— Откуда ты знаешь?

— От товарища из полиции. Это псевдоним, он мне сказал, но раскрыть его не будет стоить много времени. Если он от нас, предупреди его и пусть он убирается незамедлительно! Вот! Теперь, что делать?

— Сменить город, — ответил я.

— Нет, похоже, что этого не достаточно. Надо оставить Швейцарию. И не по железной дороге железа, так как можно предположить, что они следят за вокзалами!

— Итак, остается озеро! Ты поедешь посмотреть.

Я позвонил в дверь одного рыбака из Уши, у которого на Лемане было два рыбацких баркаса, и объяснил ему цель моего визита. Может ли он меня перевезти в Эвиан? Да, это было возможно, но нужно было запустить двигатель, который не работал уже очень давно. Его жена предложила нам чашку кофе, затем он вышел. Был серый день; на озере моросил дождик, и пока рыбак пытался справиться со своим непокорным мотором, Мюллер и я прогуливались вдоль набережной Уши, сто шагов туда и сто назад. Через час Мюллер пошел посмотреть, что происходит.

— Двигатель, похоже, работает уже регулярно; теперь хорошо продумай маневр. Я собираюсь привлечь на себя все внимание таможенника, который там поджидает. Когда мы исчезнем за киоском, запрыгивай сходу в лодку — вперед, и будь что будет!

Все произошло, как он предусмотрел; он сел возле рыбака, притворившись важным сердитым господином, и когда таможенник приблизился, лодка быстро повернула налево, и таможенник последовал взглядом за ней. Я ожидал недалеко оттуда за тисом и когда увидел их обоих на другом конце набережной, прыгнул с ходу в лодку, которая двинулась дальше без помех.

Мюллер мне рассказал, что с тех пор как стал слышен приближающийся равномерный шум двигателя, его жертва остановилась, посмотрела, разинув рот на лодку, которая выходила в «открытое море», потом этот иностранец, который, казалось, был готов уехать, но так и не уехал, в то время как другой пассажир добрался до французских вод. Вскоре я высадился в Эвиане, откуда позвонил майору. Затем я сел в поезд на M…кур, где был встречен не очень любезно. Шеф не допускал осложнений такого рода; все, что нарушало бесперебойную работу службы, ему было отвратительно.

— Вы вернетесь в Швейцарию, как бы то ни было, — сказал он мне, к моей большой радости, так как я уже видел себя разбирающим списки немецких потерь. — Ваша организационная работа не закончена, ее надо успешно завершить. В любом случае вам нужен новый паспорт. На какое имя?

— Луи Тибо, — сказал я на всякий случай.

— И потом, — продолжил он, — вам ничего больше не должно помешать, не так ли? Так что, идите к портному, пусть он сошьет вам костюм и пальто, а я все устрою и вас уведомлю.

— Я не мог бы и просить лучшего, господин майор, и я уверен, что если я буду избегать моего прежнего адреса, мне ничего не грозит.

— Посмотрим, я собрал дополнительные сведения.

Он мне не сказал, каким образом, но несколько дней спустя снова вызвал меня.

— Вы можете отправляться туда снова, я полагаю, что ваш друг Мюллер, скажем так, несколько преувеличил опасность. Но будьте осторожны. Считайте средства, которые зарабатывает для вас страна. Нужно много работы и денег, много времени, особенно денег, чтобы создать и подготовить хорошего агента. Вы, таким образом, должны сделать так, чтобы этого агента можно было использовать максимально долго. И потом, будьте уверены, что я очень вами дорожу.

Как раз во время моего первого пребывания в Швейцарии прошел один из наиболее удивительных эпизодов, которые я пережил во время войны. И даже сейчас это дело кажется мне необъяснимым, может быть, потому, что ни у кого не было желания расследовать его серьезно.

Шмидт узнал средь бела дня, что один молодой эльзасец приехал от своих родителей в Лёррах, маленький баденский городок неподалеку от Базеля.

Через несколько часов была установлена связь между моим агентом и его кузеном Домиником Сюттэ, и этот последний сообщил, что охотно дезертировал бы, если бы был уверен в том, что его хорошо примут во Франции. Ему, естественно, тут же были даны всевозможные обещания. На это была причина, поскольку Сюттэ был адъютантом майора Райнинга, главы Nachrichtenstelle[20] в Лёррахе. Он не долго колебался и через несколько дней перешел границу в десять часов вечера. Но при переходе границы его задержал патруль швейцарской таможенной стражи, который препроводил его в Базель. Там Сюттэ посадили в тюрьму и доставили на допрос к офицеру швейцарской федеральной разведывательной службы.

О нем, без сомнения, незамедлительно сообщили, потому что когда его на следующее утро привели в бюро комиссара базельской полиции, он нос к носу столкнулся там со своим шефом, майором Райнингом.

— Ну-ну, — сказал ему майор в добродушном тоне, — это был безумный поступок. И ради чего? Чтобы не вернуться на фронт, не правда ли? Я понимаю это. Но к любому, совершившему грех, следует проявить милосердие! Возвратись со мной; я тебя прощу.

— Никогда в жизни! — ответил адъютант.

Немецкий офицер посмотрел на швейцарского комиссара, который тут же вмешался:

— Если вы отказываетесь вернуться на условиях действительно выгодных, щедрых, которые вам предложил сам майор, вы рискуете провести в тюрьме весь остаток войны.

— Как вам будет угодно, — ответил эльзасец, — мне все равно — что быть заключенным в Швейцарии, что солдатом в Германии.

— Это ваше последнее слово? — спросил Райнинг, а комиссар, открыв дверь, воскликнул:

— Abführen! Уведите этого человека и посадите его под замок!

Прошло несколько дней, и я ожидал с нетерпением знакомства с Домиником. Но следовало подождать, пока Райнинг сделает свой новый безрезультатный ход, а базельский полицейский комиссар исчерпает все свои угрозы и обещания.

На десятый день он вызвал своего заключенного в четвертый или пятый раз и заявил ему в свободном тоне:

— Берн мне прислал инструкции по вашему вопросу. Я поэтому собираюсь вас освободить, но подпишите мне вначале эту бумагу, ой, это простая формальность, деталь для бухгалтерии, которая мне позволит получить у военного ведомства возмещение расходов, вызванных вашим заключением. Вы видите: нижеподписавшийся заявляет, что был заключен в тюрьме Штадтхоф с… по…. Подпишитесь там.

И одной рукой комиссар протянул Сюттэ ручку, прикрывая одновременно другой рукой текст заявления, которую надо было подписать. Но он не учел, что последняя фраза оставалась читаемой и Доминик Сюттэ, который был начеку из-за этого неожиданного приступ милосердия, успел за это время прочесть: «и признает, что возвращается в Германию по доброй воле».

— Нет, господин комиссар, я не подпишу этого. Это ловушка! — воскликнул он, заметив в белых глазах полицейского бешенство, с которым тот закричал: — В карцер его! В карцер! До тех пор, пока ты там не сгниешь!

Но его действительно освободили на двенадцатый день.

— Он, наконец, свободен, — сообщил мне Шмидт, — и он снял комнату в «Серебряном Экю», только он обязан трижды в день отмечаться в полиции, утром, в полдень и вечером. Я сам не осмелюсь заняться им в отеле. Но вы можете туда идти. Проведите там ночь.

Управляющий с безупречно германскими манерами принял меня с почтительным поклоном и поселил в номер 20. Доминик Сюттэ занимал номер 23, комнатушку прислуги, куда войти можно было по черной лестнице. Но номера 21 и 22, которые нас разделяли, были соединены между собой и с обоими соседними номерами. Шкафы, которые скрывали двери, можно было сдвинуть, и я, таким образом, смог расспросить моего эльзасца, совершенно незаметно для кого-либо в доме.

Я спросил у него, в какое время он должен являться в полицейский участок. Он мне ответил: — В семь часов утра, в семь вечера и в час дня.

Это нам давало промежуток от пяти до шести часов; и за это время следовало перевезти Доминика во Францию. Я позвонил тогда в Невшатель, и Рамюзо пообещал мне прибыть в Базель на следующий день, чтобы уехать днем в половину первого. Мне тем тоскливее было организовывать этот побег, потому что Доминик мог бы дать нам самую полную информацию об организации и деятельности противостоящей нам разведслужбы противника.