Я в растерянности (и в ожидании) присел на уголок странного кресла.

И вдруг откуда-то – кажется, из той же двери, в которую вышла свита, – появилась девушка. Она была молода и мне незнакома. Но, вот странность – она оказалась обнажена до пояса. Грудь у нее была юная и красивая. И у меня вдруг возникло ощущение, что ее (грудь, а не девушку – она, повторяюсь, мне была совершенно не известна!) я уже видел…

Однако при виде «обнаженки» у меня не возникло никакого (как это обычно бывает в снах) возбуждения. Я с прохладным равнодушием смотрел на прелести девушки – будто находился где-нибудь в парижском кабаре «Лидо» или «Мулен Руж», где нагота и вожделение довольно далеко разведены друг от друга.

Девушка преспокойно, словно выполняя скучную обязанность, дефилирует к моему креслу и знаком показывает мне, что надо встать. Я привстаю, и тогда она стелет поверх его кожаной поверхности простыню. Затем, опять же жестом, приказывает мне лечь в кресло. Я и тогда не испытал ни малейшего возбуждения, только любопытство: что происходит и что за сим последует. Красотка абсолютно безучастно стаскивает с себя юбку и трусы. Затем садится на меня сверху – причем спиной ко мне. Повинуясь инстинкту, я приподнимаюсь и обхватываю ее руками.

И тут я узнаю ее! Это – она, Наташа! Я не вижу ее лица – она, напоминаю, сидит спиной ко мне, – но этот изгиб ее талии! И бедер! Все так знакомо! Мучительно знакомо! Да, это она, с молодым, упругим, прохладным телом! И когда я наконец осознаю, что это Наташа, я испытываю сильнейшее возбуждение и немедленно проникаю в нее (что странно, потому что я по-прежнему одет), и тут… И тут я просыпаюсь, с колотящимся сердцем, так и не испытав блаженного облегчения, а главное – так и не увидав лица девушки и не поняв, ОНА это была или нет, или просто незнакомка позаимствовала ЕЕ грудь, бедра и талию, которые я, оказывается, помню до сих пор…

…За окном три часа утра, уже рассвет и поют птицы… Я мог бы истолковать сей сон по Фрейду или по соннику, но какой в этом смысл! Главное: он ведь абсолютно несбыточен! Даже если Наташа жива и здорова – сейчас ей уже около пятидесяти. Она старше меня года на два. Нету на свете той девочки, в которую я был так влюблен почти тридцать лет назад. Кожа ее потеряла упругость, а формы обвисли…

И все равно мне кажется: если я вдруг повстречаю ее, то влюблюсь снова…

А может, напротив, до смерти разочаруюсь. И это, наверное, будет самым ужасным: я лишусь последнего утешения.

Однако в любом случае Наталья стала другой. Я с горечью увижу на ее лице и теле признаки увядания. (А она будет отыскивать их во мне!) И разочарования все равно не миновать…

Хотя сознаюсь: с тех пор, как появились социальные сети, я пытался через Интернет найти Наташу Рыжову. Я забивал ее имя-фамилию в поисковики. Никакого результата.

Вдобавок: кто только не заходил на мою страничку – я не скрывал своего настоящего имени. Явились едва ли не все одноклассники и институтские друзья, а также множество любопытствующего народу, о ком я знать ничего не знаю…

В конце концов, человек я достаточно известный. И если ОНА жива и я ей хоть сколько-нибудь интересен – сама бы меня отыскала.

Значит, думаю я, Наталье моя персона в любом качестве совершенно не нужна. Я успокаиваюсь и занимаюсь своими делами…

Но куда, спрашивается, девать воспоминания, которые порой наваливаются на меня вот в такие рассветные одинокие часы?..

Не было – как выясняется сейчас, постфактум, – в моей жизни столь счастливых дней, как та суббота с воскресеньем в конце июня восемьдесят первого. К сожалению, – как всегда бывает со счастливыми днями, часами, минутами – я понял это только много позже. А тогда мне казалось, что вся моя жизнь будет такой.

Дурацкое свойство счастья! Когда оно есть, считаешь его естественным, как дыхание. И только гораздо позже соображаешь, насколько тебе было хорошо в тот момент. И его уже не вернуть. Остается только вспоминать…

…Вечером в воскресенье (последовавшее за той субботой) ОНА запретила себя провожать. Только разве что от моей квартиры до метро:

– Зачем, дорогой, ну зачем тебе тащиться вместе со мной? Отдыхай!..

И я, идиот, согласился. Я и впрямь был тогда истомлен нашей любовью. Я мечтал рухнуть на тахту и уснуть.

Почему же я ее не проводил? Мы б еще хотя бы три часа провели вместе. Перед грядущей разлукой длиною, как оказалось, в целую вечность – это весьма существенный бонус.

И я последний раз поцеловал ее, в метро (куда уже валили с электрички дачники с сумками и цветами). Она опустила в автомат пятачок, прошла контроль, обернулась и помахала мне рукой.

Наталья ехала к своей толстой Наде на Тимирязевскую за вещами. («Здорово я в итоге у нее погостила!.. Лишь бы она маме моей ничего не рассказала!..») Затем Наташа отправится домой на своей электричке ленинградского направления. Я не волновался за нее. Я и думать не думал (как и все советские люди), что путешествие вечерним электропоездом может быть опасным.

И вот мы простились на станции, и я побрел домой, к своим унылым девятиэтажкам, которые тогда казались образцовым, почти шикарным жильем. Я чувствовал полное довольство собой. И опустошение. И счастье.

Я не вспоминал в тот момент о ней. Мне хватало собственных ощущений.

Я даже не задумывался тогда, как мало я о ней знаю. Она не рассказывала, а я, дурак, не интересовался. Секс с загадочной незнакомкой, подумать только! Я почти гордился этим. В голову почему-то лез рассказ Бунина «Легкое дыхание». Я даже готов был – вот дурак! – ограничиться одной этой встречей, настолько я был переполнен и удовлетворен ею.

И все, что я ведал о Наташе, было самым общим: живет в Подмосковье. Вуз закончила в этом году. Работает в НИИ. Ни адреса ее не знал, ни телефона. Домашнего, она сказала, не было. (Похоже на правду – за Кольцевой и нынче, тридцать лет спустя, с телефонизацией напряженка. Недавно я был на местном телефонном узле, соседка сказала, что в очереди числится уже тридцать восемь лет.)

– Дай тогда мне свой рабочий телефон, – попросил я Наталью.

– Без толку. Все равно меня не подзовут. Не положено.

Я немного поприкалывался, спрашивал, где же она трудится: в КГБ?.. надзирательницей в женской тюряге?.. в секретном бункере?

Я помню, как она сидела, завернувшись в простыню, на широкой тахте в спальне моих родителей и в ответ на мои шуточки хохотала… Когда это было? Утром, днем, ночью? А может, уже потихоньку опускался новый вечер? воскресный?..

Сутки – а точнее, около двадцати шести часов счастья, с того момента, как мы встретились у Пушкина и отправились в «Ленком», и до нашего расставания в метро «Ждановская» слились в моей памяти в один сверкающий, переливающийся всеми цветами радуги шар… И спаялись воедино воспоминания о нашей первой ночи – семнадцать часов разговоров, ласк и сна урывками…

У меня был крошечный сексуальный опыт. Ночь с Натальей оказалась первой ночью с девушкой, которую я действительно любил.

Я никогда не чурался в своих детективах постельных сцен. Даже, честно скажу, описывал их с удовольствием. Мне и самому, признаться, нравится все телесное. И читатели клубничку любят. Даже женщины. Даже те, кто сетует потом: фу, как пошло, как грубо!..

Но о том, как у нас было с Наташей, я вам не расскажу. Это слишком личное. Слишком родное. Слишком интимное.

Скажу только, что она оказалась, к моему безмерному удивлению, девушкой. Мне ведь, молодому идиоту, перед той ночью мнилось – я даже слегка опасался…

Тревога или страх всегда присутствуют, даже в счастье…

Даже в любви…

Как и слезы…

Так вот, мне представлялось: раз она такая общительная, открытая, раз столь быстро согласилась поехать ко мне домой и сразу я смог залучить ее в койку, то она – опытная, а может, даже и распутная женщина. Но нет: она оказалась девушкой! И это было странно. Даже по тем, чуть более сдержанным временам: все-таки она окончила институт, значит, и лет ей как минимум было двадцать один – двадцать два. И я… Я в ту ночь не смог сделать ее женщиной. Я пожалел ее. Зачем? Дурак, для кого?