Тиауи понятия не имела о тайнах покера и баккара,[31] и мои объяснения ничем ей не помогли.
Вдруг в душном воздухе раздались первые аккорды рояля; все замолкло. Рараху замерла, очарованная.
Никогда прежде она не слышала ничего подобного; от изумления и восторга ее диковинные глаза округлились еще больше. Смолк и тамтам; прекратилась зажигательная туземная пляска. Я чувствовал, как за нашими спинами, стараясь не шуметь, собирались люди. Слышались только колыханье легких тканей, бархатный шорох больших бабочек, задевавших крыльями пламя зажженных свечей; да еще доносился никогда не умолкающий отдаленный гул океана…
В паре с капитаном фрегата вышла вальсировать принцесса Ариитеа.
– Она очень красивая, Лоти! – ревниво выдохнула Рараху.
– Очень, Рараху, – согласился я.
– И ты, когда подойдет твоя очередь с ней танцевать, ты так же обнимешь ее? А Рараху вдвоем с Тиауи вернется в Апире и ляжет там спать вся в слезах? Нет, Лоти, нет! – вспыхнула она вдруг. – Ты не пойдешь туда! Я пришла за тобой!
– Успокойся, Рараху! Ты еще послушаешь, как чудно звучит рояль под моими руками. Уверяю, тебе не приходилось слышать такой сладкой музыки. А потом ты уйдешь – ведь уже ночь. Завтрашнего дня ждать недолго, завтра мы снова будем вместе…
– Боже! Нет, Лоти, нет, я не пущу тебя! – закричала она дрожащим от ярости детским голоском и стремительно, как дикая кошка, вцепилась в меня, сорвала золотой аксельбант,[32] измяла воротничок моей безупречной английской сорочки и разорвала сверху донизу крахмальную манишку.
Делать нечего! Малышка добилась своего. Не мог же я, в самом деле, появиться на балу в таком виде. Пришлось обратить все в шутку, рассмеяться и вместе с Рараху пойти в джунгли Апире…
Среди деревьев, в глухой темноте мне все показалось нелепым и тоскливым: тишина, свет чужих звезд, запахи экзотических цветов – все, даже счастливый голосок маленькой чаровницы, что шла вместе со мной. Меня преследовало волшебное видение: Ариитеа в длинном темно-синем, как ночь, атласном платье вальсирует среди праздничных огней под звуки благородной музыки. Жгучее желание влекло меня к ней. Напрасно в этот вечер Рараху увела меня с собой…
XXI
ЛОТИ – СЕСТРЕ В БРАЙТБЕРИ
Папеэте, 1872 год
Милая сестрица!
Вот и я очарован – очарован этой страной, ни на какие другие не похожей. Должно быть, я вижу ее через ту же волшебную призму, что и Джордж; двух месяцев не прошло, как я слупил на эту землю, – и вот я пленен. Забылось уныние первых дней. Здесь, пожалуй, хотел бы я жить, любить и умереть, как говорила Миньона…[33]
Мы останемся здесь еще на полгода – до октября. Так решил наш капитан: ведь и ему здесь хорошо как нигде. Еще полгода буду предаваться сладчайшей истоме здешней жизни, пока не превращусь окончательно в туземца. Боюсь, как бы час отплытия не причинил мне жестоких страданий.
Не могу передать тебе, с каким странным чувством я встречаю здесь свои отроческие воспоминания. Ощущение такое, что я попал в страну детства. Все эти пейзажи мною уже видены, все имена известны, все люди настолько подобны персонажам моих детских снов, что иногда я вынужден ущипнуть себя – уж не сплю ли я? Удивляюсь, как двенадцатилетним мальчиком, грезя об Океании, я угадал ее такой, какой нашел ныне.
Покопайся в бумагах, оставшихся после Джорджа, может быть, найдешь выцветшую фотографию: хижина на берегу моря под высокими пальмами, в густой зелени. Это его дом. Он и сейчас цел.
Мне показали его, я сразу же его узнал.
С отъездом брата дом опустел, обветшал, начал разрушаться от морского ветра, стены заплела вьющаяся ваниль… Но его до сих пор называют домом Руери – это таитянское имя Джорджа.
О Джордже здесь помнят, особенно королева. Ради него она и меня приветила и, кажется, полюбила.
С тобою, сестра, Джордж наверняка был откровенен. Ты, конечно, знала, что все четыре года на чужбине он жил с таитянкой, своей возлюбленной.
Меня считали ребенком и ничего об этом не говорили, я сам обо всем догадался. Я даже видел у него на столе письма на незнакомом языке, ее письма… Теперь я этот язык немного понимаю и даже говорю на нем.
Возлюбленную Джорджа зовут Таимахой. Она живет на соседнем острове; мне бы хотелось ее повидать. Я не раз собирался разыскать ее, но что-то меня останавливало. Имею ли я право ворошить остывший пепел, проникать в сокровенные тайны брата, на которые смерть набросила священный покров?!
XXII
ОБ УСТРОЙСТВЕ ОБЩЕСТВА И ФИЛОСОФИИ
Таитяне подобны детям: так же капризны, переменчивы, по любому пустяку способны сердиться, легко отходчивы, смех и слезы всегда рядом. Между тем они безукоризненно честны и простодушны…
Они мечтательны и поэтичны, склонны, к созерцанию; тонко чувствуют природу – и радость и печаль ее…
Туземцы суеверны: они страшатся лесных дебрей и темноты, а более всего – злых духов и призраков, обитающих там.
На Таити обожают ночное купанье. Девичьи компании при лунном свете плещутся в дивно-прохладных лесных прудах. Но если крикнуть: «Тупапаху!» – купальщицы разбегаются как полоумные.
Тупапаху – странное слово, жуткое и непереводимое: так зовут татуированные призраки, которые наводят смертельный ужас на всех полинезийцев.
В Океании понятия не имеют, что такое труд. Природа дает все необходимое для прокорма этого беспечного племени: для всех плодоносят хлебные деревья, дикие бананы и прочие экзотические растения. Посему живут эти взрослые дети, как птицы небесные, не заботясь о хлебе насущном, в полной праздности и вечных грезах. Они и не подозревают, что в нашей прекрасной Европе столько бедняков изнемогают в нужде и тяжкой работе ради пропитания…
XXIII
ОБЛАЧКО
Вся веселая компания собралась на берегу ручья в Апире. Мы валялись на траве, а Тетуара – она в этот день была в ударе, – объедаясь апельсинами и кокосовыми орехами, рассказывала нам одну байку за другой, в духе Рабле.[34]
С ее трескотней сливался полуденный стрекот цикад.
В этот самый час на другой стороне земного шара мои далекие друзья мерзли и кутались в плащи, выходя из парижских театров в ледяной туман зимней ночи…
А здесь покой и истома: по верхушкам деревьев порхает легкий ветерок, весело пляшут солнечные зайчики, до бесконечности умноженные легкой сеткой мимоз и гуаяв.
Вдруг я увидел, что к нам приближается девушка в длинной тунике цвета морской волны; черные волосы заплетены в аккуратные косы, на голове – жасминовый венок…
Под полупрозрачной тканью туники просвечивала нежная девичья грудь, не знавшая корсета, и роскошное парео – белые цветы на красном фоне…
Никогда еще я не видел Рараху такой красивой и такой довольной собою.
Она подошла. Ее встретили с восторгом. Право, она была на диво хороша, и застенчивое кокетство красило ее еще больше.
Смущенно и робко присела она рядом, потупила глаза, щечки ее зарделись… Так ведет себя напроказивший ребенок: вдруг откроется его проступок?
– Знает кошка, чье мясо съела! – донесся ехидный голос из кустов, и красавицы недобро захихикали.
Я удивился. Беспощадная Тетуара вставила колкое словцо:
– А материал на платье – китайский!
Казалось, смеялись кусты, вода, небо… Бедная Рараху едва не расплакалась…
