— Ну чего они не видели? — сказал Штраух, садясь в машину. — Ну, человек захотел пописать…
— Памятники не писают, — глядя через непроницаемо темные очки, бесстрастно ответил Юткевич.
Ох, сколько в нашем кино было этих неписающих памятников!
Юткевич остался в памяти современников (за потомков не ручаюсь) ещё и своими культурными контактами с Францией. После приезда в СССР Ива Монтана, о пребывании которого Юткевич снял фильм, по Москве ходила в списках сатирическая поэма за подписью Иоанн Московский, свидетельствовавшая о неприятии рядовым обывателем завезенных из Франции сортирных новаций. Вот соответствующие строки:
В семье Юткевича волненье
В сортир проводят синий свет.
И домработница на кошку
Кричит: «Не писай на паркет!»
Видите, до чего дошло! И свет синий. И на паркет писать не надо.
Владимир Наумов описывает в своих воспоминаниях драматические коллизии, вершившиеся в момент встречи руководителей ПиПа (Партии и Правительства) во главе с Хрущевым и творческой интеллигенции страны в Доме приемов на Ленинских горах. В те судьбоносные дни стоял вопрос о слиянии Союза кинематографистов с другими союзами, то есть практически о его уничтожении. Пырьев, председатель киносоюза, нюхом чувствовал, что эта встреча — шанс спасти союз. Надо только улучить момент — по-свойски переговорить с Никитой. За время обеда попытка завести разговор не удалась. Но наступил перерыв…
«Поскольку обед длился долго, в перерыве все отправились справлять естественные потребности. Общий большой туалет (условно назову его демократическим) располагался ниже этажом (насколько память мне не изменяет). А прямо у выхода из дверей президиума для самого высокого начальства был маленький туалетик, по солдатской терминологии, на три «очка».
Пырьев был завсегдатай таких правительственных мест. Мы-то с Аловым впервые туда попали, а он, как царь и бог, знал все тонкости этикета и протокола. Знал и то, что этот крошечный туалетик не для простых смертных, но, видимо, желая наказать меня за нерасторопность в выполнении его поручения (занять место за столом поближе к Хрущеву), решил сделать «подлянку». Говорит: «Ссать хотите? Идите сюда». И подвел нас с Аловым к правительственному туалету.
Мы зашли. У каждого писсуара — широкая спина в пиджаке покроя Совета министров и ЦК партии. За каждой — небольшая очередь из высшего начальства. Довольно странное зрелище: портреты, которые носят на демонстрациях и развешивают по большим праздникам, стоят в очереди к писсуарам. В одну очередь встал я, в другую — Алов. Очередь от силы три человека, не то что внизу. Когда подошла моя очередь, слышу какой-то шорох. Обернулся, через плечо вижу: вкатился Хрущев. Алов находился у писсуара, ближайшего к двери, и Хрущев двинулся именно туда. В секунду очередь исчезла — как корова языком слизнула. Остался один Алов, уже приступивший к действию. Хрущев смущенно-покровительственно улыбнулся и встал за ним. А далее произошло форс-мажорное обстоятельство, которое невозможно было ни предвидеть, ни объяснить с научной точки зрения.
Что может произойти с человеком, в момент освобождения своего организма внезапно подвергшегося нервному шоку? Скорее всего, естественная реакция организма на потрясение (от близости к вождю) — зажим. Но, вопреки логике и законам биологии, организм Алова среагировал неожиданным образом начал неостановимо вырабатывать мочу. Минута, вторая, третья. Одна очередь прошла, вторая — Хрущев и Алов все стояли, и Алов все никак не мог завершить бесконечный процесс. Сначала Никита Сергеевич насторожился. Потом стал бегать глазками по сторонам, видимо подозревая провокацию, и, наконец, принял единственно правильное решение — перебрался в другую очередь и немедленно был пропущен к «очку».
Под осуждающие взгляды высших руководителей страны мы выскользнули из туалета и тут же наткнулись на Ивана Александровича. Он стоял в странном напряжении, интуитивно понимая: что-то произошло, и именно с нами. Мы рассказали ему о случившемся, он в отчаянии замотал головой: «Дураки! Какие болваны! Такого удобного случая больше не представится…» И, обращаясь к Алову, добавил: «Ты же был рядом. Мог все сделать! В этот момент человек находится в состоянии расслабленности. Ты должен был бросить все свои дела, повернуться к нему лицом и сказать: «Никита Сергеевич, надо сохранить Союз кинематографистов!» И он бы тебе не отказал. Неужели не понимаешь: в такой ситуации не отказал бы! Это все равно что вы выпили на брудершафт. Вы теперь как близкие друзья! Он бы тебе никогда не отказал!»
…Момент интимной близости был пропущен. Далее Пырьев спасал союз уже без участия Алова и Наумова…
Туалет Союза кинематографистов. Чувствую немощь своего пера перед величием хранимых им тайн. Будущие корифеи десятой музы отсиживались в нем, чтобы попасть на показы вожделенных заграничных фильмов — редкий дефицит тех времен, доступный лишь малой толике избранных. Корифеи здравствовавшие, народные артисты, секретари союза прятались, запершись в кабинках, от оргсекретаря, тщетно искавшего их, чтобы подсунуть на подпись какую-нибудь очередную пакость типа писем в поддержку родного ЦК, мудро поспешившего с братской интернациональной помощью чехословацкому народу.
Братья мои по перу, коллеги-киноведы! Поройтесь в памяти, не поленитесь записать вспомянутое, в давние годы виденное или слышанное. Не обездольте потомков неведением славного (равно и бесславного) прошлого нашего кинематографического цеха.
Сергей Параджанов спросил у московских кинематографистов (среди них был и Витя Демин, рассказавший мне этот сюжет), приехавших на пленум в Киев.
— А что, правда, в Москве мужчины такие сильные?
— ???
— Ну, я на «Мосфильме» зашел в туалет, а там кафель до потолка.
Альфреду Хичкоку принадлежит основополагающая эстетическая формула: «Продолжительность фильма определяется вместимостью мочевого пузыря зрителя».
Отару Иоселиани принадлежит другая эстетическая формула, столь же основополагающая и столь же, на мой взгляд, бесспорная: «Искусство есть экскремент от прожитой жизни».
Взаимосвязь духовной и телесной сфер нашей жизни, осуществляемую посредством посещения туалета, отметил уже самый первый теоретик отечественного телевидения — Вл. Саппак в книге «Телевидение и мы»:
«Полтора — два — пять — десять — двадцать миллионов людей, не видя и не ведая друг друга, точно по чьей-то команде, одновременно смеются, одновременно бранятся, одновременно отпускают одни и те же остроты. Пустеют улицы. Театры. Читальные залы. В городе падает потребление воды: люди перестают даже — сообщает статистика — посещать уборную, с тем чтобы потом разом, тоже всем одновременно, устремиться туда». Замечание сопровождено сноской: «О существовании прямой и вполне выраженной связи между работой городского телевизионного вещания и городского водопровода, обо всех этих падениях и взлетах в потреблении воды я прочитал в одном из иностранных журналов».
Где-то в начале 70-х бригада советских писателей приехала на сибирский бумкомбинат. Выступая перед рабочими, писатели призывали их увеличить выпуск столь необходимой народу продукции.
— В ваших руках судьба наших книг!
Писатели не знали, что выступают в цеху, недавно пущенном специально для выпуска туалетной бумаги. Да и сама эта продукция в ту пору была дефицитной новинкой. В Москве за ней стояли большие очереди. Даже большие, чем за самыми ходовыми книгами…
После мхатовской премьеры Горбачев позвонил Ефремову.
— Ну, как вам, Михал Сергеевич?
