Парни, наконец, ушли, но Павел так и не уснул. На часах было два, когда они вернулись. Лежа с закрытыми глазами, Павел прислушивался к себе, к тому, как начиналась у него "пляска нервов". Кровать под ним плавно двинулась в одну сторону, потом в другую, потом она начала заваливаться вперед и он понял, что теряет сознание. Вцепившись обеими руками в матрас, он медленно дышал носом, стараясь не поддаться слабости, и не упустить сознание. В окружающей темноте мельтешили разноцветные пятна, уши то закладывало, словно ватой, то в них поднимался трезвон колокольчиков, маленьких таких бубенчиков, которые рыбаки вешают на закидушки.
Ему удалось все же расслабиться и ни о чем не думать, возможно, ему удалось бы и победить этот приступ, он уже его почти победил, начал помаленьку задремывать, размахи кровати становились все меньше, цветные пятна блекли… Как вдруг тяжкий удар ухнул на потолок. Павел аж подскочил от неожиданности. Но тут же вспомнил, что этажом выше живут поклонники атлетизма, но занимаются они почему-то по ночам и не чаще одного раза в неделю, при этом так грохают гири об пол, что с потолка сыплется штукатурка. Он не выдержал. У него тут реальная возможность остаться на век инвалидом, к тому же без образования, а какие-то идиоты этак жизнерадостно кидают гири на пол в четвертом часу ночи. Вскочив с кровати, он, как был в одних трусах, выскочил в коридор. Руки колотило крупной дрожью, коридор кренился из стороны в сторону, по стенам метались цветные пятна.
Он с трудом отыскал нужную дверь, потому как в глазах уже темнело. В комнате было накурено, кровати сдвинуты к стене, на затиснутом в угол столе стояло несколько бутылок. На свободном пространстве стояло несколько гирь, вокруг на койках сидело четверо парней, а пятый в это время тужился выжать двухпудовую гирю.
– Вы когда людям спать дадите?! – заорал Павел.
В этой комнате жили третьекурсники, и им было плевать на призывы какого-то первокурсника – салажонка в их понимании. Но Павел был, видимо, очень страшен; с перекошенным от боли и ярости лицом, весь покрытый багровыми рубцами. Парни притихли, со страхом глядя на него. Тот, что мучил гирю, с размаху ухнул ее на пол, в зубах у него была папироса, вроде бы даже "Беломор". Ну, ясно: железный русский парень, после литра самогонки, с папиросой в зубах, пожонглировать двухпудовочкой…
– Чего надобно, старче? – нахально осведомился он.
Павел шагнул в комнату, студент преградил ему дорогу.
– Шагай отсюда! Видали мы таких… блюстителей порядка…
Павел осторожно взял его за бока и швырнул на койку. Потом собрал гири. В одну руку взял пудовку с двухпудовкой, в другую – две полуторки, и, помахивая гирляндой чугуна, пошагал прочь. Парни ошеломленно смотрели ему в спину.
Гири он зашвырнул под свою кровать. Улегшись, попытался расслабиться, но было уже поздно… Если бы он принял пару таблеток сильного транквилизатора, возможно и все обошлось, но он перестал принимать лекарства, сразу же, как только вышел из госпиталя.
Как он пережил эту ночь, он не мог понять. Кровать то запрокидывалась назад, то вперед, это означало, что он то и дело терял сознание. В ушах слышался то вой сирен, то предсмертные вопли, то нестерпимый звон. Изредка уши закладывало, да так, что казалось, голова вот-вот лопнет. То он невыносимо мерз, то наоборот, обливался потом с головы до ног. А соседи его безмятежно спали. Да он ни за что не стал бы их будить, даже если бы умирал.
Только утром, обессиленный, он то ли задремал, то ли окончательно потерял сознание. Когда открыл глаза, обнаружил, что комната пуста. Постельное белье с соседних кроватей исчезло, и стояли они в беспорядке, сдвинутые со своих мест, создавая впечатление брошенности и запустения. Павел отметил про себя, что он точно провалялся без сознания несколько часов, иначе бы слышал, как соседи собирались домой на каникулы. Ему вдруг на мгновение стало страшно, что он не сможет подняться и умрет здесь один, без помощи, всеми забытый.
Тут, к его несказанному облегчению, вошла раздраженная, злая донельзя, комендантша.
– Ты чего валяешься?! – сварливо закричала она от двери. – Коли собираешься ехать домой на каникулы, так собирай белье, сдавай… Мне что, из-за вас тут до ночи сидеть?
Павел заворочался на кровати, кое-как сел. От слабости руки и ноги были какими-то инертно-тяжелыми, будто налитыми ртутью. С большим трудом натянув брюки, он поднялся, постоял, держась за спинку кровати, пережидая темноту в глазах. Комендантша не уходила, шарила зачем-то по всем углам комнаты, заглядывала под кровати. Павел собрал мокрое от пота белье, скрутил в тугой узел. Ноги дрожали и подкашивались, пальцы рук, были словно замерзшие, плохо гнулись и не слушались. Он двинулся к двери, но пол вздыбился, и чтобы не упасть, он сделал несколько поспешных шагов, целясь в проем двери, но промахнулся, и с разгона врезался лбом в косяк. Угадал прямо своим рубцом. В голове, будто молнии пыхнули. Ему даже показалось, что череп разлетелся на куски. Несколько секунд он ничего не видел, наконец, в сознание ворвался визгливый голос комендантши:
– Это же надо, так нахлебаться! Студенты… Интеллигенция х… А водку дуете ведрами! Как не стыдно вам только?..
Павел не стал дослушивать, протиснулся в двери и побрел в кастелянную. Пол то и дело уходил из-под ног, а перед глазами плавали какие-то черные облака, и мир лишь в их разрывах проглядывал бесформенными кусками.
Когда он спускался по лестнице, изо всех сил цепляясь за перила, навстречу попалось несколько студентов с его потока.
Кто-то весело заорал:
– Ба, Черная Смерть, ты где так набодался?!
Кто-то из его потока пустил слух, будто он служил в морской пехоте, и успел повоевать в какой-то необъявленной войне. Наверное, потому, что каждый вечер, когда сдавал вступительные экзамены, он приходил на пляж, расположенный неподалеку от Университета и подолгу плавал за буями. А большинство абитуриентов к экзаменам готовились на пляже. Глядя на него, решили, будто он суровый морской волк, или, на худой конец, морской пехотинец. Так ведь и прилипло прозвище. Хоть он на него внимания и не обращал, то есть не отзывался. Вот и теперь он молча протащился мимо парней, но тут в его глазах черные тучи окончательно сомкнулись. Пережидая тьму, он остановился, прислонившись к стене. Сквозь звон в ушах пробился испуганный возглас:
– Ребята, он не пьяный, с ним что-то не так…
Он почувствовал, что кто-то теребит его за руку, услышал сочувственные возгласы:
– Эй, Пашка, ты чего это? Может, скорую вызвать?
– Ничего, ребята, порядок. Просто в глазах потемнело… Может, от переутомления…
– Говорили тебе, зубри поменьше! – и компания протопала мимо.
Павлу как можно скорее требовалось добраться до дому, ему совсем не подходило, попасть в больницу в чужом городе. Проваляешься всеми забытый недели и месяцы, на скудной больничной кормежке, только хуже станет.
Кое-как выкарабкавшись из черного тумана, Павел добрался до кастелянной, сдал постель. Обратно иди было невпример легче, он теперь мог хвататься руками за стены. Торопливо собрав свои вещи, он отправился на вокзал. Ему казалось, что путь этот, сначала до вокзала, потом на электричке до дому, никогда не кончится. Да еще приходилось шарахаться от каждого милиционера, загребут в вытрезвитель, блюстители долбанные, и сдохнешь там, под видом алкаша. А что, бывали прецеденты… Весь мир, казалось, прекратил поступательное движение, и кружился подобно карусели. И время тоже кружилось на месте, и электричка стучала колесами на одном месте… Это кружение не оставило его, и когда он, наконец, выбрался из проклятой электрички. До дому надо было идти по узенькой тропке между сугробами. Несколько раз его заносило в сторону, и он валился в снег. Минуту лежал, прислушиваясь к толчкам крови в висках, потом вставал и брел дальше. Милиции в Урмане можно было не опасаться; главные силы остались на вокзале, а из городского отдела ребята, патрулировали только ту улицу, где находился главный универмаг и горком с исполкомом.
