Апофеоз гражданской войны в "Черешне", где художник отобразил свое романтическое, поэтическое восприятие тех дней, показал нам, как герои, оставаясь с нами, уходят в легенду, становятся строкой песни, отторгаются в историческую вечность.

На пригорке, у селения, остановилась тачанка. Краткий миг отдыха — продолжающееся движение живет в лошадях, готовых умчать тачанку вдаль по ослепительно белой дороге. А бойцы лежат на зеленой траве — они и отдыхают, и мечтают, и думают безмятежно: в позах и движениях какая-то тягучая грациозная медлительность — они словно являются нам в воспоминаниях, мы наблюдаем их, как в замедленной киносъемке. Время возносит своих героев на пьедестал благодарной памяти. Кисть художника показывает их истоптанные, тяжелые сапоги, их утомленные, натруженные тела, но все это окутано ореолом легкой приподнятости, бойцы лежат на земле и будто парят над ней… Земля, ярко-зеленая от травы, нежно баюкает оторванных от нее войной людей. А в центре — фуражка с черешней. Ягода сочная, холодящая губы, брызжущая соком; ягода весны и раннего лета, плод первого труда, вечной любви к земле. Мирная ягода. Она светится в фуражке — символ той жизни, за которую они сражаются…

"Невозможно быть новатором в искусстве, являясь обывателем в жизни" — кредо мастера. Творчество и жизнь; творчество как составная часть жизни — пламенеющая, вдохновенная, выражающая самое сокровенное, характерное и необходимое.

В фильме о художнике есть любопытный эпизод: встреча со старой матерью.

В ответ на шутливый и все же горестный материнский упрек: забыл матку, наверное, на волах в гости едешь, — художник стремится не то чтобы оправдаться, но поведать матери — где он, что и как. А может, отчитаться? Отчитаться перед родным уголком земли, откуда родом, откуда мать провожала…

Вот он, дом старой матери, увешанный вязками лука, дом, где художника всегда ждут. Дом, где он вырос, говорит мать, не художником — хорошим человеком. Прежде всего этим гордится она: сын вырос не обывателем, а добрым и нужным людям.

И верно: только человек доброжелательный, справедливый, чтущий общественный интерес, способен развить свое дарование, завоевать признание и любовь. Настоящий талант добр. И счастье талантливого художника в том, что есть у него мать, родина, есть главная идея.

Сын снова уезжает от матери — отрывает его нетерпеливая жизнь. А детство его возвращается. В картинах. "Художник начинается с его биографии, с его детства, с того, что он полюбил, чему стал предан, с его совести…"

"Мальчишки", "Из детства", "Сергей Есенин с дедом". Последняя картина, как только была выставлена, привлекла внимание своей новизной, суровой правдивостью, и тому не мешала некоторая стилизация, в чем упрекали художника. Не зная своего деда, сумел ли бы написать мастер этого иконописного старика в белой рубахе — прямого, словно восстающего. А рядом деревенский мальчишка с голубыми глазами-васильками. И тоже глядит непримиримо…

Евсей Моисеенко: "Истинный мастер всегда в ответе перед временем…"

Две войны за спиной у художника, увиденная детскими глазами — гражданская, и позже — Великая

Отечественная война, когда он защищал свою Родину с оружием в руках, изведал радость побед и горечь плена — томился в фашистском концлагере. Естественно, он не мог не писать войну. Ибо до сих пор она колоколом звучит в душе и сердце художника, коммуниста и гражданина.

"Матери и сестры": на наших глазах фигуры женщин, которые провожают мужчин, уходящих на фронт, становятся жестокими, сопротивляющимися, ощутимо валится на плечи тяжесть. Молодые женщины словно бы сгибаются, а старые принимают беду стоически… Душа этого прощания — девчоночка, тонкая белая стеб-линка, все тянется и тянется вослед ушедшим… Картина трагической достоверности и глубокой веры в силу женскую.

В "Победе" Моисеенко видели мотив "пьесы", мотив жертвенности. Руины города, конец войны. Победа! Но раздается последняя автоматная очередь, и падает товарищ солдата-победителя; падает, неловко складывая ноги и опуская голову ему на грудь. Последний павший в боях. И кричит солдат от радости победы, от ненависти и боли… У этой картины чувствуешь, что война не стала для Евсея Моисеевича легендой, она еще не кончилась для него: еще, возможно, до сих пор просыпается он, ощущая на плечах гимнастерку солдата или куртку узника концлагеря…

"Крутого замеса человек, — сказал о нем писатель Федор Абрамов, -

…выварен в самых крутых щелоках эпохи".

Может быть, именно потому чувствуешь в его картинах нежность к "малому" миру детства, к лошади, к тихой прелести родной природы. Художник часто вспоминает ночное. Поле, небо, звезды… Грозы ночные, сбиваются лошади, не едят, прядут ушами… Молнии — "мы прячемся под армяки…"

Негромко, но так проникновенно и ласково, так любовно и бережно звучит "стих" его совсем небольших картин — "Овражки", "В деревне", "Стожки", "Дождик"… Всего лишь речка светится в балке, да лошади пьют этот свет. Всадник, накрывшись одежкой, трусит под косым дождем на черной лошади, рядом — трогательный жеребенок… Видения его души…

Отправляясь куда-нибудь в дорогу, Моисеенко берет с собой альбом, томик Есенина.

Я познакомился с ним более полувека тому назад. В большой и шумной литографской мастерской Вхутемаса он сидел на рабочем столике, далеко вытянув ноги, и пристально рассматривал окружающих.

Это был Юрий Пименов — тогда новичок среди студентов графического факультета Высших художественно-технических мастерских, а ныне народный художник СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий.

С первых же минут знакомства, не сойдясь в каких-то суждениях по искусству, мы заспорили. Он был горяч, стремителен, напорист, и дискуссия продолжалась достаточно долго, хотя, о чем шел спор, теперь мы оба уже не помним.

Мы подружились. Нас объединяли молодость, общая студенческая скамья, бескорыстная любовь к искусству, искреннее желание познать новое и неизведанное. Нами владел тот светлый дух революционной романтики, которым дышало то время и который окрылял как учеников, так и учителей, никогда не знавших и не произносивших слова "самовыражение".

Мы вместе учились у Фаворского и Павлинова, вместе подрабатывали мелкой журнальной работой, снабжая главным образом журнал "Самолет" своими иллюстрациями, представлявшими некую смесь из фотомонтажа и рисования, которую в нынешнем поп-арте гордо величают "коллажем". Вместе усваивали дизайнерскую мысль того времени о том, что художник, подобно мастерам Возрождения, не может замыкаться в узкие рамки лишь одного вида изобразительного искусства, и вместе рвались работать в театре…

С первых шагов его самостоятельных художественных выступлений стало ясно, что Юрий Пименов незаурядный талант, хотя живое ощущение жизни в его работах было заслонено ненужными выдумками и поверхностными приемами. Даже в таких сильных живописных работах, как те, что изображали героиню романа Достоевского — Настасью Филипповну в Павловске, — это было очень заметно. Надо сказать, что обращался он к литературной тематике не только потому, что хорошо знал и любил поэзию и литературу, особенно литературу русскую, но и потому, что в этой тематике находил отклик тем духовным переломам, что он переживал в это время…

Советская живопись знает немало замечательных полотен, глубоко созвучных своему времени. Среди них — картина Пименова "Новая Москва", написанная в 1937 году, одна из самых удивительных по своей неувядаемой свежести. В ней художник решительно заявил, что он, коренной москвич, любит этот родной ему город, в котором он подметил и будет подмечать дальше все происходящие перемены и будет о них рассказывать зрителю.

Слово это художник сдержал. Широко известна серия картин "Новые кварталы", за которую в 1967 году ему была присуждена Ленинская премия, картин, в которых он с такой любовью рассказывает о раздвигающихся границах Москвы, о новых домах и новых улицах, и в самую первую очередь о тех простых, доверчивых и веселых людях, которые дают и новым кварталам, и новым картинам Пименова новую жизнь…