Вербовать помощников среди гнилых биржевых людей, подозрительных предпринимателей, проституток и сводников, одним словом абстрагироваться от чести, даже для тренировки в этом ремесле — общее заблуждение, это доказано серьезными ошибками. То, что полиция вербует своих информаторов в уголовной среде, без сомнения, необходимо, но агент должен быть, и я со своей стороны этого никогда не забывал, солдатом.

Тем, кто мне возразит, что такая афера как дело в Лёррахе кажется невозможной, я отвечу, что всегда надо учитывать тот вид профессиональной деформации, которому подвергается офицер разведывательной службы. Что требуют от него его руководители? Информацию, всегда информацию! Его долг, его самолюбие, его тяга к карьерному росту способствуют тому же результату: получать информацию. Он никогда не спрашивает себя, не платит ли он за получаемые сведения чересчур дорого и не наносит ли он ущерб интересам своей страны в других областях.

После того, как я пересек Леман, прошло лишь шесть дней, и я возвращался в Швейцарию. Нельзя было оставлять моих агентов без контроля. Лишь один из них написал письмо на условленный адрес, и после этого молчал. Среди тех, кто были «в разъездах» Анри и Юбер могли вернуться со дня на день, и было важно не упустить их.

Следует сказать, что я не сильно изменился. Я стал отращивать усы и многочисленные волосы, безобразные на вид и жесткие на ощупь, уже прикрывали мою верхнюю губу как маленькая щетка цвета соли и перца.

На мне был прекрасный новый костюм, сшитый всего за два дня и одну ночь портным, которого всегда привлекали к подобной работе господа из Разведывательной службы. Эти клиенты для портного были очень важны, поскольку он считал, что они способны защитить его на тот случай, если бы после нового медосмотра были пересмотрены предыдущие заключения военно-медицинской призывной комиссии.

Над головой у меня, в багажной сетке, с важным видом блистал чемодан из рыжей кожи.

И потом, не в последнюю очередь, у меня был совершенно новый паспорт, выданный префектурой Золотого Берега на имя господина Луи Тибо, коммерческого представителя. Почтенная фирма, дом Рюмоне, бургундские вина в бочках и бутылках, отправила меня в командировку по Швейцарии и востоку Франции, у меня были портфель заказов, прейскуранты, проспекты, брошюры любых видов. Я временно был освобожден от военной службы из-за нервного шока и главный комендант округа…. выдал мне все необходимые бумаги, не считая солдатской книжки, которую я несколько дней подвергал различным манипуляциям, чтобы она выглядела как можно более потертой и измазанной.

От Валлорба к Лозанне окружающая местность опускалась ровными скатами на пятьсот метров, и поезд скользил по высоким плато Юры вдоль бассейна Лемана, одного из самых красивых швейцарских озер и единственного, голубая вода которого соединяется с озерами с южных склонов Альп. Однако оно не выражало того романтизма и изысканной страсти, со всей яркой эпичностью и возвышенными страданиями, достойными музыки Верди или Маскарди, как это свойственно озерам Ломбардии. Оно скорее напоминало мелодию пастушеской флейты, изысканную музыкальную фразу в духе Клода Дебюсси, с его чистотой, прозрачностью и свежестью звуков, следовавших один после другого, подобно звуку жемчужин, падающих с порвавшегося ожерелья.

Почему воспоминания об этом утре и сегодня так свежи в моей памяти? По правде сказать, у меня не было никакого повода для восторга; ход войны оставался неопределенным и приносил нам больше неудач, чем успехов, и ничего не предвещало еще ни ее окончания, ни близкой победы.

Но не было ли это время, несмотря на все несчастья и страдания, какими-то «каникулами» для «больших мальчишек», кем мы и были? Это время подарило нам множество приключений, и оно сохранилось в нашей памяти намного ярче, чем все материальные трудности нашего существования, без чего нам пришлось бы самих себя обвинить в равнодушии, так как мы никак не могли изменить ход событий. Но жизнь приобрела определенную простоту, и нам ничего другого не оставалось, как подчиняться.

И сияние солнца, уже не такого жгучего, на фоне огромного голубого неба как бы разливало ощущение веселья в воздухе, которым мы дышали, что еще больше вдохновляло душу, так быстро наполняя ее радостью, и изгоняя из нее тоску без всякой видимой причины.

Ничто в этой мирной картине не напоминало о войне. Совсем как новая игрушка, с чистыми подушками, с начищенными до блеска медными частями, с блестящими стеклами, швейцарский вагон, по воле машины, дыхания которой я совсем не слышал, без толчков и сотрясений катился по долине, становившейся все более и более широкой.

Я сидел один в своем углу, повернувшись спиной к паровозу, чтобы избегать мелких кусочков угля, вылетавших из его трубы, и наблюдал за проносившимся за окном пейзажем, вдыхая полной грудью этот насыщенный кислородом воздух, этот влажный запах осенних лесов.

Но вдруг какой-то звук вывел меня из этого задумчивого состояния. Дверь в купе открылась и вновь закрылась. Это вошла пассажирка, которую я не видел ни в Понтарлье, ни в Валлорбе; я наверняка заметил бы ее слегка развязный вид и немного кричащий, бросающийся в глаза туалет. Она подошла к окну и, не удостоив меня взглядом, вначале поставила свой чемодан на банкетку напротив меня, а затем безуспешно попыталась закинуть его на багажную сетку.

Мне не хватило галантности, а скорее смелости, чтобы поспешить ей на помощь. Ее жесты выдавали гармоничное и спортивное тело, и я легко догадался, что под материей платья скрываются округлости женщины, худой только с виду, и с крепкими ногами.

Наконец я решился: — Позвольте помочь вам, мадам. Она повернулась ко мне, два голубых глаза неприветливо уставились на меня, потом она отошла на один шаг. Насколько же легок был этот чемодан! И неужели эта широкоплечая амазонка не смогла сама забросить его в сетку?

Удивительно низкий голос произнес по-французски:

— Спасибо, сударь, вы очень любезны, после чего незнакомка села.

И когда она устроилась в своем углу, слегка откинув голову и наполовину опустив веки, казалось, погрузившись в мечты, выпуская из ноздрей голубоватый дым сигареты «Муратти», я внимательно за ней наблюдал. Красивая девушка, густые волосы цвета спелой пшеницы, с серебристым отражением, чистый и очень высокий лоб, несколько коротковатый нос, немного выдающиеся скулы, губы естественного красного цвета, которые время от времени обнажали крепкие блестящие зубы, волевой подбородок и мощные челюсти. Но что привлекало в е лице, так это глаза: зеленовато-голубые бледные зрачки и сверкающие белки контрастировали с загорелой под жарким солнцем и обветрившейся в высокогорном воздухе кожей лица.

Пока я рассматривал ее, она точно так же наблюдала за мной. Как она ни делала вид, что поглощена то пейзажем, то дымом сигарет, которые она курила время от времени, но временами она бросала на меня умышленно тусклый взгляд из-под наполовину опущенных век, потому что она высокомерно смотрела с явной надменностью, которая, в конце концов, начала меня раздражать. Время от времени наши взгляды как бы тайком сталкивались, тогда ее веки вдруг поднимались и оба больших светлых глаза бросали на меня одну из тех стальных молний, которые поражают мужчин прямо в сердце. Но сразу же после этого ее голова опускалась, глаза закрывались, взгляд тускнел.

Ей было от двадцати пяти до двадцати восьми лет, возраст опасный для мужчин, в котором женщина в расцвете своей красоты и уверенности, основанной на всех ее триумфах, не знает ничего, кроме силы своего оружия и слабости нашей защиты.

Все это время поезд шел своей дорогой, и до конца поездки оставалось уже недолго, как вдруг моя попутчица начала беспокоиться, волноваться, часто поглядывать на свои наручные часы. Что ни говори, смешно повсюду видеть шпионов, и на этот раз я не думал, что ошибся.

— Простите, сударь, — сказала она, наконец, — не могли бы вы точно сказать мне, который час?