– Уходи. День кончается. Тебе нужно к ночи вернуться в замок.

– Нет, Ския. Я пришла сюда, чтобы остаться с тобой. Чтобы помочь тебе! – воскликнула Грейс.

– Чем ты можешь помочь мне? Ты – простая смертная и не имеешь никакой силы…

– Я владею силой любви. И я люблю тебя, Ския. Лазоревые глаза старшей сестры потемнели от горя.

Так облако затмевает солнце.

– И я тоже люблю тебя, Грейс. В этом отношении и я – простая смертная.

– Тогда позволь мне остаться.

Ския покачала головой, отворяя простую дощатую дверь.

– Тебе придется вернуться домой. Нельзя, чтобы отец потерял двоих дочерей. И он не сумеет отправить людей на поиски, если ты не вернешься, ибо замок вот-вот подвергнется нападению.

– Но, Грейс…

– Нет, уходи. Я переведу тебя через мост, чтобы тролль не пугал тебя.

Ския довела Грейс до моста. Грейс не видела тролля, но на каждом шагу ей казалось, что тот прячется рядом, задумав какую-то жуткую шалость. Мурашки бегали по ее спине, и она с облегчением обнаружила себя на другом берегу.

– Я не могу оставить тебя в таком месте, – начала Грейс, все время поглядывая на мост и густые, бархатные тени над ним.

– Ты должна это сделать. – Ския повернулась к ней лицом, пытаясь запечатлеть в памяти черты сестры. Ей словно казалось, что она видит Грейс в последний раз.

– Только обними меня разок. Обними ради Бога, – шепнула она. – И передай папе… скажи папе…

Голос ее прервался.

Грейс обхватила сестру руками и зарыдала. Ския крепко обнимала ее и, наконец, после долгой и горькой паузы прошептала:

– Не забудь, скажи папе, что я слежу за ним. Скажи ему это, когда рыцари Турое окажутся у его стен.

– Ага, – задохнулась Грейс, не имевшая сил смотреть на сестру.

– Тогда иди, до заката еще есть время.

– Я вернусь. Я не оставлю тебя в одиночестве, Ския.

– Ступай, пока не стемнело, – Ския уронила руку. Грейс со слезами бросилась в лес.

Равенна оторвалась от работы, почти тоскуя о том, что не может оказаться в придуманном ею мирке. Всякое повествование имеет начало и конец. Сюжет прост, мораль ясна. Но жизнь складывается иначе: сия грязная штуковина нередко предпочитала двусмысленность. Таковыми оказались и ее отношения с Тревельяном.

Прикусив нижнюю губу, Равенна отогнала нахлынувшие чувства. Ей требовались все силы, чтобы постоянно не возвращаться мыслями к тому, что случилось в замке. Весь день, проведенный в карете, она клялась себе не думать об этом. Она старалась отдаться воображению, придумывая то, что записала сейчас.

Но теперь, оставшись наедине с собой в незнакомой гостинице на дороге в Антрим, она покорилась неизбежным воспоминаниям.

Затрепетавшая рука опустила стеклянное перо. Оно оставило чернильное пятнышко на чистой странице. Внезапно, не желая такого сравнения, она обнаружила, что страница могла бы напомнить ей простыню на постели Тревельяна, если бы только чернила были красными.

Равенна отодвинула кресло, скрипнувшее по блестящему деревянному полу. Пусть на это уйдут месяцы, но она изгонит из памяти воспоминания о той ночи. Она все еще не могла поверить тому, что подобное вообще могло произойти. Более того, весь день и большую часть прошлой ночи она потратила на отрицание случившегося. Просто мгновение высшей напряженности между нею и Тревельяном каким-то образом преобразовалось в страстный порыв. Когда они были внизу на лестнице, Тревельян выглядел так, будто собирался избить ее. И вдруг оказалось, что он целует ее и сама она… что ж… сама она отвечает ему поцелуем.

Равенна закрыла глаза, пытаясь прогнать возникшую в памяти картину. Она не любила Тревельяна, более того – едва знала его. Свое влечение к графу Равенна никак не могла объяснить, однако ей никогда и в голову не приходило, что оно заставит ее расстаться с собственной честью. А потом еще и с гордостью. Она не могла поверить во все, что произошло. Ее прямо-таки трясло оттого, что это, оказывается, Тревельян заботился о ней все это время, причем с ведома и согласия Граньи. Ужас перед тем, насколько она обязана графу, уступал лишь ужасу перед его умением манипулировать людьми. Он даже сумел уговорить ее драгоценную бабушку, любившую свою внучку больше, чем кто-либо на этот свете, расстаться с ней и отослать на долгие годы в проклятую английскую школу. Ниалл отмерил кару железной рукой. И час от часу пережитое ею потрясение превращалось в гнев. Временами она принималась корить себя и даже удивлялась своей реакции на откровение. Все очевидно. Участие Тревельяна в ее жизни объясняло многое.

Но только не случившееся вчера ночью.

Опершись руками о подоконник, Равенна принялась наблюдать за парой мальчишек, пытавшихся поймать на заднем дворе курицу, вовсе не желавшую превращаться в завтрашний ужин. Выходки ребят развеселили ее, но тем не менее не сумели избавить от черных мыслей.

Понять случившееся она могла не более, чем забыть его. Даже дьявол не мог бы заставить ее сделать то, что совершила она прошлой ночью. Так почему же она сдалась? От одиночества? Или от разочарования? Или же просто потому, что она – слабая женщина… легкая жертва для любого, кто сумеет взять ее силой?

Равенна рада была бы поверить в то, что справедливо последнее предположение. Оно, по крайней мере, снимало бремя ответственности. И все же затаившийся в глубине сердца страх говорил ей, что это не так. Она могла подчиниться не всякому мужчине… Выходит, на нее воздействовал лишь один человек на свете: Тревельян. Выходит, он способен заставить ее желать буквально чего угодно. И это ужасало.

От мысли о происшедшем желудок сжимался в комок. Но отрицать было трудно, скорее невозможно. Она не сомневалась в том, что Малахия не мог бы преуспеть с ней в постели. Тревельян, напротив, обладал властью над нею.

Равенна стиснула зубы. Единственным возможным решением было признать эту власть и не допускать ситуаций, способных вновь подчинить ее Тревельяну. Теперь она уже могла мыслить здраво и видела опасность. Никаких взаимоотношений с Тревельяном. Он не просто слишком опасен – он стоит в обществе неизмеримо выше ее. Кроме того, он не в своем уме. Обстоятельства их путешествия полностью подтверждали это. Он надеялся удержать ее в плену; даже одна мысль об этом была абсурдна. Она уверилась в том, что отдать свое сердце такому могущественному и влиятельному господину было бы чистейшим самоубийством. Он будет гнуть ее в соответствии с собственными намерениями, а потом растопчет, когда развлечение надоест. Она не настолько глупа, чтобы позволить себе такое. Раз уж она пала однажды, то сделает все возможное, чтобы не пасть снова.

В дверь постучали, и Равенна вздрогнула. Она предполагала увидеть служанку, но открыв дверь, оказалась лицом к лицу с дьяволом, который овладел ею.

– Да? – проговорила она, не выпуская дверной ручки, чтобы быстро захлопнуть дверь, как только получит такую возможность.

Уголок рта Тревельяна поднялся вверх в усталой, но тем не менее высокомерной улыбке.

– Можно подумать, что я явился с визитом?

– Разве не так? – Равенна ощутила гордость оттого, что голос ее оставался ровным. Ей хотелось, чтобы он встретился с таким же холодом, с каким относился к ней.

– Нет, – взявшись рукой за край двери, Тревельян толкнул створку.

Сердце Равенны выбило дробь в груди. Она попыталась удержать дверь и закрыть ее, однако попытка была тщетной. Тревельян оказался в ее комнате.

– Вы не можете врываться сюда. Это моя комната, и я не хочу чьего-либо общества.

Вынув часы из кармашка, Ниалл положил их на бюро.

– Если угодно, можешь не хотеть ничьего общества, но только не в моей комнате.

– В вашей комнате?

Ниалл поглядел на нее, ледяные глаза его упрямо оценивали ситуацию.

– Так ты решила, что это твоя комната? И что в этой обычной крохотной гостинице найдется тысяча комнат вроде этой, чтобы всякий мог найти здесь уединение?

– Я… – Равенна стиснула зубы. – По совести говоря, я не думала об этом. Видите ли, такой особе, как я, редко представляется возможность посмотреть, как живут Верха.