…необузданный фантаст… чудесный Рембрандт…" Встречался с музыкантами, писателями; в салоне Полины Виардо, куда ввел его Иван Сергеевич Тургенев, знакомился с Ренаном и Золя… Учитель Поленова Павел Петрович Чистяков говаривал: мы, живописцы, народ мимолетный, бездомный. А вот
Поленову в бродяжестве, за границей не жилось, как сырой тоской тянуло: "…прямо подло жить в Европе, когда в России надо работать… Чувствую себя… без почвы, без смысла…"
Отказался писать блудного сына, вернулся домой, выставил картины, произошла перепалка со Стасовым. Тому вдруг показалось, что у Поленова склад души не русский. И вообще — жить бы ему за границей. А он только и дышал лесами да полями российскими.
Любовь к родине для него, человека образованного и талантливого, имела особый смысл. В иные времена простая порядочность, нежелание прислуживать, кивать, поддакивать, становиться во фрунт — уже само по себе достоинство немалое. Поленов большую часть своей жизни, — а он знавал еще людей пушкинской эпохи, переписывался со Львом Толстым — прожил именно в такие времена. Вместе с другим мужественным человеком, художником В. А. Серовым, именно он в 1905 году написал протест в собрание императорской Академии художеств: "Мрачно отразились в наших сердцах страшные события 9 января".
Был глубоко порядочным, совестливым человеком. Это довело до неврастении, и он познал, что жизнь — болезнь, но зато не сыщешь, пожалуй, в его жизни поступка, которого мог бы стыдиться. Таким, очевидно, родился, таким воспитали — учили гуманности, добру. Еще прадед Поленова писал "рассужденье о свободном труде крестьян" под девизом: "Хорошие нравы лучше хороших законов". Отец радовался уничтожению крепостного права. А сам Поленов начал с того, что замыслил картину "Заседание Интернационала".
Человек лично храбрый, участвовал в сербо-хорватско-турецкой и в русско-турецкой войнах, был награжден медалью и крестом. Но кровь людскую, огонь сжигаемых жизней не мог запечатлеть на полотне и не хотел — цвет ее обжигал, слепил глаза.
Представляется, что однажды, поселившись в Трубниковском переулке, он из окна увидел свой "Московский дворик". И глазам, сердцу, уму, отупевшим от ужасов войны, дворик явился миром, в котором очень хочется жить. А что, собственно, в этом дворике? Не какая-нибудь Венеция с дворцами и гондолами. Куры копошатся. Лошадь понурилась в своей телеге. Малыши на обычнейшей лужайке с обычнейшими ромашками. Женщина спешит с ведром воды. Сушится белье. Деревья да сараюшки. Быт как быт. А приходит ощущение счастья. Смотришь, "выходишь", минуя раму, в дворик, шагаешь тропкой и понимаешь: вот она, жизнь…
Именно "Московским двориком" Поленов дебютировал на выставке передвижников и "за нее" был принят в члены Товарищества. "Московский дворик" озарен светом радости бережно хранимого чувства. В нем желанное прикосновение к теплу бытия. Без сентиментальной слезинки, без поклонения. Не станешь на колени, чтобы поцеловать эту землю, но с удовольствием пойдешь по ней, и запоешь, и поваляешься на траве, и блаженно будешь глядеть в бездонную синь, где "белеет облаков летучая гряда".
Все в "Московском дворике" гармонично и мягко. Ничто резким контрастом не разрушает цветового единства. Органично соединяются жилище человека и природа. Все пронизано небесной голубизной и светом. Говорили, что от картины "веет свежестью молодости". Да и писал ее человек молодой — в 1878 году Поленову исполнилось всего тридцать четыре года. Комментируя картину, цитировали следующее: "В Москве выдуманы слова: приволье, раздолье, разгулье… Голубушка Москва любит маленький беспорядок". Под порядком подразумевалась, очевидно, линия наступающих ампирных особняков. Но уютный дворик (не они ли, эти дворики, создали Москве славу большой деревни) — не беспорядок, а явление высшего порядка, он естествен и необходим, прост и свободен, он как единый аккорд. Дворик исполнен поэзии. Сколько прелести в белой, выгоревшей на солнце детской головке. И в задумчивой фигурке, бредущей к цветку… Картина без недомолвок. Все рассказано. Так почему же в ней находили неисчерпаемую тайну нашей Родины? В обыкновенном увидено, узнано необыкновенное.
Необыкновенное очарование родного края.
Художники обращались тогда и к библейским сюжетам. И Поленов пишет своего Христа. Но вспомним вначале другое, более раннее полотно "Сказитель былин Никита Богданов". Потому что оба — и Христос и Никита у Поленова одной породы — странники, правдоискатели. Только первый молод, а Никита староват, темен лицом. Напряженно, устало-страдальчески вглядывается он в окружающую жизнь. И устал как будто не от странствий, а от былин своих — у него в котомке они, а не снедь и одежка. Таскает свои былины Никита по дорогам, по белу свету и раздает людям корявыми, темными руками. Сидит он, всматривается, готовит новую быль — и тогда этот обыкновенный мужик в драной синеватой рубахе, латаных штанах и лаптях поднимается фигурой величавой, этаким всеведом, вот-вот ударит посохом в землю — вода пойдет. Но не в том его сила, а в спокойствии к жизни. Деревянная стена, к которой он прислонился, светится голубоватым (цвет, особо любимый художником), желтоватым, согревающим светом, так и кажется, что пахнет, как свежесрубленная, смолой живицей — и как бы сказочный терем и избушка на курьих ножках перед нами. Однако это стена простой избы или даже сарая, рядом колесо от телеги и дуга…
И Христос у Поленова — странник, как Никита, в позе усталого путника. Не вершить свою волю хочется ему, не бог он — ищущий человек. Усевшиеся вокруг любопытствуют о нем, одержимом. Теплая дневная сумрачность в картине "Христос и грешница". К утомленному путнику толпа тащит упирающуюся девушку-блудницу. Происходит действо, фигуры расставлены, как на сцене, но три нити психологического напряжения связывают картину живым клубком человеческих страстей. Три взгляда. Испуганный, надеющийся — девушки. Цепкий, мгновенно оценивающий ситуацию и уже грустящий о ее неизжитой обыденности — Христа. В следующую секунду он найдет наиболее точное определение и скажет: "Кто из вас без греха, первый брось в нее камень…" Фразу эту обладатель третьего, ожидающего, взгляда — всадник на осле — увезет и размножит по другим улицам, поселкам и городам. Христос — молодой Никита Богданов. И не суть для художника: был или не был такой человек. Суть: вот вам, вы, развратничающие братья во Христе, как можете судить других?..
Зло пытался Поленов пресекать просветительством. Сеять доброе и вечное, тот святой огонь искусства, который замечали в нем современники. Во что бы то нп стало накормить голодных духом — чем можешь и как умеешь. Создает народный и школьный театр, в своей усадьбе — музей. После Октябрьской революции его избирают председателем секции народных театров, причем этот председатель сам участвует в оформлении декораций, пишет музыку, больше всех хлопочет, наконец сооружает передвижной театр-диораму: показывать крестьянам кругосветное путешествие. За что получает неожиданный "гонорар" — мальчишка дарит ему булочку!
Человек благородных устремлений, Поленов романтик и в так называемой личной жизни. "Вы исчезли, я остался, как озаренный светом… Шел снег с дождем, огромные мокрые хлопья так и залепляли лицо, всюду грязно, мокро, пронзительный ветер, а я стоял на ступеньке Вашего крыльца и был несказанно счастлив, и лучшей минуты в моей жизни не было…"
На взгляд черных раскосых глаз скуластой смуглой женщины он натолкнулся случайно, на станции Орел. Любил ее долго и верно. Без взаимности. Много лет спустя она, певица Климентова, женщина, так и не нашедшая своего счастья, написала семидесятилетнему Поленову: "Рыцарь красоты! Какое славное наименование дал Вам С. Мамонтов".
А рыцарь красоты все-таки свое счастье нашел. Наташа Якунчикова ждала его долгие годы. Дождалась, стала верной женой и товарищем. "Ты умеешь наслаждаться высоким в искусстве", — говорила она о нем. Жизни без театра, музыки, литературы не представлял. Театрально-музыкальные кружки, рисовальные, акварельные, увлечение старинной русской резьбой, декорационная деятельность, наконец, Абрамцевский кружок Саввы Морозова — какая-то физически невмес-тимая жизнь. А по вечерам они с Наташей читали вдвоем.
