— Да, — сказал я, — но не возникли ли бы у немцев в таком случае основания предполагать, что предателем на самом деле является их военный атташе. Почему если так может поступать один, не может поступать другой, а капитан Бернар всегда ведь сможет оправдаться тем, что он просто ухаживает за этой дамой, это вполне приемлемое объяснение.

Мое возражение заставило Мюллера задуматься, и через некоторое время он ответил:

— Если бы немецкий атташе позволил себе то, что ты предполагаешь, это вряд ли было бы в его интересах. Нет, поверь мне, дело серьезное, и я передам его тебе, оно мне и так уже обошлось в пятьсот франков.

— Хорошо, оставь это дело. Майор уже сто раз повторял мне, что мы не занимаемся «контрразведкой». А, кроме того, этот капитан, который так открыто изо всех сил предает на глазах у всей Швейцарии, возможно ли вообще такое?

Мюллер подпрыгнул:

— О Боже! Вы как всегда снова о своем! Разве когда вы занимаетесь разведкой, вы пренебрегаете «контрразведкой», и позволяете стрелять вам в спину всем, кто захочет.

— Конечно, нет, я совсем не об этом. Но только существуют службы, которые специализируются на таких вопросах. Я пойду к З.

Но если я не хочу его видеть, твоего З.! Если он мне не внушает доверия, твой З.! Если я знаю, что он расскажет о своих делах куче людей и работать с ним, значит обжечься! В то время как с тобой я спокоен….

И он зажег сигарету с видом Мефистофеля, очень довольного самим собой.

— Сейчас пойдем поужинаем, — продолжил он, — я тут в конце улицы Рюшонне нашел маленький ресторанчик с хорошей кухней и симпатичной кельнершей из Тичино, я тебе только о ней и говорю.

Ресторан был маленьким, уютным, элегантным, и высокая брюнетка в черном платье и белом кружевном переднике, на самом деле очень красивая, стояла в шаге от двери, с полотенцем, перекинутым через руку.

Мюллер, как всегда, экспансивный и не скрывающий своих чувств, подошел прямо к ней:

— Где твои столики, Мари? Дай взглянуть на меню, так, ты нам заменишь антрекот индейкой… с доплатой? Ну, конечно, моя милая, мы заплатим. И потом, вместо крем-брюле из формочек принеси нам персиковое мороженое с взбитыми сливками. За него мы тоже доплатим. Ах! И вино! Посмотрим-ка!

Мюллер и другие посетители, которые специально выбирали этот скромный ресторан, чтобы не платить по чрезмерно завышенным счетам, всегда в результате получали на руки счет с суммой, не уступавшей самым фешенебельным заведениям.

— Она просто красавица, эта Мари! Посмотри на нее, — сказал он мне и взял ее за талию с видом нормандского барышника, показывающего покупателям свою призовую лошадь.

Потом, слегка притянув ее к себе, он довольно тихо спросил:

— Ничего нового? Ничего интересного?

А Мари ответила таким же тихим голосом:

— Вон там, в углу сидит высокий блондин. Он уже три дня приходит сюда в полдень и вечером. В первый день он обедал с женщиной, которая его ждала, и которой он передал письма и фотографии. Они говорили по-французски при мне, и по-немецки, когда я повернулась к ним спиной.

— А почему он вернулся? Из-за твоих красивых глаз?

Красивая брюнетка покраснела. А Мюллер громко воскликнул:

— Берегись, берегись! Я расскажу о нем твоему жениху. Ах, если бы ты только захотела, Мари! Ты заставляешь меня делать глупости, вот так! Потом, обращаясь ко мне: — Но она останется благоразумной, вернется в свой солнечный край, выйдет замуж и нарожает детей.

Мари, улыбнувшись, склонилась к нему, потому что он снова начал говорить тихо:

— Если этот тип там будет с тобой любезничать, не отшивай его. Если он пригласит тебя прогуляться с ним, соглашайся. И попробуй в разговоре с ним выяснить, кто он такой.

Мари ушла, а Мюллер сказал мне:

— Прекрасная девушка, очень честная, и до вступления в брак ни за что не согласится. Но она не дура и не любит немцев.

Ужин так и прошел — с взрывами хохота, чередующимися с профессиональными замечаниями, скажем так, подробно излагаемыми тихим шепотом.

— Ты знаешь, что фриц наблюдает за нами из своего угла?

— Да нет же! Он ничего не подозревает, — ответил Мюллер, — он просто ревнует. И когда я как бы сообщил ему, что Мари благоразумна, он еще больше увлекся ею. Ты не видишь, что он уже давно покончил с едой и после своего кофе заказал еще пива, а потом полбутылки «Макона», и что он все еще сидит там, закатив глаза. Я тем временем хотел бы поглядеть, куда он направлялся, когда выходил отсюда.

— Нет, не делай этого, он тебя наверняка запомнил…

Чертов Мюллер! В момент выхода, едва ли в трех шагах от обедающего влюбленного, он вытащил из кармана монокль и, надев его на правый глаз, открыл мне дверь, посторонился, пропуская меня, и вдруг перешел на тот гнусавый тон, которым разговаривают немецкие офицеры: — Äh, äh, bitte sehr, Herr Leutnant![23]

— Ну, ты и дурак, — сказал я ему возмущенно. — Тебе захотелось поиграть в детектива, и ты не только «засветил» нас, ты же еще дал ему понять, что знаешь немецкий язык!

— Что бы ты хотел, чтобы я сделал? — ответил Мюллер. — Ты видел, как он задвигал головой! Ты увидел его круглые от удивления глаза. И он, ты думаешь, что он спрячется, он? Да он этого и хотел бы, но не может. Разве Бог позволил бы заниматься шпионажем в Лозанне с такой головой, как эта! Это прошло бы разве что в Цюрихе, да и то вряд ли! Итак, до завтра. Кафе «Водуа», в полдень.

Он прибыл туда в назначенный час, очень элегантный, чисто выбритый, припудренный, в белых гетрах, кремовых перчатках, в шляпе, с тросточкой в руке и насвистывал мелодию «Sambre et Meuse».

— Все в порядке, — сказал он, — я видел Филибера, ты можешь забрать свое белье, книги, в общем, все свои пожитки. Полиция понятия не имеет о твоем старом адресе.

После завтрака я пришел к госпоже Бешю и рассказал ей, что меня снова призывают в армию. Дорожные сумки и чемоданы были уложены и подготовлены к отъезду в мгновение ока.

— До свидания, госпожа Бешю! Если я когда-нибудь вернусь в Лозанну, я обязательно остановлюсь у вас.

Я рассказал Мюллеру о моей встрече с таинственной дамой в поезде между Валлорбом и Лозанной. — Что ты думаешь об этом?

— Она шпионка. У них было несколько, выезжавших на поездах из Франции.

— Я тоже так думаю, — сказал я, — но я никак не могу решить, стоит ли мне встретиться с ней.

— Конечно! Нельзя ее упускать. Если она тебе будет слишком сильно досаждать, представь ей меня, я ею займусь, особенно если она такая симпатичная, как ты рассказывал.

На следующий день я был в Базеле. Шмидт ожидал меня под деревьями в сквере, за статуей Страсбурга. Он как всегда напустил на себя таинственности, что мне никогда не нравилось, бросал взгляд то направо, то налево, перед тем как встретить меня. Поведение такого рода («я знаю, кто сейчас придет») легко привлекло бы внимание любого мало-мальски толкового сыщика. Но совершенства нет в этом мире, одни проявляют слишком много явной осторожности, другие, как Мюллер, напротив, совершенно неосмотрительны. Как всегда, вначале Шмидт сразу заявил, что у него нет ничего интересного. Он добавил, не придавая этому большого значения, что рота Ландвера, охранявшая границу, была заменена «молодыми».

— Какой корпус? Вы знаете номер? «Молодые», это все? Что мне делать с этой информацией, как вы думаете? Итак, не теряйте времени, садитесь на электропоезд до Флю, доедете до Ландскроны, а оттуда понаблюдайте за границей с опушки леса Таннвальд. Будьте тут в семь часов, но не позже, с точными сведениями. Мне нужен номер этих «молодых»!

— Еще я хотел бы, — продолжал Шмидт, — представить вам одного товарища, готового работать на нас.

— Он может поехать в Германию? У него есть паспорт? Он солдат? Нужно расспросить его обо всем этом. Назначьте ему встречу в половине восьмого вечера, не здесь, а на площади Кордильер, и внимательно проверьте, чтобы он за вами не следил, когда пойдете ко мне. Это все?