Были также большие сторонники картины Яковлева [230] «Обновленная земля». Его прекрасное фламандизирующее мастерство, пышность того красочного растительного аккорда, который звучит из картины, подкупали очень многих. Других остановила отдаленность связи темы с Октябрем и в особенности некоторый характер перепева старых живописных приемов, доходящий почти до подделки старого стиля. Вот почему на более или менее первый план выдвинулась картина С. Герасимова «Коммунист в деревне». На мой взгляд, в картине порядочно недостатков. Рисунок в ней неточен и расплывчат, краски слишком бледны и неопределенны. Но за всем тем я не могу не согласиться, что это подлинно живописное произведение, с настоящим чувством живописного приема, как такового, красочной аранжировки, и вместе с тем, с рядом хотя и несколько бегло намеченных, но, несомненно, прямо из жизни острым глазом выхваченных типов.

Приятное впечатление на жюри произвели двое ахрровцев: Рижский и Чашников. Заявление о том, что «Физкультурница» Ряжского, по его собственным словам, вещь незаконченная, не было принято во внимание. Конечно, вещь эту можно доделать, но в общем в ней много радостного по настроению и много композиционной уверенности, н в целом она является одной из самых веселящих глаза и сердце вещей на выставке. В достоинствах бархатистого тона и заботливой разработке большого своеобразного пейзажа Чашникова (Казахстан) нечего сомневаться. Несколько раз побывав на выставке, я констатировал, что эта картина привлекает к себе ласковое внимание зрителей.

Левые не были также обойдены жюри, премировавшим сильную и яркую, хотя чересчур плакатную, работу Пименова и очень интересную авиакомпозицию Лабаса. Раздавались также голоса в пользу очень интересно построенного композиционного ансамбля Денисовского («Первое заседание Совнаркома»). Однако сухость этой конструкции и ее чрезмерная непривычность для глаза вместе с некоторой односторонностью не привлекли симпатии большинства членов жюри.

Я лично считаю среди художников, ближе стоящих к вопросам изощренной стилизованной формы, более удачным на этой выставке Д. Штеренберга, в работе которого «Рабочий и крестьяне» [231] есть не только крепкая конструкция, но и много выразительности, влитой в некоторое противоречие двух начал: строго определенного, энергического и еще шаткого, колеблющегося. Однако и тут, по–видимому, непривычность композиции (с точки зрения группировки и т. д.) сделала эту картину суждению жюри чуждой.

В заключение несколько слов о самом жюри.

Несмотря на очень различный состав его, на вхождение туда и государственных людей, и профессиональных работников, и работников искусства, суждение жюри отличалось удивительным единодушием. Были, конечно, споры и разногласия, голосования и даже повторные голосования, но в общем, в целом едва ли не в 9/10 жюри очень легко сходилось в своих выводах, и я думаю, не найдется ни одного члена жюри, который пожелал бы оспорить то или другое решение, с которым он лично не может быть согласен, — до такой степени для нас ясно было, что в целом своем жюри правильно отражает ту равнодействующую общего вкуса в области искусства, которая соответствует мнению массового зрителя.

Выставка, расположенная в залах нового телеграфа[232] представляет явление выдающееся, на нем нельзя не остановиться.

В последнее время вокруг вопросов изобразительных искусств было очень много всякого рода толков и споров. Они, вероятно, продолжатся еще некоторое время. Высказывалось суждение, будто станковая живопись вообще умирает. Суждение это до такой степени легкомысленно, что просто не знаешь, чему его и приписать. Если мы обратим внимание на Европу, то увидим, что там художники–станковисты ежегодно заваливают, можно сказать, рынок своими произведениями. Никогда в Париже, главном центре изобразительных искусств в мире, Салоны не были так многочисленны, и никогда в них не выставлялось такого количества картин, как в настоящее время. И заметьте— рынок нисколько не оскудел, художники, до очень средних включительно, живут сносно, сносно продают свои картины.

Можно утверждать, разумеется, что таковы буржуазные вкусы, что это буржуазия коллекционирует картины или вешает их в своих квартирах, а как только буржуазный режим провалится, так сейчас же исчезнет и станковая картина.

Однако посмотрим, что делается у нас. Мы, конечно, хорошо знаем причины, по которым рынок у нас до чрезвычайности сужен. Но можно ли хоть на минуту сказать, что у нас отсутствует интерес к картине? Ведь нужно только открыть глаза, чтобы увидеть, что дело обстоит совершенно наоборот. Посещаемость Третьяковской галереи и других картинных галерей и музеев огромна, и посещают их впервые подлинные трудящиеся. Заглянуть в Третьяковскую галерею и сказать потом с важным видом, что картина потеряла значение, это значит показать полное неумение ориентироваться в окружающей действительности, это значит проявить какую–то нарочитую доктринерскую слепоту.

Мало того, Третьяковская галерея приступила к изданию открыток и небольших репродукций со своих картин. Издание это имеет колоссальный успех. Репродукции расходятся в десятках тысяч экземпляров, больше, чем до войны. Кто же покупатель этих цветных воспроизведений станковой живописи? Это несомненно массовик, остро заинтересовавшийся теперь картиной. А ведь заметьте, Третьяковская галерея издает и может издавать лишь чрезвчайно ничтожное количество таких картин, сюжет которых непосредственно связан с нынешним временем, с переживаниями рабоче–крестьянских масс.

Возьмите выставку, о которой я сейчас пишу. Ее посещаемость колоссальна. В последнее (11/III) воскресенье ее посетило 6000 человек. Много тысяч анкет заполнено, анкет, свидетельствующих о том, как живо принимает публика к сердцу выставленные картины. Нет, станковая картина не умерла, и нельзя даже загадывать, не умрет ли она в будущем, ибо не предвидится никаких причин, которые должны были бы ограничить ее значение, хотя бы и во времена социалистические.

Конечно, верно, что рядом со станковой картиной не только при законченном социализме, но, вероятно, и у нас вместе с ростом нашего строительства развернется стенная живопись во всех ее формах. Конечно, монументальная картина как часть стены — это в высшей степени важная задача, ни в чем не уступающая задаче создать станковый шедевр. Но зачем возвеличивать одно и принижать другое? Останутся частные жилища людей, которые вместе с социализмом будут все больше и больше богатеть. Эти частные жилища будут украшаться картинами, и нет никакой необходимости, чтобы эти картины были вставлены в стену, потому что, вероятно, не раз человеку захочется их и переменить. Вероятно, в самом скором времени появятся циркулирующие, подвижные картиные галереи, обслуживающие рабочие клубы, центральные залы рабочих общежитий и–даже комнаты рабочих хорошими картинами. Будут продолжать существовать картинные галереи, специально созданные для того, чтобы вы могли пойти туда и выбрать две или три картины, остановиться перед ними и, может быть, изучить их. Я надеюсь, что никто не предложит уничтожить библиотеки. Почему же мы стали бы уничтожать пинакотеки и глиптотеки? Как будто, если я выскажусь за то, чтобы воздвигнуть памятник Ленину на площади, я перестану интересоваться статуэткой или бюстом Ленина у меня на столе. И монументальное и интимное искусство будет развиваться параллельно. Существованию станковой живописи не грозит ничего.

А главное, где же напастись стен, чтобы постоянно выставлять эту растущую массу картин, в которых будет живописно отражаться вся наша жизнь? Во времена самого бурного расцвета фрески она никогда не могла убить станковую живопись.