Литмир - Электронная Библиотека
A
A

А на все мои ухищрения заманить ее к себе на квартиру она отвечала категорическим, беспрекословным отказом.

И когда мы наконец оказались вдали от людей, в чаще Нескучного сада – тоже не позволила мне ничего, кроме поцелуев.

И поцелуи ее отдавали горечью…

И опять она не сказала мне ни адрес свой, ни телефон – дала лишь только неопределенное обещание: я тебе буду звонить.

– Опять? Как в тот раз?! Появишься через два месяца?!

– Нет, теперь обещаю: завтра же позвоню.

Она, слава богу, не обманула, позвонила.

И мы стали встречаться довольно регулярно.

Ходили в кино – посмотрели, к примеру, фильм «Валентина» по вампиловской пьесе «Прошлым летом в Чулимске». «Современник» посещали, постановка, опять же, по Вампилову, которого посмертно, как у нас всегда бывает, стали поднимать на щит. Я даже вывел ее в Большой, на «Спартак». И отстаивали часы в Пушкинский музей, на выставку «Москва – Париж – Москва». И ездили в Олимпийскую деревню на концерт дурашливого молодого комика Петросяна…

Деньжата у меня после стройотряда водились. Да что там «водились»! По-настоящему много денег было. За Абакан я получил зарплату академика.

Времени свободного у меня, пятикурсника, тоже было полно. Два законных выходных в неделю, плюс пара дней самостоятельных занятий, в которые все мои однокурсники, говоря откровенно, занимались чем угодно, только не учебой. Я весь, с головой, погрузился в любовь. Вел напряженную светскую жизнь. Организовывал для любимой девушки культурную программу. Вот только близости между нами не было. Даже той, куцей, что случилась меж нами в ту летнюю ночь, до моего стройотряда.

Я не знаю, обсуждают ли между собой нынешние двадцатилетние свою интимную жизнь. Мне кажется, да. И отчего-то представляется, что разговоры на эти темы даются им легко. Во всяком случае, легче, чем нам. В наши времена даже инструментария – слов – для подобных бесед не было. Для секса еще не изобрели эвфемизмов, вроде слова «трахаться», которые были бы общеприняты и общеупотребительны, как сейчас. Неблагозвучно говорили «фАкаться», от английского f**k, но этого даже не все понимали. А матерные слова в разговоре с девушкой самый грязный сапожник и то вряд ли в те поры применил бы. Не говоря уж о студенте. Оставался язык затасканной брошюры «Гигиена половой жизни». Однако говорить на нем с любимой казалось еще более постыдно, чем матом.

Короче, то ли от недостатка слов, то ли от стеснения между нами витала недоговоренность. И домой ко мне ехать она никак не соглашалась. И напрягалась, когда я касался ее и пытался поцеловать. И почему-то мне казалось: ей мои поцелуи даже неприятны.

Между нами словно затаилась летучая мышь. Или жаба. Скользкая, мерзкая, противная… Невозможно было ни обойти ее, ни заговорить, ни отбросить. На все мои расспросы: «Что с тобою происходит?» – Наташа замыкалась.

Однажды мы встретились днем – я сбежал с лекций, она сказала, что у нее выходной…

Я пригласил ее в кафе «Московское» на улице Горького. Мне удалось ее подпоить. Коктейль «шампань – коблер» – хорошее средство для того, чтобы снять с девушки самозащиту. И я наконец-то смог затащить ее к себе домой. Там у меня была припасена еще одна бутылка игристого полусладкого.

Наташа сильно опьянела и покорно позволила себя раздеть и прошептала только: «Я тебя сильно разочарую». И она впервые мне отдалась – безразлично, безучастно.

Только после, уже закурив, я вдруг понял: она не девушка.

Она закрыла лицо руками, а потом с вызовом спросила:

– Разочарован?

– Не знаю.

– Почему тогда молчишь?

– А что я должен говорить?

– Хоть что-то. Не знаю.

– Что ж, спасибо. Кто-то сделал эту работу за меня.

Она хлестнула меня рукой по щеке, потом заплакала.

– Ох, прости, прости… – проговорила она сквозь слезы.

Я обнял ее. Меня пронзил чудовищный всплеск ревности и жалости.

И я снова стал целовать ее…

Потом она попросила у меня сигарету.

– Ты ж не куришь?

Но она затянулась моим пижонским молдавским «Мальборо» (рубль пачка) и твердо сказала. Твердо, но сбивчиво. И не очень понятно:

– Я не буду перед тобой оправдываться. Я ни в чем не виновата. Так уж случилось. Мне было очень плохо. И ни о чем меня не спрашивай. Но ничего подобного не повторится, слышишь? Хочешь, люби меня, какая я есть.

Последние слова она произнесла шепотом, и я потянулся ее снова обнять, но объятия наши теперь были дежурными и холодными.

Наши дни

Иван Гурьев

Жизнь упала как зарница,
Как в стакан воды ресница…

Когда-то, переписывая на мелованную бумагу стихи Мандельштама, я не понимал смысла многих. Например, что значит: «Упала как зарница»? И только теперь, когда тебе под пятьдесят, понимаешь: а то и значит! Жизнь сверкнула где-то на горизонте, как перед ливнем или после, и вот только что, буквально минуту назад, ты стоял перед нею веселый, упругий, румяный, и у тебя все еще было впереди – но, не успеешь моргнуть – ты уж морщинистый, седоватый, с залысинами, коронками и лишними кило… А главное – тогда ты чего-то ждал, а теперь тебе осталось только вспоминать…

Чтобы избавиться от дурацких мыслей, я взялся за рукопись майора Аристова. Молодцы издатели и Сашенька, что подсунули мне его мемуары!..

Москва, декабрь 1983-го

Павел Савельевич Аристов,

инспектор уголовного розыска

Основано на реальных событиях

Преступление-3

Меня вызвал начальник, полковник Борис Аркадьевич Любимов. Он же в просторечии и за глаза – «полкан», «Люба» или «Аркадьич». По тому, что к нашему начальнику пристало большое количество кличек, и все они, в общем, звучали беззлобно («полкан» – от полковника, а не от собачьего имени), вы можете заключить, что он пользовался среди подчиненных доверием и авторитетом – и, пожалуй, не ошибетесь.

Аркадьич попросил меня доложить по ограблению в Люберцах. Мне было что рассказать, и я даже с воодушевлением поведал ему о допросе потерпевших – мужа и жены Степанцовых. Я сделал акцент на том, что уже определены подозреваемые: юная парочка в джинсах на «Москвиче-2141» (рыжекудрую шалаву звать вроде бы Лера, ее подельника Виктор). Далее я заметил, что, возможно, есть связь этого дела с поджогом в Травяном: «Обе жертвы, и люберецкая Маргарита Сергеевна, и Полина Ивановна из Травяного еще недавно работали вместе в универмаге «Столица».

Доклад мой полковник до сих пор слушал не слишком внимательно, все листал свои бумаги, а тут вдруг оживился:

– Думаешь, взялись бомбить торгашей?

– Не исключено.

– Хотя на серию явно не тянет… Может, случайность… Но все равно надо поработать в кадрах – где там, говоришь, обе потерпевшие пересекались?

– В универмаге «Столица».

– Во-во. Может, там как раз трудится наводчик или наводчица. И обеих потерпевших надо еще раз опросить – на предмет наличия криминального элемента в их окружении.

Удивительной все-таки бывает способность командиров приказывать с важным видом именно то, что ты и сам безо всяких указивок наметил делать.

– Хорошо, Борис Аркадьич.

Но как-то чувствовалось с самого начала нашего разговора: не только, ох, не только люберецкое дело, да и травяное тоже, занимают сегодня полковника. И вызвал он меня не только за тем, чтоб выслушать мой отчет. В подтверждение Аркадьич вдруг, словно бы между прочим, спросил:

– Слушай, ты такого майора, Эдуарда Верного, из московского городского ОБХСС, знаешь?

– Знаю, – без энтузиазма ответствовал я.

Пару лет назад мы с этим Верным познакомились на отдыхе в «Москвиче», нашем ведомственном санатории. Сгоняли несколько партий на бильярде, даже в баньке попарились и коньячку выпили (по его инициативе). Однако майор мне не слишком понравился. Скользкий он был какой-то. Сильно себе на уме. И говорил все время с неким подвывертом – многозначительно, будто знает о событиях и людях гораздо больше, чем может сказать. Будто у него какие-то особые источники информации есть, чуть не из самых верхов.

17
{"b":"133970","o":1}