Если подсчитать, сколько задолжал мне Мэтти, когда я вошел с ним в долю, наверное, всего получилось бы около 15 тысяч долларов. Нам пришлось приобрести разное специальное оборудование, я о таком даже и не слыхивал, типа машин для заделки внутренних швов. А это стоило денег. Мэтти был отличным механиком; мы купили много подержанных машин, и он привел их в полный порядок. На те средства, что я вложил в этот цех, я получил около двухсот долларов прибыли в неделю, что меня вполне устраивало, потому что всем производством заведовал Мэтти, а у меня имелось неплохое прикрытие от налоговой инспекции, если бы вдруг она стала слишком сильно придираться.

Я не вмешивался в работу цеха, за исключением одного случая, когда вдруг мои доходы с предприятия упали до 100 долларов в неделю. Я спросил у бухгалтера, в чем дело, но, как я понял, Мэтти предупредил его, чтобы он держал язык за зубами. Дело было в том, что Мэтти просадил довольно крупную сумму в «лотерее». Я убедился в этом, когда Мэтти однажды пришел ко мне и сказал, что он выиграл 2400 долларов, но ему не хотят выдавать выигрыш. Естественно, я пошел в эту контору и, поверьте, получил все, что ему причиталось. Содержатель «лотерейной» конторы сказал, что Мэтти делал у него ставки все последнее время, причем много проигрывал. Из полученной суммы я взял все, что мне причиталось, а остальные вернул Мэтти. И потом так двинул ему по роже, что он отлетел метра на три.

— Так вот как ты распорядился моими деньгами, — сказал я. — Играешь как последний сопляк, а когда выигрываешь, наконец, с тобой даже не считают нужным расплатиться.

Я сказал ему, что сам занимаюсь этим делом, и велел прекратить игру. Ему повезло, что он крупно выиграл один раз, потому что в большинстве случаев выбор числовой комбинации бывает подстроен. Это охладило его пыл, а потом ко мне пришла его жена, приятная такая женщина, и поблагодарила за это, потому что она просто с ума сходила от его азартных развлечений.

Что же, у меня был ресторан и пошивочный цех. Я промышлял «лотереей» с этим скотом, Бобби Дойлом, и вел дела в своей ссудной кассе. Я решил немного поубавить свой пыл и отойти от дел мафии. Когда-то меня учили, что если я хочу быть ее членом, то должен быть мужчиной, а не «шестеркой» на побегушках. Надо мной стоял Тони Бендер, от него я ничего не получал — и если он полагал, что будет что-то получать от меня, то я для себя решил, что это произойдет только через мой труп. Уж лучше пойти работать, чем «шестерить» на него. Иными словами, я стал «непокорным». Кто меня осудит за это?

К этому времени у нас родился ребенок, мы назвали его Дональдом, и, естественно, Милдред вечерами сидела с ним дома. Мне же это было невмоготу. У меня просто крыша поехала от всех этих мыслей, мне все время нужно было двигаться. Поэтому я начал встречаться с девушками, так, чтобы расслабиться; мы ходили то в одно место, то в другое — я был просто не в состоянии сидеть вечерами дома. Девушек было шестеро, они жили все вместе в восточной части Гарлема. С первой из них, Дженни, меня познакомил один мой приятель. А еще были Лаура, Роза, Элен, Луиза и еще одна, не помню ее имени. Мне больше всех нравилась Лаура, и через некоторое время я снял ей отдельную квартирку. Им было лет по девятнадцать, и когда я приглашал одну из них куда-нибудь, то давал ей 40 или 50 долларов на платье, потому что мне было бы стыдно появляться с ними на людях, если бы они были плохо одеты. Забыл сказать: сначала я их всех отправил к доктору, на осмотр. И правильно сделал. Две из них нуждались в лечении. «В таком виде на улицу я их выпустить не смогу», — сказал врач. Мне это обошлось еще в 80 долларов.

Конец тридцатых годов для организованной преступности в целом сложился крайне неудачно. Лючиано и Дженовезе были не единственными, кто пал в борьбе или бежал с поля брани во время крестового похода, который объявил Дьюи преступному миру. Следующим в его списке стоял один еврейский гангстер, которого в те времена боялись больше всего, Луис (Лепке) Бухальтер. Его судьба, а он окончил жизнь на электрическом стуле, тем более примечательна, что ни один из главарей «Коза ностры» одинакового с ним положения ни разу не был осужден судом. И в самом деле, как только они добирались до вершины преступной пирамиды, они весьма редко попадали за решетку.

Бухальтер получил свою кличку из-за безумно любившей его матери, которой доставляло удовольствие называть его Лепкела, или Маленький Луис. Он был хрупкого телосложения, сдержанный, с грустными глазами, и выглядел скорее как чистильщик обуви, а не как глава огромной организации по сбыту наркотиков, абсолютный правитель профсоюзов и администрации грузовых перевозок, ресторанов, кинотеатров, а также хлебобулочной, легкой и пушной промышленности.

Но, как бы он ни был велик, чтобы выжить в этой борьбе, Бухальтер просто-напросто не располагал возможностями и мистической силой «Коза ностры». В 1937 году он разыскивался за убийство, был осужден за распространение наркотиков и вымогательство. Он решил уйти в подполье и методично направлял работу по устранению различных людей, которые могли дать показания против него. Затем кто-то Из его «солдат» допустил серьезный промах, застрелив некоего несчастного гражданина, который на свою беду был похож на одного из возможных свидетелей обвинения. Взрыв общественного негодования, последовавший вслед за этим, привел к началу широкомасштабных розысков Бухальтера, живого или мертвого. Стратегия поиска была такова, чтобы настолько затруднить жизнь его коллегам из «Коза ностры», чтобы у них возникли определенные подозрения на тот предмет, что он слишком уж долго находится на свободе. Прием сработал. Даже самому близкому его союзнику в «Коза ностре», Альберту Анастазия, не удалось помочь ему. В итоге через два года пребывания на нелегальном положении собратья Бухальтера по преступному миру решили «сдать» его в расчете на то, что таким образом им удастся договориться с федеральными властями. Если он предает себя в руки правосудия по обвинению в распространении наркотиков, то ему позволят отбыть в места не столь отдаленные до того, как штат Нью-Йорк предъявит ему обвинение в убийстве. Бесспорно, это был привлекательный план: кто знает, какие неприятности могут случиться со свидетелями обвинения, пока он будет сидеть в тюрьме. Но скоро Бухальтер понял, что его надули. В течение семнадцати месяцев слушалось дело, ему грозила высшая мера, и когда один из его подручных дал против него свидетельские показания, Бухальтера приговорили к смертной казни.

Вслед за этим событием откровения Абе (Кид Твист) Релеса вновь привлекли внимание общественности к проблемам организованной преступности. Релес был приятелем Бухальтера и членом бруклинской банды, которую многие называли «Корпорацией смерти». Банда имела тесные связи с некоторыми людьми из «Коза ностры», в частности, с Анастазия. Информация, которую предоставил Релес, привела к раскрытию полудюжины кровавых убийств, ранее совершенных в этом бандитском районе. С тех пор эту банду, «Корпорацию смерти», рисовали не иначе, как контору, специализирующуюся на заказных убийствах в интересах всего преступного мира США. По словам Валачи, это не соответствует действительности, во всяком случае, по отношению к убийствам, совершавшимся по решению «Коза ностры». Он говорил, что такие задания организация поручала только своим членам.

Карьера информатора окончилась для Релеса 12 ноября 1941 года, когда он выбросился из окна шестого этажа отеля «Хаф Мун» в Кони-Айленд, где он находился под охраной в целях обеспечения личной безопасности. Наибольшую выгоду из этого события, как это ни странно, извлек Альберт Анастазия: как сказал окружной прокурор Бруклина Вильям О'Дуайер, вместе с Релесом «из окна вылетел «верный» смертный приговор» для Анастазия — за совершение умышленного убийства. В течение нескольких лет не смолкали ожесточенные споры о том, как мог Релес вывалиться из окна, когда его охраняли шестеро полицейских. Однако для Валачи дело было абсолютно ясным: