— А вы кого возили тогда?

— Я никого не возил. Я тогда на грузовой работал три-четыре месяца. А после я пересел на легковую. И возил помощника Жданова — Алексеева.

Вот такая первая встреча с Енукидзе у меня была. Потом этот Енукидзе помог моей сестре визой. Я вам говорил, что у меня мачеха была немка. В тридцать третьем году помогли визой моей сестре, она почками болела. И она поехала в Берлин к сестре моей мачехи. И там лечилась — месяц или два, не знаю. Как раз тогда Гитлер к власти пришел.

И еще одна встреча с Енукидзе у меня была. Отец мне дал корзину огурцов и помидоров. Из Грузии он получил. А Енукидзе был уже освобожден и в «Метрополе» жил, в номере, окна которого выходили прямо на Неглинную. В этот номер я к нему и пришел, он сам открыл дверь, я передал эту корзину. «Авель Софронович, — говорю, — это от Александра Яковлевича Эгнаташвили, просил передать вам». Тогда свежие помидоры было иметь — чудо. Он на меня посмотрел и узнал. Говорит: «Это не ты был тогда на шоссе?» Я говорю «да». «Молодец, — говорит. — Хорошо поступил ты тогда…» После этого его уже арестовали. И арестовали там же, в «Метрополе». Хороший человек был. К сожалению, любил женщин. Я имею доказательства, но об этом…

Царство Небесное всем тем, кто служил правде, народу и кто помогал Сталину в создании такой великой державы. И вот когда ругают Советский Союз, что все у нас плохое, что для истории это беда была, для России в первую очередь и для мира, что Советский Союз — это чепуха, всегда забывают о том, что если английский рабочий класс, и американский, и западный — если в Европе и в мире рабочие живут хорошо, — это, по-моему, потому, что существовал Советский Союз. Существовала опасность, что может произойти революция в мировом масштабе, и капиталисты, империалисты были вынуждены создавать хорошие условия для своего народа, давать социальные права. Вот в этом — великая роль Советского Союза, по-моему.

В декабре 1997 года, когда я работал над этой книгой, в редакцию альманаха позвонил член редколлегии профессор Борис Соколов.

— Владимир Михайлович, хорошо, что вас застал, — обрадовался он. — Вы никуда на днях не уезжаете?

— Да нет, только что приехал с Северного Кавказа.

— Замечательно. Дело в том, что послезавтра прилетает из Лондона продюсер документальной студии телекомпании Би-би-си. Они хотят снять многосерийный документальный фильм о Сталине и его роли в Великой Отечественной войне. Очень нужна ваша помощь.

— Какая конкретно?

— Сведите их со своими стариками, которые лично знали Сталина.

— Это будет непросто, ибо мои старики преданы Сталину до гроба, они боготворят его, а Би-би-си, сами понимаете…

— Я все понимаю, но это документалисты, да и настроены они очень объективно.

— Ладно, Борис Вадимович, я попытаюсь переговорить с ними, а там будет видно. Но имейте в виду, без моего присутствия мои старики с англичанами разговаривать не будут.

— Уж это-то я отлично понимаю, — согласился профессор.

Первому соратнику Сталина — заместителю Председателя ВЦСПС Лаврентию Ивановичу Погребному — я позвонил сразу же после разговора с Соколовым. Девяносто-восьмилетний старик выслушал меня внимательно, подумал и ответил:

— Пока я не готов дать согласие, потому что не только уже не хожу, а даже с постели не встаю. Это будет неудобно. Я подумаю.

А Георгий Александрович Эгнаташвили, тоже примерно одного с Погребным возраста, согласился, хотя после операции, сделанной год назад, передвигался с большим трудом.

Через три дня приехала дама из Би-би-си Мартина Балашова. Ее славянская фамилия удивила меня, но она бойко пояснила:

— Я родилась и училась в Лондон, но родители мои эмигранты из Чехословакии, бабушка моя там жить еще.

Ей было не более тридцати, но по виду и манере поведения я сразу обнаружил в ней потертую в коридорах английских разведок особу, которая всегда себе на уме. И хотя «холодная война» уже давно закончилась, ее образ мыслей, подход к теме и набор вопросов попахивали стереотипом вчерашнего дня, мало чем отличавшимся от примитивного антисоветского штампа пятидесятых—шестидесятых годов. Выучка. Воспитание. Словом, в ней проглядывала школа с известным названием. И это у молодого современного человека. Россию конца девяносто седьмого года она воспринимала как СССР семидесятых. И я с удовлетворением отметил, что мы ох как далеко шагнули в своем развитии по сравнению с застойным консерватизмом англичан. Им бы три революции в одном веке с глубокой ломкой социального и общественно-политического строя государства! Что бы от них осталось после таких потрясений! А мы еще живы, слава Богу.

Из гостиницы «Будапешт» мы с Мартиной и профессором Соколовым поехали к дому на набережной. В семнадцатом подъезде поднялись на четвертый этаж, где в дверях открытой квартиры стоял сгорбленный старик с огромной, чуть ли не до пояса, седой бородой. Это и был мой дорогой Бичиго. Мы прошли в его комнату и сели за большой круглый стол. Я представил гостей, Бичиго помолчал, внимательно оглядев их здоровым глазом (другой у него почти закрылся), и спокойным властным голосом произнес:

— Я вас слушаю!

Мартина несколько волновалась, оттого ее русская речь строилась сбивчиво и неправильно, но разобрать и понять ее не составляло труда.

— Наша телекомпания снимать фильмы о выдающихся личности двадцатый век. Мы уже сделали четыре серии фильм про Гитлер, теперь хотим сделать точно так же про Сталин. На первый серия нам надо люди, кто знал Сталин лично конец тридцатых — начало сороковых годы. Владимир нам говорил, что вы встречались со Сталин этот период на дача, да?

— Не только встречался, но и за столом не один час сидел, — усмехнулся Бичиго. — Эта встреча уже описана в журнале «Шпион» номер один. Там есть эпизод, свидетельствующий о гениальной прозорливости Сталина. Дело было шестого мая сорокового года, ночью, когда Сталин приехал к нам на дачу с моим отцом и Датой Гаситашвили, работавшим полвека назад в подмастерьях у его отца. Этот восьмидесятилетний Дата когда-то таскал на своих плечах маленького Coco, и вот Сталин вспомнил о нем и пригласил его к себе в гости. Был очень веселый разговор, время было за полночь, и Сталин обратил внимание на то, что моя мачеха-немка была очень грустна. И когда он спросил, в чем дело, отец мой пояснил, что ее дочь от первого брака уехала учиться в Германию, вышла там замуж за еврея. Когда пришел к власти Гитлер, они бежали в США и сейчас там живут. Теперь Лилия Германовна боится, что мы станем воевать с Америкой. Вот тогда Сталин и сказал, что мы будем воевать с Германией, хотя у нас с ней договор о ненападении, а Англия и Америка будут нашими союзниками!..

— Но Сталин в сорок первый год оказался готов к войне нет? — усмехнулась Мартина.

— Но мы же были миролюбивым государством, а не милитаристским! — парировал Бичиго. — Ни одно миролюбивое государство никогда не бывает готово к войне, ибо вся его промышленность работает на мирное строительство. Необходимо время на перепрофилирование и перестройку промышленных предприятий на выпуск военной продукции. Еще раз повторяю прописную истину: к войне бывает готово только милитаристское государство.

Мартина растерялась: Бичиго был прав. Ей ничего не оставалось делать, как пустить в ход излюбленный Западом штамп:

— Но миллионы репрессированных и расстрелянных перед войной. В том числе и крупных военачальников Красной Армии. Как это понимать?

— Во-первых, ваша цифра расстрелянных, мягко говоря, очень сильно преувеличена. Ни о каких миллионах не может быть и речи. И каждую конкретную фамилию надо конкретно и рассматривать. По документам. А что касается военных, то вы себе представить не можете, какая шла борьба в этой среде и сколько военачальников стремились влезть на место наркома обороны. Они топили друг друга. Возьмем, к примеру, Тухачевского. Какой это максималист! Как он кичился своей образованностью и как рвался к власти! Один только эпизод, свидетелем которого лично были Власик с женой. Как-то они выпивали за полночь, и сильно пьяный маршал Тухачевский встал, положил на наган руку и заорал: «Если я через год не стану наркомом обороны СССР, я, друзья-товарищи, сам застрелюсь вот из этого нагана!» Этих воспоминаний четы Власик вполне достаточно, чтобы понять, что он был за человек. А во-вторых, не забывайте, что шла классовая борьба. Половина чиновников, начальников и прочих служащих были у нас обижены властью. Их дома и имущество конфисковали. Вот у вас отнимут дом, не затаите ли вы обиду на тех, кто это сделал? Однозначно. Вот в этой среде и был рассадник антисоветчины, вот этих-то и репрессировали. Классовая борьба, понимаете ли?