению к нашему дому, а Кори-Кори подставил мне спину, чтобы я мог на нее влезть.
Я отклонил его предложение, но согласился удалиться, и медленно пошел по площадке, удивляясь такому необычному обращению со мною. Подумав немного, я решил, что островитяне готовились справлять какой-нибудь ужасный обряд, при котором мое присутствие казалось им лишним. Я спустился с террасы и при поддержке Кори-Кори, не выражавшего в этот раз обычного сочувствия моей хромоте, но лишь спешившего меня увести, тронулся в путь. Проходя через толпу, которая к этому времени плотно обступила Тай, я со страхом и любопытством взглянул на три тюка, положенные теперь уже на землю. И хоть я не сомневался в их содержимом, все же толстая обертка помешала мне различить в них контуры человеческого тела.
На следующее утро, вскоре после восхода солнца, меня разбудили те же громовые звуки, которые я слышал на второй день празднества. Это убедило меня в том, что туземцы готовятся справлять другое, и как я был уверен, ужасное торжество.
Все обитатели дома, за исключением Кори-Кори и его стариков, надев нарядные платья, отправились по направлению к Священной роще.
Чтобы проверить правильность моих подозрений, я предложил Кори-Кори предпринять обычную утреннюю прогулку к Тай, хотя и не надеялся на его согласие. Он решительно отказался; когда я возобновил свою просьбу, он явно решил помешать мне туда идти, а чтобы отвлечь меня от мысли об этом, предложил мне отправиться к потоку. Мне волей-неволей пришлось согласиться, и мы пошли купаться.
Вернувшись домой, я был удивлен, видя, что все обитатели нашего дома уже вернулись и лежали по обыкновению на циновках, хотя звук барабанов все еще доносился из рощи.
Остаток дня я провел с Кори-Кори и Файавэй, бродя по той части долины, которая больше всего удалена от дома Тай. Когда я взглядывал по направлению к Священной роще, мой слуга немедленно кричал: «Табу! Табу!», хотя здание было совершенно закрыто деревьями и мы были на расстоянии мили от него.
Во многих домах, в которые мы заходили, я видел их обитателей, отдыхающих на циновках или занятых какой-нибудь домашней работой. Но среди них не было ни одного вождя или воина. Когда я спрашивал некоторых, почему они не в святилище «Хула-Хула», они все одинаково отвечали, что пиршество предназначено не для них, а для Мехеви, Нармони, Моу-Моу, Колор, Уомону, Калоу — перечисляя имена всех главных вождей.
Коротко говоря, все подтверждало мои подозрения о характере пира и празднества. Будучи в Нукухиве, я часто слыхал, что не все племя принимало участие в людоедских пирах, а только вожди и жрецы. То, что я теперь узнал, согласовалось с моими прежними сведениями.
Шум барабанов продолжался без перерыва весь день, возбуждая во мне чувство неописуемого ужаса. На следующий день, не слыша больше этих признаков буйного веселья, я решил, что зверское пиршество уже окончилось.
Чувство болезненного любопытства и желание посмотреть, нет ли в Тай каких-либо явных указаний на происходившее там, заставило меня снова просить Кори-Кори пойти туда гулять. В ответ он показал пальцем на только что вставшее солнце и затем в зенит, объявляя этим, что наш визит должен быть отложен до полудня. Дождавшись назначенного часа, мы отправились в Священную рощу, и как только мы вошли в ее пределы, я со страхом стал озираться в поисках какого-нибудь напоминания о недавно происходившем здесь пире. Но все, казалось, было по-прежнему. Дойдя до дома Тай, мы нашли Мехеви и нескольких вождей лежащими на циновках. Мехеви принял меня, как всегда, по-дружески. Он не сделал ни одного намека на недавние события, и я по понятным причинам воздержался от разговоров на эту тему.
Побыв там некоторое время, я ушел. Проходя вдоль по площадке террасы, прежде чем с нее спуститься, я заметил довольно большую, выточенную из дерева посудину, накрытую деревянной крышкой и похожую на маленькое каноэ. Она была окружена невысокой балюстрадой из бамбука, возвышавшейся не больше, чем на фут от земли. Так как посудина эта была помещена здесь за время моего отсутствия, я сразу заключил, что она должна иметь отношение к недавнему пиршеству. Я не мог побороть любопытства и, проходя мимо, приподнял за край крышку. В этот же момент вожди, следившие за моими движениями, громко закричали: «Табу! Табу!»
Но и одного взгляда было достаточно: я видел человеческие кости, еще свежие и влажные, с кусками мяса, висящими на них.
Кори-Кори, шедший впереди меня, обернулся, привлеченный криками вождей, и от него не скрылось выражение ужаса на моем лице. Он поспешил ко мне и, показывая на каноэ, закричал: «Пуарки! Пуарки!» Я сделал вид, будто поверил тому, что это кости свиньи, и несколько раз повторил его слова, как бы соглашаясь с ними. Остальные туземцы, то ли обманутые моим поведением, то ли желавшие скрыть свое недовольство, не проявили больше интереса к происшествию. Я поспешил покинуть Тай…
Всю эту ночь я не спал, обдумывая ужасное положение, в которое я попал. Последнее страшное открытие сделано! Где же искать спасения? Как устроить побег? У меня оставалась только одна надежда, что французы не станут больше откладывать своего прихода в этот залив. А если они оставят часть своих войск в долине, то туземцы не смогут долго укрывать меня от них. Но какие основания были предполагать, что меня не прикончат раньше, чем наступит этот радостный день?
Дней через десять после описанных событий я, сидя после обеда дома, услыхал приветственные крики:
— Марну! Марну пришел!
Эта весть чрезвычайно обрадовала меня. Я снова смогу поговорить на своем родном языке! Кроме того, я решил во что бы то ни стало обсудить с ним какой-нибудь, хотя бы и самый рискованный, план моего спасения.
Когда он подошел ближе, я с тревогой вспомнил, как плачевно кончился наш первый разговор с ним. Когда он вошел в дом, я с напряженным беспокойством следил за тем приемом, какой он встретил у обитателей. К счастью, его лицо было освещено живейшей радостью; он первый ласково заговорил со мною, сел рядом и тогда вступил в беседу с туземцами, собравшимися вокруг. Но на этот раз он, казалось, не принес никаких важных известий. Я спросил его, откуда он сейчас пришел. Он ответил, что из Пуиарка, его родной долины, и что он намерен вернуться туда сегодня же.
