— Я собираюсь вас проверить. Шмидт, должно быть, уже сказал вам, что мы никогда не платим жалованье просто помесячно, но мы возмещаем расходы, если они разумны, и платим всякий раз за поставленные сведения, если, конечно, они того стоят.

— Это хорошо, делайте ваше испытание, — ответил он.

— Я хотел бы узнать, есть ли немецкие войска между Мюлузом и Базелем и на правом берегу между Фрейбургом и Лёррахом. Какие войска? Кадровые? Резервисты? Потом номера различных частей, количество солдат в каждой роте, месторасположение штаб-квартиры, имена генералов и полковников. Вы сами были солдатом, вы воевали, вы знаете, что может быть интересным. Вы передадите все собранные сведения Шмидту днем 7-го, у вас есть достаточно времени. Теперь, давайте, повторите мне вашу миссию.

Я произнес эту последнюю фразу уже не с эльзасским акцентом, а на литературном немецком языке. И мой человек тут же застыл, безупречно вытянувшись по стойке «смирно» и совершенно правильно повторил мне данный ему приказ; это действительно был хороший бывший солдат и он не мямлил и не запинался.

— Вот сто франков на ваши расходы. Я вижу, что у вас хорошая память; ничего не записывайте, запоминайте цифры наизусть. Если запомнить не удастся и необходимо будет записать, записывайте в форме коммерческих счетов или прейскурантов, только не подписывайте. Нужно, чтобы при проверке ваших счетов, они не вызывали подозрений, что в них скрыты какие-то разведывательные сведения. Если заметят что-то хоть чуть-чуть двусмысленное или неправдоподобное, вы пропали. Шмидт знает, как это делается, он вам покажет. А сейчас мы расстанемся.

Я пожал руку моему новому агенту и проследил за ним взглядом. Он вел себя намного естественней, чем Шмидт. Он был незаметен, как и желательно, и привлекал внимание разве что своим итальянским типом.

— Мы посмотрим, — сказал я Шмидту, — что он нам сообщит о том, что мы уже узнали, и так мы проверим, серьезный это человек или нет. Для нас он должен быть теперь не Джузеппе Маджотти, а Эмиль, так я ему и сказал. Встретьтесь с ним 7-го и передайте мне его отчет в Берне 8-го. Но, прежде всего, не путешествуйте в компании Юбера. И держите меня в курсе всего, что касается этого проклятого баварского корпуса — каждый день! И при первом же их передвижении предупреждайте меня!

Было восемь часов, я подбежал к другу, который уезжал в Делль в тот же вечер.

В десять часов специальный комиссар в Делле по телефону зачитал текст моей записки майору, который связался уже с Главным штабом главнокомандования. Теперь это все следовало проверить, постараться сопоставить с уже известным, воздавая должное древней латинской поговорке: «testis unus, testis nullus»[24]. И, возможно, через три или четыре дня на маленькие вокзалы этого региона в Монбельяре, Люре, Жерарме прибудут два или три наших элитных полка или батальоны альпийских стрелков. Следовательно, и в этом случае тоже будет применен тот несгибаемый закон, который я называю параллелизмом фронтов, и в силу которого, по причинам, неизвестным публике, но хорошо понятным нам, два противоборствующих лагеря предпринимают почти одновременно и в одних и тех же местах одни и те же действия.

На следующий день я прибыл в Цюрих, где должен был встретить Эдуарда, Жоржа и Шарля. Первый мне служил для связи с сестрой Реккера, он сообщил мне, что она хочет меня увидеть, и я знаю заранее все, что она мне хочет сказать. Я назначил ей встречу на вторую половину дня в Вёллисхофене, так как она не боялась встречаться со мной в городе.

Второй напомнил мне, что Анри вероятно возвратится из Германии через несколько дней.

Что касается Шарля, то я ждал его на выходе из его банка, в полдень, когда колокола звонят на всех колокольнях Цюриха. Я узнал его под портиком, по его атлетическому виду и по тому, что он немного волочил свою раненую ногу.

Я пригласил его позавтракать, и он увез меня недалеко отсюда в огромную пивную, где каждый день поглощают кислую капусту сотнями килограммов, а темное и светлое пиво тысячами литров.

Он так же, как Мюллер, начал рассказывать о знаменитом французском капитане, который…, что, которого… Решительно…

— Знаешь ли ты, к какой службе он принадлежит?

— Министерство внутренних дел или Военное министерство, — ответил он, — я точно не знаю. Он посещает любовницу немецкого военного атташе.

Затем он проводил меня на вокзал, где я сел в поезд на Вёллисхофен.

Там, на скамейке недалеко от берега, меня уже ждала сестра Реккера; бедная женщина потеряла все свое хорошее настроение и жизнерадостность. Она стала похожей на побитую собаку и была подвергнута такому осуждению со стороны местной немецкоязычной среды, казалось, требующей от нее постоянных покаяний. Она смотрела на меня, как если бы была действительно виновата. Я напрасно пытался говорить ей об услугах, оказанных Франции; мои слова улетают в пустоту; в них нет никакого смысла для этой женщины, швейцарки по рождению, чей муж был немцем.

— Вы уже видели вашего брата?

— Нет, мне все еще не давали свиданий, но если верить адвокату, он держится стойко. Он им говорит только то, что сам хочет. Вы видели ваши приметы, которые он дал полиции?

Затем, взяв все свое мужество в руки, я спросил: — И Кэти.

Это имя подействовало на нас с первой минуты. Сказав его, наконец, мы оба смогли дышать свободнее.

— Бедная, бедная Кэти! Я не знаю ничего, мне никто больше ничего не говорил. Они, возможно, ее уже…

И прикрыв лицо руками, она разрыдалась.

Как я хотел бы оказаться в другом месте! Несмотря на меня, несмотря на все мои убеждения, когда я умолял ее действовать осторожно, несмотря на то, что никто не сможет упрекнуть меня в том, что я скрыл от этого ребенка подстерегающие ее опасности, несмотря на то, что я никак не мог больше повлиять на происходящее, я не смог задушить в себе голос, который мне повторял: все же именно ты соблазнил ее своими деньгами и послал на смерть, поставив перед ней задачу выше ее сил. Достаточно ли ты ее подготовил, предупредил, научил?

— Нет же! Нет! — сказал я, чтобы успокоить мать. — Вы хорошо знаете, что женщин всегда будут щадить, особенно девушек. Ее оставят в тюрьме до конца войны, а когда мы победим, потребуем ее освобождения.

— Но они же действительно расстреляли мисс Эдит Кавелл!

— Это не одно и то же, мадам; ее они расстреляли из-за ненависти к англичанам, но к Кэти они действительно проявят снисхождение, и жених им объяснит…

— Ой, он, этот мерзавец, который ее и выдал, так как это был он, только он! Никогда Кэти не доверилась бы другим. Она слишком хорошо знала, насколько опасно, что она делала.

Я позволил ей свободно излить свою боль и, взяв ее правую руку между моими, машинально ласкал ее. Этот непредвиденный жест ее немного успокоил, и я смог коснуться материальной стороны вопроса.

— Мои руководители, — сказал я, — попросили меня передать вам их заверения в глубоком своем уважении и вручить этот конверт. Вы сможете таким образом улучшить положение вашего брата.

Она поблагодарила меня:

— У меня еще есть сбережения, сударь, но я довольна, что не пришлось начать их тратить. Поблагодарите этих господ за меня. Ох! Я предпочла бы просить милостыню, но лишь бы мне вернули мою дочь!

Я сумел, наконец, достойно выпутаться из этого тягостного свидания и сел на катер, чтобы вернуться в город. Даже сегодня, после стольких лет, печать переполняет меня, когда я вспоминаю эту встречу. Но больше всего меня угнетало, что я знал, что никогда моя служба не смогла бы возместить ущерб этой женщине, как она, на мой взгляд, этого заслуживала.

Люцерн встретил меня на следующий день. Утро было чудесно и озеро Четырех Кантонов сверкало на солнце, такое бледно-изумрудное посреди темно-зеленых лесов и гор, как будто вставленное в оправу. Люцерн был центром интернирования для изуродованных и больных, немецких военнопленных прибывших из Франции взамен французских пленных, которых приняли главным образом в Вале. Немцы окружили наших тонкой сетью более или менее добровольных шпионов и постов подслушивания; у меня был приказ сделать то же самое с интернированными немцами. Но условия были не равны, немецкие разведывательные службы легко находили помощников в среде немногочисленного персонала: санитаров, массажистов, обслуги любого вида; они им предоставляли маленькое ежемесячное жалование и премии за результат работы.