– С точки зрения того времени в моём романе было много правды. Правды о Магнитке, где прошли мои детство, отрочество и юность, но я имел в виду и другие металлургические заводы, где мне приходилось бывать. Например, описал пуск домны, как американские специалисты убеждали не торопиться, а наши гнули своё, и пуск начался с аварии, когда «в шею горновому впилась огненная дождинка, и он, хватая её, словно осу, вонзившую жало, крикнул: «Берегись! Чугун уходит!» Это считалось клеветой. А было на самом деле. Кроме того, я написал, что люди жили бедно. Очень бедно. И не просто написал – изобразил.
– Вам бы впору преподавать мастер-класс живописи: «Столбы дыма были кольчатыми, раструбистыми, жуково-чёрными, космы из них свисали желтоватые; клубы, летевшие из кирпичных труб над огромным стекляннокрышим зданием, восхитили Марию: синее трепетало рядом с красным, оранжевое, сливаясь с голубым, возносилось зелёным, на тёмном пылало алое…» На палитру дымов вы, ей-богу, не поскупились.
– Но и это – правда. И вот на имя Суслова, тогдашнего идеолога ЦК КПСС, и Тяжельникова, возглавлявшего комсомол, пришло письмо от так называемых ветеранов Магнитогорского землячества в Москве, требующих запретить публикацию. Вы верно заметили: пришло оно ещё до того, как был напечатан 11-й номер «Нового мира» за 1968 год. То есть его подписанты вообще не читали этой вещи. В результате воздействия цензуры, отдела культуры ЦК, обсуждения в самом журнале и двух обсуждений на секретариате Союза писателей СССР от моего романа в 720 страниц осталось только 360, которые и были опубликованы Твардовским. Чтобы я не печатал вторую половину «Юности…», меня вызвали в Калужский обком партии. Живя тогда в Калуге и будучи там ответственным секретарём писательской организации, я вёл довольно независимый образ жизни, в которую до сей поры никто не вмешивался. А тут мне говорят: «А вы знаете, что журнал Твардовского – криминальный? Завтра прибудете к 9 утра к Беляеву (он был замзавсектором печати отдела культуры ЦК). И то, что он вам предложит, считайте, что это мнение ЦК и членов Политбюро. Если не согласитесь с его предложением, три года вас печатать не будут». Целый день у нас было собеседование с Альбертом Беляевым. Он настаивал, чтобы я признал критику. На второй день беседа шла уже в присутствии членов редколлегии «Нового мира» Лакшина и Хитрова. Потом их выпроводили. И Беляев задал мне вопрос напрямик: «Вы забираете вторую половину романа на доработку?» Я: «Нет!» А заместитель Твардовского Алексей Кондратович ещё утром уведомил, что Александр Трифонович будет ждать меня из ЦК в редакции даже ночью. Я пришёл к Твардовскому в половине одиннадцатого ночи. Он встал из-за стола. «Согласились?» – «Не согласился». – «Ну, молодец! – воскликнул Александр Трифонович. Мы вас защищали, не соглашались. И вы не согласились. Это здорово!» Вдруг – звонок. Слышимость колоссальная, особенно если звучит баритон, привыкший к внушениям. На проводе – Альберт Беляев. «Александр Трифонович, а Воронов-то согласился забрать вторую половину своей «Юности»! Я кричу: «Александр Трифонович, дайте мне трубку!» Беляев – из своей преисподней: «Не давать ему трубки!» И тут Твардовский так его понёс! Матом! И таким, что я, возросший в рабочих бараках, не слыхал, чтобы кто-то из мужиков, даже уголовников, так изъяснялся. Потом мы с Твардовским посидели молча, о чём-то слегка поговорили, и он сказал: «Я вас подвезу – где вы остановились?» И когда он подвёз меня на Кропоткинскую, прежде чем мы расстались, Александр Трифонович с усталой горечью выдохнул: «Наступают последние времена!»
– Известно, что название вашему роману дал сам Твардовский. То есть у романа было первоначальное звучание?
– «Всё время ветер». На Магнитке всегда практически ветер. И не один – другой раз дуют они вперекрёст, и от этого волны, когда ты смотришь на пруд, становятся клетчатыми. Но Александр Трифонович предложил назвать «Юность в Железнодольске». Он считал, что надо преподносить всё скромнее, чтобы не возбуждать нежелательных толков. К тому же в последние «новомирские» годы Твардовский однажды признался Кондратовичу: «У меня не было юности». Может, поэтому он и назвал мою вещь «Юность в Железнодольске», соединив юность с железной участью?
– И всё-таки вторая часть «Юности в Железнодольске» так и не была напечатана в «Новом мире». Роман увидел свет многие годы спустя, когда он вышел отдельной книгой. Я знаю, что на определённом этапе вы сделались фигурой поднадзорной: ваши письма перлюстрировались, телефон прослушивался. Но ведь нельзя сказать, что писатель Николай Воронов жил в изоляции и его перестали печатать, как предрекали партийные альберты?
– И тут я хочу подчеркнуть, что в ту пору меня поддержали… пермяки. Когда в ЦК пригрозили: если я не соглашусь с критикой, меня три года не будут публиковать, – в Пермском книжном издательстве напечатали мою книгу повестей и рассказов «Женское счастье». И она меня подпёрла экономически. А привёл меня к пермякам не кто иной, как Виктор Астафьев, с которым мы тогда подружились. Мало того, после нападок на меня и обсуждения моей «Юности…» Виктор написал два протестующих письма. Замечательные по красоте и силе воздействия письма! Их, конечно, тогда не опубликовали. А Георгий Марков, которого обычно представляют литературным генералом, потому что он долгое время был первым секретарём Союза писателей СССР, после обсуждения моего романа на секретариате нашёл замечательную формулировку: «Публикация неизбежна!» И, дабы обеспечить мне защиту, предложил первому заместителю Александра Чаковского Виталию Сырокомскому взять меня в обозреватели «Литгазеты» «на фикс» – то есть на прочный оклад.
– Вами написан целый свод произведений, среди которых романы «Похитители солнца», «САМ», «Котёл», «Побег в Индию». Но всё-таки человек, чью изобразительную силу Твардовский сопоставлял с уровнем Аксакова и Пришвина, не может, глядя на сегодняшних литературных фаворитов, не испытывать горечи. В «Истине о самом себе. О Переделкине, Магнитке, Калуге, Оптиной пустыни и о тех, кто оклеветан» (его начала печатать газета «Магнитогорский металл») я нашёл этому подтверждение: «Спохватился: если ты есть прозаик, то в прошлом, и смотрят на тебя собратья, как сквозь оконную тусклоту в городе металлургов». И это касается не только вас, но и других писателей, по которым прошла волна смены вех. Однако сие ведь не означает, что нет такого прозаика Воронова. Я бы даже сказал так: есть сделавшийся незримым классик Николай Воронов. Отчего классики в России иногда становятся незримыми?
– Это сложный вопрос, распрямляя который мы выйдем на целую цепочку следов. После публикации в «Новом мире» «Юности в Железнодольске» в журналах и издательствах в разное время было напечатано несколько моих вещей. Тоже не без скандалов. Но я в это время создал два романа-фантазии. Один, как вы уже сказали, назывался «Похитители солнца». И его не удалось напечатать в Москве – он был опубликован в журнале «Урал». Когда был издан другой роман – «САМ», – моя внучка стала называть меня фантазитором. Почему после реалистического романа я обратился к жанру антиутопии? Обжёгшись на молоке, дуют и на воду? Да нет, прежде всего меня натолкнула на это возможность большего обобщения человеческой истории применительно не только к нашей стране, но и к Человечеству в целом. Для того чтобы постичь Главного руководителя и дать его исчерпывающий портрет в романе «САМ», я усиленно читал о многих предводителях разных государств. И в результате, как мне кажется, написал портрет человека, который, обладая гением, был антинароден. Поскольку мой роман вышел в «Советском писателе» в 1988 году, многие увидели за образом главного героя Михаила Горбачёва, хотя я его не имел в виду вообще, потому что, когда подступал к своему персонажу, Горбачёв ещё даже не вошёл во власть. Кстати, этот роман издавать боялись. И после его выхода в свет, хотя и появилась хорошая пресса, её было немного, потому что люди помнили, как меня охаживали за «Юность в Железнодольске». Всё-таки удар по моей «Юности…» какое-то количество моих читателей оттолкнул, оставив за мной небольшую их часть. Однако эта пристальная часть мне писала: «Но мы-то знаем, что всё вами предсказанное – эра сержантов, секс-религия и «император Болт Бух Грей» – планомерно осуществляется в нынешней российской Самии». Вот почему в этой Самии Вороновы неуместны и их охотно делают незримыми.
