– Скажи мне правду. Тебе это неприятно? – шепнул он и стал дожидаться ответа со всем терпением Иова.

Она покачала головой, не имея силы солгать.

Руки его скользнули под ее шерстяной плащ – к лифу платья. Крючки на ее спине он нащупал рукой, привыкшей раздевать женщин. Ниалл клялся, что жена его не надевала того, что было в чемодане, который он прихватил с собой, однако уверенность движений его руки, ловко справлявшейся с каждым крючком, заставила Равенну усомниться в правдивости графа.

– Не надо… пожалуйста… остановись, – она обхватила его руки, крепко стиснув пальцы.

– Тебе неприятно заниматься со мной любовью?

Вопрос имел вполне определенный смысл, однако ответить на него было чересчур уж просто. Она сопротивлялась изо всех сил, однако с тем же успехом можно было попытаться поймать веревкой кита.

– Нет, – простонала она, ежась скорее от сознания собственной уязвимости, чем от холода. – Тем не менее я отвечу «да».

Он стал за ее спиной, опустив руки на плечи. И прижался лицом к ее волосам. Равенна поежилась, но горячее дыхание его согрело ее ухо.

– Так каков же будет ответ? Да или нет? Не может же быть и да и нет одновременно?

– Нет, наша любовь мне приятна. – Ответ ее прозвучал уверенно, но со страхом.

Ниалл повернул Равенну к себе лицом и поднял ее голову за подбородок.

– Тогда позволь мне угодить тебе, как положено мужчине, стремящемуся обрадовать женщину.

Она не шевельнулась. Со звериным стоном Ниалл припал к ней с поцелуем. Ей достаточно было только откинуть голову, этого хватило бы, чтобы остудить Тревельяна. Но вместо этого – к собственному огорчению и стыду – она потянулась к нему навстречу. Губы Ниалла прикоснулись к ее ждущим, таким жаждущим поцелуя губам, и капитуляция оказалась полной.

В тот раз Равенна принимала его любовь, ошеломленная новизной ощущения, но теперь каждое ощущение обострилось. Запах Ниалла превратился скорее уже во вкус. Мягкая пурпурная шерсть плаща царапнула спину, когда граф уложил ее на соломенное ложе. Шелковое платье скользнуло вниз, прошелестев как осенние листья, бледно-розовое белье разлетелось лепестками роз.

Она говорила себе, что хочет остановиться. Здравый смысл обвинял ее в легкомыслии. Но ничто не помогало. Лорд Ниалл Тревельян словно сковал ее неведомыми кольцами-чарами, и скоро он был уже на ней – нагой, теплый, он целовал ее со всей страстью. Рот его прикасался к ее соскам, животу, темному холмику женственности. Он не знал стыда, а с ним не знала стыда и Равенна.

Ниалл положил ее на спину, с вожделением и благоговением гладя ее волосы. Алчущий язык его, изголодавшись, касался ее кожи как теплых сливок, он хотел ее. Отчаянно хотел. То было в его напряженном лице. И в пламени в глазах.

Без всякого сопротивления она позволила ему раздвинуть бедра.

– Когда будешь думать обо мне, всегда представляй этот миг. – Ниалл глядел на нее сверху вниз, в потемневших глазах бурлила страсть. Неторопливо он взял ее за руку и припал со жгучим поцелуем к ладони, а потом провел ею по своему телу. – Думай, Равенна, о мужчине, которого ты держишь в собственных маленьких руках. И умоляю тебя – пожалей его.

Он вошел в нее одним жадным толчком. Равенна запрокинула голову в солому. Повинуясь языческому ритму, он творил свое волшебство. Звезды в прорехе соломенной крыши заплясали и заметались по небу. Каждое новое движение его тела увеличивало напряжение в ее лоне.

Лишь однажды посмела Равенна взглянуть на него, признавая собственное поражение. Фатальная ошибка. Потребность в любви Ниалла охватила Равенну – столь же сильно, как ноги ее охватывали его. Она все не могла отвернуться, и тогда он заставил звезды посыпаться с неба дождем на нее. Со сладостным стоном он даровал ей освобождение.

Звездам потребовалось некоторое время, чтобы принять обычный облик. И, наконец, когда дыхание Равенны сделалось мирным и удовлетворенным, она увидела над своей головой привычные небеса и звезды, мерцающие словно осколки разбитой вазы.

Ниалл молча поднялся и взял свою рубашку и брюки. Равенне сразу стало холодно. Если в тепле его тела был грех, она предпочитала грешить, но только не ощущать себя забытой и одинокой.

Завернувшись в плащ, она смотрела, как он натягивает сапоги с невозмутимым выражением на лице.

Ниалл отрывисто проговорил:

– Вечер становится холодным. Мы проведем здесь ночь, а утром отправимся пешком в замок Кинейт. Я разведу костер.

Равенна кивнула, не желая возиться с разбросанной вокруг одеждой. Это был только второй ее опыт, однако она уже удивлялась тому, как могут мужчина и женщина соединяться в бурном порыве страсти, а буквально через несколько минут почувствовать неловкость.

Не умея придумать объяснения этому внезапному холодку, возникшему между ними, она наблюдала, как Ниалл занимался своим делом.

Скоро ему удалось разжечь костер в другом конце сарая. Дым поднимался до крыши на три десятка футов, а там исчезал в прорехе среди ветхой соломы.

Равенна разглядывала его, освещенного пламенем костра. Языки огня плясали между ними, придавая чертам Ниалла зловещие очертания. Изогнутые брови, пронзительный взгляд наводили ее на мысли о друидах, воинах-кельтах и давно почивших королях. Мужах из сказаний. Мужах, которым не было места в современном мире, особенно здесь, в сарае, у костра.

– Если бы у меня был котелок, я бы могла сварить на ужин крапиву. Ее здесь много, – проговорила Равенна с отчаянной надеждой на то, что услышит ответ.

Ниалл поглядел на нее. Смутившись, она опустила глаза на стебель крапивы, зацепившийся за подол ее плеча.

– Отварная крапива? Одно из любимых ведьминых блюд? – Глаза его просветлели, а рот чуть шевельнулся – так что ей захотелось ответить улыбкой.

– Нет, мы едим только хлеб, который едят на Хэллоуин[54], ну и, конечно же, младенцев.

– Конечно. – Ниалл кивнул головой. Они заговорили как старые знакомые.

– А знать на наш вкус неудобоварима.

– Жаль, – он поглядел на нее из-под полуприкрытых тяжелых век. – Я всегда мечтал попасть в зубы ведьме.

Странное волнение встревожило грудь Равенны. Шутка Ниалла не могла оставить ее равнодушной.

– Иди сюда, посидим у огня, – он протянул к ней руку.

Равенна поднялась, укутавшись в плащ. Волосы ее спутались, ноги сделались слабыми. Она с облегчением ощутила руки Ниалла на своих бедрах и опустилась между расставленными ногами его возле огня.

Они глядели в пламя в тревожном молчании. Наконец граф поднял волосы от затылка ее и припал губами к завиткам у шеи.

– От тебя пахнет… землей… как это сказать… тайной, святой орхидеей.

– А что такое орхидея?

– Цветок, который растет в джунглях. Они такие хрупкие. И я много раз ощущал их аромат в Ботаническом саду ее величества в Виндзоре.

– Вы про королеву… настоящую? – сердце Равенны заколотилось от этой мысли. Она просто не могла представить себе, как это – быть перед лицом самой королевы.

– Я неоднократно бывал в Виндзоре. Альберт любит охоту не меньше любого нормального мужчины.

Равенна закрыла глаза, проклиная себя. Тревельян развлекался с королевой и ее царственным супругом, а она царапала пером свои жалкие сказки и мечтала о должности клерка в Дублине. Пропасть между нею и Тревельяном была чересчур глубока, чтобы ее можно было преодолеть. Они обитают в разных мирах, и это упоминание о Виндзоре лишь напомнило Равенне о реальности.

– Что ты вдруг притихла? – спросил он, теребя губами мочку ее уха.

– В самом деле? – спросила она отстраненным тоном.

– Что случилось? – прошептал он, уткнувшись ей в шею.

Она заставила себя произнести вдруг пересохшим ртом:

– Ты говорил, что хочешь моей любви…

– Да?

– Но тем не менее молчишь о своих чувствах.

Руки его сжали ее плечи. Молчание оказалось долгим и болезненным.

– Когда-то – я был тогда еще мальчишкой – я думал, что отдал любовь моей жене, Элен. А она обманула меня. Просто-напросто одурачила. – Голос Ниалла звучал бесстрастно и резко, так говорят о заживших ранах. – Теперь-то я понимаю, что мои чувства нельзя было назвать любовью. Это был бунт, попытка избавиться от одиночества.