— Спасибо вам за звонок, дорогой Бичиго, от души благодарю вас за весьма ценную информацию и желаю вам здоровья и долгих-долгих лет.

— Ой, последнего не надо. Устал я уже жить, — прохрипел старик, — скорей бы туда, откуда пришел. Часто вижу во сне и отца, и Власика, и Сталина, и Шверника, и Вознесенского… может, там и свидимся…

Этот пожилой человек вошел в мой кабинет лет пять назад с нашим старым знакомым Бичиго, представившим его как своего товарища, работавшего под началом Н. С. Власика и хорошо знавшего его лично. Грузин из Гори с интересной фамилией Русишвили. Сейчас ему далеко за восемьдесят, но все из живых соратников и друзей, как в молодости, называют его просто Павликом. И не потому, что он был самым молодым из окружения Сталина, а потому, что Павлик — свой человек: добрый, веселый, мобильный и несказанно толковый во многих делах. И в вине как бог разбирается! Да и должность у него была царедворская — виночерпий Иосифа Виссарионовича.

Когда я начал готовить эту книгу, то пригласил его к себе в редакцию альманаха. Он еще работал начальником охраны одного из закрытых предприятий Министерства атомной энергии. Мы проговорили полдня. Павел Михайлович живо вспоминал свою молодость, был искренен и скромен в оценках. Как говорится в народе, не судите да Не судимы будете. Лишь в одном он был непреклонен и стоял до конца. А именно в том, что подлинным отцом Сталина был Яков Георгиевич Эгнаташвили, дедушка Бичиго, в честь которого и назвал своего первого сына Яковом Иосиф Виссарионович.

— Как только приезжал в Москву Васо Эгнаташвили, — сын Якова Георгиевича, брат Александра Яковлевича, — Вспоминал Павел Михайлович, — Сталин бросал все дела, И они собирались втроем где-нибудь посидеть. Васо Яковлевич никогда не уезжал от нас, не встретившись со Сталиным.

— А может, это дань уважения семье Эгнаташвили? Ведь Сталин вырос с ними? — не унимался я.

— Да братья они! — настаивал Павел Михайлович. — Ну скажите, почему из одной семьи один стал генералом, заместителем Власика, а другой сначала редактором республиканской газеты, а затем секретарем Президиума Верховного Совета Грузинской ССР? Неужели здесь все обошлось без влияния Сталина? Я так не думаю… Кстати, когда Власик вернулся из ссылки, а это было в пятьдесят шестом году, я ему рассказал об этом, и он крепко задумался…

— Вы с ним сразу после ссылки встретились?

— Ой, интересно получилось. Я иду по улице Горького, там, где была выставка подарков Сталина, и вдруг смотрю, идет Власик. Я к нему, и он меня тут же узнал… Ну, обнялись, расцеловались. Он меня так тепло, прямо отеческой любовью любил. Все время — Павлик, Павлик… Зашли в кафе посидеть, он сразу бутылку вина заказал. Вообще-то он выпить любил и в каждую нашу встречу обязательно чего-нибудь принимал. А получилось так, что жили мы рядом. Он на улице Горького, а я на Садово-Кудринской. И часто друг к другу в гости ходили. Детей моих он очень любил… Так вот, когда я ему рассказал о том, что Александр Яковлевич — брат Сталина, он задумался, а потом говорит: «Знаешь, Павлик, я сделал в жизни одно нехорошее дело, когда дал согласие на перевод Александра Яковлевича в Крым. Конечно, на меня Берия сильно давил, но если бы я знал, что он брат Большого, то никогда бы не отпустил его. Поеду к Бичиго, стану перед ним на колени и буду просить прощения…» Но Бичиго уже тоже Берия отправил подальше от Москвы…

— А скажите, Павел Михайлович, вы лично знали Якова Георгиевича Эгнаташвили?

— Конечно. В том-то все и дело, что я своими глазами все видел и своими ушами все слышал. Отец мой, Михаил Дмитриевич Русишвили, с детства дружил с ним и был в добрых отношениях до конца своих дней. Яков Георгиевич был человеком состоятельным, занимался реализацией вина, которое нередко закупал у моего отца — одного из лучших виноделов Гори. Кстати, он же крестил моих братьев и сестер. Эгнаташвили был известен не только в Гори, но и по всей Грузии своей физической силой, умом, справедливостью и честностью. Словом, это был человек по всем своим данным весьма положительный. Жестокость Сталина — это от матери. Мать у него, Екатерина Геладзе, была очень жесткой женщиной, да и вообще тяжелым человеком. Мой отец часто бывал дома у Эгнаташвили, и сам Яков Георгиевич к нам то и дело приезжал за вином. Спустится в подвал, зачерпнет ведерком из распечатанного кувшина и все ведерко выпьет. А потом подгонял арбу с бочками и давай таскать ведрами из кувшинов и переливать в бочки. А кувшины по две тысячи литров у нас были. Зальет бочки, сядет за стол с отцом и еще несколько ведерок выпьет, но при этом никогда пьяным не был. Такой был сильный человек. А потом увозил вино на продажу.

— Где это было?

— У нас был дом в Атени. Там вино отец делал. И что характерно, никогда в жизни ни с чьей стороны никакого обмана не было. Яков Георгиевич передавал через кого-нибудь деньги, завернутые либо в бумагу, либо в платок, и отец отдавал матери всю пачку, даже не считая. Я это хорошо помню. Сам видел. Но что поразительно. Позже, когда я уже работал в Москве и находился рядом со Сталиным (служба у меня была такая), я пристально наблюдал за его лицом, повадками, слышал его живой голос, и мне казалось, что это Яков Георгиевич. Так генетически передалось все Сталину — и манера поведения, и жесты, и даже интонации. Вот когда Сталин выступал в метро «Маяковская» и я находился рядом с ним на подхвате, мне чудилось, что это говорит дедушка Бичиго. Строгая выдержка, мужественность — все от него! А когда я после войны приехал в Гори и пришел к своему дяде, брату матери (он уже больной лежал и приказал в честь моего прихода открыть кувшин нераспечатанный, что делается только для самых высоких гостей), которому тогда было восемьдесят пять лет, он попросил наклониться к нему и прошептал мне на ухо: «Сынок, Павлик, знай, что Саша Эгнаташвили брат Иосифа, а сам Сталин — сын Якова…» И не только он, многие в Грузии об этом знали, но как-то не совсем удобно было об этом говорить, ибо Екатерина Георгиевна формально была замужем за сапожником Джугашвили. Ведь сначала она родила от него двоих детей, умерших во младенческом возрасте. Их-то и крестил Яков Георгиевич. А Иосифа — нет. Но при этом оплачивал его учебу и в духовном училище, и в Тифлисской семинарии — одном из самых престижных учебных заведений на Кавказе, которое закончили выдающиеся люди того времени. Спрашивается, кто Иосиф для Якова? Сын домработницы! И почему он не жалел деньги на его образование? А деньги немалые! Тогда обучение стоило очень дорого и получали образование только дети князей и очень богатых людей! Так что доказательств лично для меня достаточно, и поэтому не будем разводить дискуссий и гадать на кофейной гуще.

— Хорошо, Павел Михайлович. Расскажите теперь, как вы оказались в Москве?

— Это был тридцать седьмой год. Я закончил среднюю школу в Тбилиси и подал документы в университет. Сдал экзамены хорошо, но недобрал одного балла, потому что конкурс в тот год был очень большим. И я не прошел. Поехал к себе на родину, а там отец умер. И вот осенью мы стали справлять поминки. Пришло много людей, и среди них один человек что-то долго с мамой разговаривал. Я подошел, и тут он говорит: «А тебя, Павлик, я возьму в Москву».

— Кто этот человек?

— Шалва Арчувадзе, на заводе в Москве механиком работал. Я не придал особого значения его словам. Ну, выпил, разговорился. Ан нет. На следующий день он опять к нам зашел и говорит: «Через три-четыре дня едем. Я покажу тебе Москву. Понравится — останешься, устрою на работу или учебу, не понравится — вернешься домой. Что тебе терять!» Вот так. Мама приготовила два бочонка хорошего виноградного вина и наказала: «Один бочонок для Шалвы, а другой передашь Александру Яковлевичу Эгнаташвили, сыну Якова Георгиевича. Шалва поможет тебе его разыскать».

— А вы его знали лично?

— Я его видел два-три раза, когда он в Гори приезжал. Но близко знаком не был. Итак, мы выехали, как сейчас помню, девятого декабря, а в Москву приехали двенадцатого. Шалва сразу повез меня к себе домой, жена его меня очень приветливо встретила, окружила заботой и вниманием, ибо своих детей у них не было. И вот дня через три к нашему дому подъезжает «эмка», шофер заходит и говорит мне: «Поехали к Александру Яковлевичу». Это Арчувадзе ему позвонил. Шофер привез меня в ГУМ, где тогда жил Александр Яковлевич, отец Бичиго. Мы заехали со стороны Мавзолея, шофер оставил меня в машине, а сам поднялся к хозяину. Потом выходит и говорит, что его нет дома. Мы подождали несколько минут, и Александр Яковлевич сам приехал, поцеловал меня и повел к себе. Я у него пожил несколько дней, и он повез меня в кремлевский дом отдыха «Заречье», где располагалось небольшое спецхозяйство. Все это было в его ведении. Приехали туда и этот бочонок вина привезли на тот случай, если Сталин заедет, его попотчевать вином из винограда, выращенного на его родине. Меня поселили в доме отдыха, где я некоторое время пожил, я потом решил вернуться домой. Взял билет в «Метрополе», а тут Бичиго появился и сразу к отцу. «Что ты, папа, надо его на работу устроить, зачем Павлику по санаториям слоняться!» И меня уговорил билет сдать. Определили меня в том же «Заречье» в охрану, там речка текла, мост был и шлагбаум. Вот я возле этого шлагбаума и стоял. А тут сильные морозы ударили, которых я отродясь не знал, я замерз как цуцик, ибо одет был очень легко. И вот я совсем окоченел, когда увидел, что едет Александр Яковлевич. Я поднимаю шлагбаум, а он спрашивает: «Как дела, Павлик?» — «Замерз, — говорю, — в тапочках и в пальтишке тоненьком». — «Ну, ладно, — говорит, — сменишься, зайдешь к коменданту». Ну, я пришел, зуб на зуб не попадает, к коменданту. Тот определил меня в винный подвал и продовольственный склад, откуда мы отправляли в Москву вино, овощи, зелень, мясную и молочную продукцию. Там небольшой молочный заводик был, где делали сметану, кефир, масло, творог. Человек пять там работало. И еще одна небольшая группа у меня была. Нам завозили ягнят, цыплят, индеек, которых мы откармливали. И вот помню, тогда Сталину посоветовали печенку индейки употреблять. Приехал Александр Яковлевич и рассказал мне, чем и как их откармливать.