— Василий Иванович, что-то у меня с обонянием плохо стало.
— Петька! Лекарство № 6!
Петька приходит с лекарством.
— Да это ж, Василий Иванович, говно!
— Так. Обоняние восстановлено.
Проходит месяц. Доктор думает: «Нет, я их все-таки подкузьмлю». Заявляется снова.
— Василий Иванович! У меня что-то с памятью. Ничего не помню.
— Петька! Лекарство № 6!
— Да это ж говно!
— О! И память восстановлена!
Кстати, не забудем и о моче. Она тоже может быть очень полезной. В том числе и для лечения болезней: в медицине даже существует особое направление — уринотерапия. Насколько она эффективна, пусть судят профи, но раз все-таки ею лечат, то, наверное, не безрезультатно.
А во времена античного Рима почти на всех улицах стояли особые вазы для мочи — специальные служители доставляли их содержимое на фабрики по производству тканей. Император Веспасиан (I век н. э.; помните парижские «vespasiennes»?) решил даже заработать на моче — ввел налог, который должны были платить за мочу владельцы ткацких фабрик. Тогда и родилось знаменитое ныне выражение «Деньги не пахнут». Тит, сын Веспасиана, выразил недовольство новым налогом. Веспасиан поднес к его носу горшок с мочой и спросил: «Плохо пахнет? Это моча!» А потом дал понюхать деньги. Деньги не пахли.
Можно припомнить разные исторические и житейские случаи полезного и даже выгодного использования отходов нашей жизнедеятельности. Скажем, во время холерного карантина в Одессе в начале 70-х счастливые обладатели твердого кала выгодно обменивались с соседями, в качестве своего продукта не уверенными, но также жаждавшими поскорее вырваться домой: я тебе — дозу для анализа, ты мне — порцию компота из сухофруктов. Бизнес!
Но это, так сказать, шуточки. А доходило до страшненького: «Голод был, какого не видали, хлеб пекли из кала и мезги» — это строки Максимилиана Волошина, думаю, не одной поэтической фантазией рожденные. Гражданская война. Кровь, грязь, смута… Уже ничему не удивлялись…
Но все же главнейшее полезное назначение говна — быть эталоном. Поверьте, это эталон такой же непоколебимый и абсолютный, как платиново-иридиевый эталон метра, хранящийся в Гренобле в Международной палате мер и весов, под землей, в каких-то особых сейфах, при строго соблюдаемой температуре, влажности, атмосферном давлении. А тут не надобны ни сейфы, ни охрана, ни научный штат, ни даже сам материальный носитель. Посмотрел на него, прежде чем спустить в унитазе воду, — и достаточно. Причем, учтите, эталон всецело международный. Если тот же метр даже в наш век всеобщей унификации принят ещё не всюду и, скажем, англичане с упрямой тупостью до сих пор держатся за свои ярды и футы, то насчет говна — полное всемирное единодушие. Раскроем, для примера, Словарь разговорной лексики французского языка на слове Merde. Читаем: дерьмо, куча, грязь, мразь, пакость, мерзость… Кажется, большей ясности не требуется. Да, есть ещё сленговые значения: наркотик, героин. Тоже, сами понимаете, полнейшее дерьмо, редкой зловредности. Да и без всяких толковых словарей эталон «говно» (merde, shit, drek etc.) — великая общепонятная абстракция, с младенческого сидения на горшке вечная и абсолютная в сознании всех народов величина.
Анекдот конца 40-х; время борьбы с безыдейностью и космополитизмом
В ясли пришла комиссия — проверять, как поставлено идейное воспитание. Увидели, что никак. Велели немедленно исправить.
Приходят через неделю. Воспитательница собрала детишек, детишки скандируют:
— Трумен — бяка, Сталин — нака, война — кака.
Говно — категория, если хотите, философская.
Сортир располагает к мыслям философическим, уверен, не только в силу уединенности места, на время освобождающего нас от суетных оков. (Сортирные дизайнеры, кстати, стараются учитывать и эту духовную составляющую проектируемого помещения, его пригодность для медитации.) Не менее важны ещё сами природные свойства материала, от коего наше тело в сих местах освобождается. Ведь и золото — тоже не просто драгоценный металл. Оно ещё и злато, коему дано обретать, так сказать, черты одушевленные, метафорические. «Все куплю», — сказало злато». Говно — антипод злата. Не зря ассенизаторы, по-простому говночисты, издавна именуются золотарями. Противоположности сходятся.
Задумайтесь, сколько раз на дню вы вспоминаете об этом самом продукте. Если выдался день, что ни разу, — большая жизненная удача. Ни разу не вляпаться в говно, не встретить или не увидеть, пусть даже по телевизору, человека, которого считаете говном, не прочитать в газете о говеном положении дел в политике или экономике, не делать говеную работенку, не встать перед необходимостью лепить из говна конфетку, не быть обосранным дорогими коллегами, соседями и т. п. — все это, конечно, редкостное везенье. Ну и дай вам бог прямоты и юмора называть вещи своими именами, пусть даже иногда и гиперболизировать — как же без этого! Так и жить легче.
Когда Денис Давыдов писал: «Вчера я был в гостях у Нины, пирог говно…» (дальше, на всякий случай, не цитирую — гусар все-таки!), наверное, он был несправедлив к этой неведомой нам даме и её кулинарному творчеству. Но зато нам остался маленький поэтический шедевр, переживший века.
И строки Евгения Евтушенко, посвященные Евгению Долматовскому в связи с каким-то из его печатных выступлений:
Ты Евгений, я — Евгений,
Ты не гений, я не гений,
Ты говно, и я говно,
Я — недавно, ты — давно, —
также, наверное, гиперболизируют характеристики. Не поручусь, правда, что стихи написаны самим Евтушенко, а не кем-то от его имени (верю все же, что это евтушенковское — он человек яркий, нестандартный). Существенно иное — то, что стихи живут, причем уже вне конкретной ситуации и персонажей (кто там вспомнит, из-за чего сыр-бор горел?!), дополняя привычный эталон любопытной градацией (я — недавно, ты давно).
А вот ещё эпиграмма. Не на кого-то одного — на весь коктебельский пляж. Кто там на нем лежал, какие совписовские бонзы и функционеры, никто уж и не помнит, а эпиграмма осталась. Вот она, сила образного слова!
Лениво плещется волна.
Тела по берегу раскисли.
И много плавает говна
В прямом и переносном смысле.
Хотя, конечно же, говно — слово эталонное, богатство русского языка не оставляет его без оттенков (говененький, говнистый, говняный, говнюсенький), что обогащает и расширяет палитру нашего восприятия жизни. Когда-то Михаил Андреевич Глузский (вот и с ним мы простились; редкий человек, никогда ни от кого не слышал о нем худого полслова) на мой вопрос о режиссере, у которого он только что отснялся, ответил: «Человек он сложный. По-простому, говнистый». С тех пор невольно вздрагиваю всякий раз, когда слышу о ком-то: «человек он сложный».
Помимо степеней уменьшительных есть и степень превосходная: говней говна. Это заслужить не просто, но такие люди встречаются. Одну фамилию мог бы с уверенностью назвать, но не буду — чтоб не зазнался. Кстати, фамилия вполне ассенизационная.
Валентин Иванович Ежов, замечательный наш сценарист, автор «Баллады о солдате», «Белого солнца пустыни», «Сибириады» и многих ещё оставшихся в памяти картин, любит говаривать: «Все режиссеры — говны». Справедлив он или нет, не столь уж и важно. Естественно, что между двумя профессиональными цехами, кровно необходимыми друг другу, всякие могут быть отношения. А вот употребление множественного числа занимательно. Есть в этом какая-то рационально необъяснимая прелесть и тонкость. И даже уважительность к обругиваемым. Дескать, не то чтобы я вас всех считаю аморфной фекальной массой. Каждый в своем роде неповторим, удостоен этого именования строго индивидуально. А вот все вместе, извините, говны.
