Дозвониться в кабинет труда не составило. Симпатичной девушке из регистратуры Карев продемонстрировал жетон, улыбнулся и попросил связать с доктором. Пришлось ждать почти минуту, пока заставка на экране сменилась изображением немолодого грузина с короткой полуседой бородой.

– Здравствуйте, господин следователь. Чем могу быть полезен?

Павел договорился о встрече на завтрашнее утро, умолчав об имени подследственного. Явно, что у Думбадзе отношения с ним были непростые, а в таком случае не стоит давать время на подготовку к разговору.

Сам доктор отнесся к встрече спокойно и даже буднично: упомянул, что уже имеет опыт дачи показаний Предпоследнему дознанию, и рад помочь снова.

Наутро, сидя в пропахшем лекарствами белом кабинете Павел убедился, что поступил мудро, когда решил приберечь имя подследственного. Оно произвело эффект выстрела.

– Иван Корнеев? – доктор покраснел и долго молчал, глядя перед собой и моргая. – Да, помню. Это тот, кто сделал из меня человека.

– Что вы имеете в виду?

Доктор неловко развел руками.

– Долгий разговор… которого, впрочем, я ждал. Вам, наверное, известно, что я лечил их сына. И он умер.

Следователь кивнул.

– Ребенок умер по моей вине, – врач сцепил перед собой дрожащие руки. – Я допустил халатность. И… не в первый раз.

– Вам необязательно делать такие признания мне, – заметил Карев. – Меня интересуют только ваши отношения с Корнеевым.

– Я знаю. Я понимаю, чем грозит для меня признание. Я давно к этому готовился. – Думбадзе глубоко вздохнул. – Моя вина в смерти мальчика есть. Хотя тогда мне так не казалось. Понимаете… каждая профессия подразумевает определенную степень цинизма. Полицейские отпускают шуточки, оглядывая залитое кровью место преступления. Журналисты тычут камерой в лицо заплаканной матери…

Карев кивнул.

– Это кажется неизбежным. И даже полезным. Броня профессионального цинизма защищает тебя от чужой боли. И когда это еще на потоке… люди превращаются в «пациентов», чужая судьба – в сухие строчки на листах медкарт. Не замечаешь, как маска равнодушия врастает в твое лицо и превращает в чудовище. – Доктор сглотнул, продолжая смотреть в пол. – Игорь Корнеев умер из-за того, что я неверно диагностировал стадию энцефалита. Помню, что мельком столкнулся с Корнеевыми в коридоре, когда они прибыли за свидетельством о смерти. Оба были подавленные и… пожалуй, больше ничего. Я сделал вид, что не узнал их, и прошел мимо.

– Но потом вы с ним встретились?

– Еще как, – горько усмехнулся доктор. – Месяц спустя. Я возвращался с дежурства и, когда вошел в свой подъезд, получил удар сзади, у основания черепа. Когда пришел в себя, то обнаружил, что болтаюсь в воздухе на высоте десятого этажа, а сверху меня держит за шкирку Корнеев, перегнувшись через парапет крыши. Как я тогда умолял, обещал все что угодно, если он меня пощадит… А он оскалился и прохрипел сверху: «Что угодно, значит… сына воскресишь?». И я понял, что умру прямо сейчас, и зарыдал. – Думбадзе глубоко вздохнул и скрипнул креслом. – А Корнеев перехватил меня второй рукой за грудки, подтянул к парапету и процедил: «Слушай сюда, червяк. Вот моя цена. Ты станешь хорошим врачом. Ты будешь мил и любезен с каждым пациентом и его родственниками. А я за тобой буду присматривать. Если твой пациент умрет – я убью тебя. Если пациент или родственники останутся недовольны твоим обращением – я убью тебя. Если заявишь в полицию – я тебя тоже убью». Так он сказал. Надо ли говорить, что я согласился? Он втащил меня на крышу и ударил ногой в живот. Пока я корчился от боли, Корнеев скрылся.

– И что было потом?

Думбадзе пожал плечами.

– Полиции я не сообщил. Следствие могло раскопать… мою вину в смерти его сына. А сам Корнеев, по сути, ничего особо страшного не сделал. Только угрожал. Так что, случись расследование, меня бы практики лишили, а то и посадить могли. А ему – списать на аффект, и вообще ничего! Кроме того, я действительно его боялся. Поэтому пришлось стать добреньким. Именно так. Обхаживал каждого пациента, ободрял, шутил или делал участливую мину, слушал… Глядя, как вы себя держите, господин следователь, я вижу, что вам тоже известен этот секрет.

– Простите?

– Вы грамотно слушаете, – доктор грустно улыбнулся. – Чтобы понравиться людям, нужно просто-напросто уметь их слушать. Конечно, это лишь полдела. Сложнее было лечить. Ночами я корпел над анализами, изучал симптомы, чтобы не ошибиться в диагнозе, штудировал новейшую литературу, консультировался со спецами, выбирая лечение, иногда даже сам покупал редкие препараты, если не удавалось оформить через отдел, угощал сестер шоколадками, чтобы как следует ухаживали за моими больными…

– И это дало результаты?

– Феноменальные. Два года подряд все мои пациенты выписывались совершенно здоровыми и довольными. Конечно, кое-какие хитрости у меня были. Например, с помощью некоторых интрижек я добился, чтобы несколько пациентов с наиболее сложными диагнозами попали к моим коллегам, а не ко мне.

– А вы не думали, что Корнеев уже забыл о вас?

– Он не забыл, – покачал головой Думбадзе. – Раз в полгода звонил и цедил в трубку одно лишь слово: «Нормально». Как домовладелец, который регулярно является за квартплатой, не давая забыть, что твой дом – на самом деле не твой, а просто сдан тебе в аренду. Так и Корнеев напоминал мне, что моя жизнь – не совсем моя. Не давал расслабиться. Постепенно я с этим свыкся. И даже начал верить, что удастся протянуть. Без летальных исходов…

– Не удалось?

– Нет. Попалась девочка с сильно прогрессирующей формой строймы. Настя Перовская. Я действительно пытался. Не спал ночами. Мотался как одержимый по спецам. Пробивал препараты, лично присутствовал на процедурах. Утешал и ободрял родителей. А потом, когда… – врач развел руками. – Когда уже стало поздно, я плакал вместе с ними. Когда Настя умерла, я будто сам умер. Я оплакивал и эту девочку, и себя самого. Я готовился к смерти. Разные мысли были. Бежать из города. Обратиться в полицию. Но ничего такого не сделал. Написал завещание. Сходил на исповедь. Первый раз в жизни. А ночью позвонил Корнеев. «Я проиграл, Иван», – пришлось мне признаться. «Я знаю, Зураб, – ответил он. – Перовские на тебя не в обиде». И оставил меня с этим.

– Больше он вам не звонил?

– Звонил. Но реже. Раз в год. А потом… перестал. Я ждал три года. И начал наводить справки. Попросту говоря, частного детектива нанял. От него узнал, что Корнеев опустился, переселен в Химки, спился, и ему теперь совсем не до меня. Я неожиданно понял, что стал свободным. Дамоклов меч, под которым привык жить, проржавел и рассыпался. Наверное, это был самый странный день в моей жизни.

– Она еще не закончилась, – улыбнулся Карев.

– Вы правы, – кивнул врач. – Но вряд ли мне доведется пережить еще один такой удар по мировоззрению. Честно сказать, поначалу мне очень не нравилось «быть добреньким». Даже хотел какую-нибудь фигу в кармане придумать. Например, не сообщать пациентам о других диагнозах, обнаруженных при обследовании. Но не стал. Боялся. А потом… это принесло немало плюсов. Например, повышение квалификации. Когда возишься с каждым больным, узнаешь столько всего… Я стал крупным специалистом по целому ряду заболеваний. Благодарность пациентов и их родных тоже, знаете, вещь приятная. Кое-кто даже подарки дарил. Уже после. Сами. Видели бы вы, сколько мне теперь открыток на Рождество и день врача приходит! – Думбадзе усмехнулся. – Все-таки приятно. И для самооценки тоже. Со временем я вообще втянулся, самому стало интересно справиться с каждым случаем.

Он помолчал, прежде чем продолжить:

– Конечно, жизнь по правилам Корнеева принесла не только плюсы. Например, пришлось потерять расположение коллег. Большей их части. Мое поведение с больными, мои успехи их почему-то раздражали. Впрочем, я догадываюсь почему, но не о том речь. Когда мне стало ясно, что Корнеев за мной не следит, я сказал себе: «Ну что? Могу теперь не сюсюкаться с пациентами, поменьше гробить времени на работу»… Да только понял, что нет, не могу уже иначе. Привык. И не просто не могу – не хочу я иначе. Нравится мне это. И ведь с самого начала, когда только выбирал профессию, об этом же и мечтал. Чтобы нормальным врачом быть. Чтобы детей спасать. Чтобы работу делать на отлично. А потом как-то вколотили в нас, что невозможно это – Айболитом быть. Что без цинизма не обойтись. Вот за что я благодарен Корнееву – он показал мне, что возможно. И помог прийти к тому, о чем я мечтал сам. Пусть даже таким изощренным путем… а еще за то, что меня простил.