Нет, ну просто не может не быть в прошлом чего-то такого, из-за чего Гонтарь до сих пор боится Павла! Последнее, что он помнил, когда шел по тайге после "скоротечного огневого контакта с немедленным переходом в рукопашную", это громко хрупнувший сук, будто кость под колесом автомобиля. Продырявленный в трех местах, он кое-как ковылял по берегу речонки, когда наткнулся на глубокий и узкий, захламленный валежником, лог. По дну его струился ручеек, кое-как пробиваясь между черных древесных стволов, черт знает сколько лет уже не могущих сгнить в этой ловушке. Лезть напролом через эту чертоломину он поостерегся, и побрел вдоль лога, намереваясь либо обойти его, либо найти местечко, не так заваленное буреломом и валежником. Вскоре наткнулся на гигантский кедр, видимо весной упавший поперек лога, потому как хвоя не успела пожелтеть, но за жаркое лето дерево успело высохнуть качественно. И хватило ума у Павла попробовать по кедру перейти на ту сторону. Кедр – дерево коварное; толстенный сук может хрупнуть, как спичка, от малейшего усилия. Павла постоянно смешило, что многие писатели приключенческого жанра принимая, видимо, кедр за родственника тиса, заставляют своих героев изготавливать из него луки. Павел из своего детства помнил, что самый лучший лук из лиственницы. Перебираясь по стволу дерева через лог, он оступился, потерял равновесие, ухватился за, казалось бы, толстый и надежный, сук, и полетел вниз головой в темную и сырую глубину…
… Что же могло такого выпасть тогда из памяти?..
Вернувшись из экспедиции в Алтайский заповедник, и придя на следующий же день на работу, Павел еще в дверях столкнулся с деканом:
– А-а… Павел Яковлевич! Какой поздоровевший, да какой загорелый… Здорово, наверное, отдохнули на горном воздухе?
Такой радушный прием мог быть только в одном случае, когда Павел не пропадал в экспедиции в сентябре. Он спросил уныло:
– Когда ехать, Герман Григорьевич?
– Какой же вы проницательный, сил нет. А ехать завтра, как обычно, с первым курсом.
– Я же еще и рюкзак не успел разобрать…
– Хорошо, Павел Яковлевич, подскажите, кого послать? Большинство сотрудников пенсионного и предпенсионного возраста, остальные по экспедициям, еще не вернулись…
Павел чуть было не ляпнул: ну и сидели бы на пенсии. Кто их заставляет работать? Пропустили бы молодых вперед. Молодежь рвется в науку, а приходится десятилетиями в ассистентах сидеть… Но весь этот монолог он произнес про себя, и только вздохнул, еще более тяжко.
Утром он прибежал к Университету с рюкзаком, так и не успев сбрить дремучую бороду, отпущенную в экспедиции. К отъезду он чуть не опоздал, едва успел забежать в деканат за списком группы. Прыгнув в автобус, даже отпрянул от неожиданности: на переднем сидении сидела Вилена. У него как-то и из головы вылетело, что он вполне может встретить ее в Университете. Хотя, она могла поступить и в новосибирский. Он все же ближе к ее дому. Тем не менее, она сидела и мило улыбалась ему, как старому знакомому.
– Здравствуйте, Павел Яковлевич, – поздоровалась она, истолковав по-своему его замешательство.
Павел поздоровался, и сел на боковое сиденье рядом с водителем. Всю дорогу она о чем-то шепталась со своей соседкой, и время от времени обе тихонько смеялись. А Павел ежился под любопытными взглядами девчонок. Их опять оказалось большинство в группе. Лишь шестеро парней пристроились на задних сидениях.
Павел терпеть не мог, ездить на уборочные со студентами. Машину водить он не умел, потому не мог и подработать лишнюю копейку в совхозе, а в земле ковыряться вместе со студентами, хуже пытки он и представить себе не мог. В тех местах, куда обычно ездили на уборочную, путных лесов не было, а потому и по лесу побродить не представлялось возможности. Так что время для Павла тянулось мучительно медленно, даже при наличии полудюжины толстенных монографий научных светил, которые он прихватил с собой.
Уборочная шла своим чередом; работали, уставали, вскоре пошли дожди. Стало холодно и вовсе неуютно. В старом, не то доме, не то сарае, в котором они жили, тепло было лишь в тесной прихожей, или бывшей кухне, где стояла полуразвалившаяся печь. Еще в день приезда, в предвидении холодов, Павел подремонтировал ее, и когда начались дожди, было где хоть одежду просушить. Из прихожей вели три двери; в большую комнату, поменьше и в крошечный чулан, в котором устроился Павел. В чулан еле-еле удалось втиснуть койку, но Павлу нравилось это тесное пространство. Может быть, после простора гор и тайги, ночевок под открытым небом, сознание требовало отдыха в тесноте.
В одну из суббот случилась история, которой Павел не придал особого значения, но потом она сыграла немаловажную роль в его судьбе. Вернее, она дополнила ту кучу дерьма, которую нагромоздил на него Гонтарь, когда вознамерился выпихнуть его из Университета, во что бы то ни стало.
Поздно вечером в их общежитие заявилась компания парней. Павел не видел, как все началось, он уже дремал в своей каморке. Как потом рассказывали студенты, компания оставалась поначалу снаружи, вошел только самый шустрый. Девчонки уже лежали по постелям, а он начал присаживаться к ним и совать руки под одеяла. Они молча кутались в одеяла, отпихивали нахальные руки, но шума не поднимали. Наконец дело дошло до Вилены. Она не стала дожидаться, когда парень начнет ее лапать, поднялась ему навстречу и отвесила оплеуху. Но ручка девчушки, привыкшей сама рубить дрова для костра и таскать тяжелую понягу по сорок километров в день, обладала такой тяжестью, что крепкий парень не устоял на ногах. Тут же в нем взыграло оскорбленное мужское достоинство, и он кинулся на Вилену с кулаками. Приученная таежной жизнью к быстроте и решительности, она сорвала верхнюю дугу спинки кровати и так врезала нахалу по голове, что парень рухнул на пол без сознания, а когда очнулся, кинулся на улицу. Парни-студенты оказались трусоваты, в конфликт не ввязывались, но пострадавшему, видимо, стыдно было признаться товарищам, что его девчонка оглоушила; он принялся орать, что его избили парни. Вот тогда-то и ворвалась вся компания.
Павел выскочил на шум, как был, в тельняшке, в трусах и с всклокоченной бородой. Студенты держали дверь своей комнаты изнутри, компания старалась ее высадить, и теснилась в тесной прихожей. Павел схватил грубо сколоченный из досок стол, и как бульдозер оттеснил толпу к входной двери. Перекрывая галдеж, заорал:
– Тихо! В чем дело?! – обескураженные столь решительными действиями, парни притихли. Он поставил стол и спокойным тоном продолжил: – В чем дело? Давайте поговорим. Может, придем к единой точке зрения и решим все возникшие проблемы?
Из толпы вывернулся маленький, шустрый заводила. На лбу его уже вспухла мощная шишка. Куражась и кривляясь, как обезьяна, он протянул:
– У-тю-тю… Какая толстая, здоровая бутка!.. Если тебе спичку между ляжек вставить, загорится, а? – он весело гыкнул, обернувшись к своим. Те ответили глумливыми смешками. Повернувшись к Павлу, спросил серьезным, и как бы сочувственным тоном: – Ты что, петух в этом курятнике? – и потянулся к его бороде.
Павел поймал его за руку, слегка крутнул, дернул на себя, и парнишка оказался у него под мышкой. Не поняв, что произошло, смешно заболтал в воздухе ногами, в толпе послышались смешки. Воспользовавшись игривым настроением, Павел предложил:
– Вот что, ребята, давайте выйдем и поговорим… – теснясь в дверях, толпа с грохотом выкатилась на крыльцо.
Павлу показалась подозрительной, эта готовность к сотрудничеству. Парни были, слегка выпивши, а значит, далеки от благодушия. Выйдя вслед за ними, он швырнул своего пленника на землю. Отлетев шага на три, он приземлился на четвереньки, и плаксиво завопил:
– Чего швыряешься?!
Парни стояли полукругом у крыльца и будто чего-то ждали. Мимоходом он подумал, что зря швырнул заводилу, этим он слегка подпортил предстоящие переговоры. Но очень уж чесались руки, сквитаться за оскорбление. Он спокойно, рассудительно заговорил:
