Нестабильность общей ситуации в 1990-х годах создавала возможность «большого хапка». И эта возможность была Реализована немногими избранными. История того, как это могло случиться, еще будет написана. Нас больше интересует не то, как это случилось, а что произошло в результате этого грандиозного перераспределения экономической и политической власти.

Скорость накопления ресурсов частными предпринимателями намного превосходила в этот период возможности государства. Произошел перекос возможностей в сторону частных «групп интересов». Нищие тогда по сравнению с их частными контрагентами государственные чиновники начали явно терять позиции. Апофеозом усилившейся роли олигархов стали выборы 1996 года, когда впервые в российской истории группа частных предпринимателей смогла выдвигать какие-то политические требования государству. Такого влияния на политику страны со стороны частных интересов не было со времен Арманда Хаммера и Эндрю Меллона в голодные 20-е годы.

Чем питался экономический рост последних лет? Реформы ненавидимых массами Чубайса и Гайдара выпустили из клетки свободную экономическую мотивацию. Вместо коммунистических ондатровых шапок удачливые гешефтмахеры стали получать тучные «мерсы». Остановившиеся было колеса задвигались. При втрое меньшем объеме экономических ресурсов, чем при коммунизме, Россия производит значительно большую прибыль за счет ускорения оборота общественного капитала. Заметно выросла эффективность внешнеэкономической деятельности. И не только благодаря нефти, но и из-за приближения структуры импорта к реальным потребностям страны.

Одним из важных следствий этого стали почти мгновенная компьютеризация и довольно широкое технологическое обновление производства.

Однако до сих пор рост шел только за счет улучшения управляемости все тем же объемом первичных ресурсов. Нет притока новой, живой крови. Страна не осваивает новых территорий, рожает слишком мало детей и не создает новой технологии. Делится все тот же пирог, созданный еще отцами и дедами. И многим показалось, что конца и края этому не будет.

Но существуют две угрозы — внутренняя и внешняя, которые гарантируют конец относительного благоденствия.

То, что называют в России коррупцией, — это симптом слабости центральной власти и ее неспособность контролировать собственных подчиненных. После 1991 года не только в экономике, но и в государственном управлении произошел не бросок вперед, а откат, возвращение к досоветской, царистской практике делегирования прав кормления. Система сталинского абсолютизма была не модернизирована, а демонтирована. В результате вновь возникла феодальная уния чиновника и купца, бизнесмена — ведь за что платятся взятки? Во-первых, за освобождение от федеральных законов. Простейший пример: взятка инспектору ГИБДД освобождает от правил дорожного движения. Во-вторых, за установление локальной монополии.

Облаченное властными полномочиями физическое лицо, интересы которого были «учтены», препятствует деятельности тех, кто не проявил уважения. Результат такого сердечного согласия обоюдовыгоден — чиновник получает капиталовложение в свое благосостояние (иначе откуда у него могут взяться деньги на статусные товары и услуги), а бизнесмен не должен тратить лишние деньги на капиталовложения в производство ввиду отсутствия конкуренции. При этом в экономику не идут и деньги потенциальных конкурентов, российских и иностранных. Такой унии в российской экономике слишком много, отчего происходит сдвиг в структуре национального богатства от накопления и инвестиций в частное потребление. Иначе говоря, строится меньше фабрик, но больше салонов красоты. Появляются роскошные бутики, но не рабочие места в сфере производства. Растет благосостояние немногих на фоне массового забега на месте в исполнении 90 процентов населения страны. Вроде бы витрин все больше, а реального движения меньше просто за ненадобностью двигаться. Капиталист — тоже человек. Он ленив и недеятелен без причины. Только наличие на рынке ему подобного заставляет колеса крутиться.

Первая, внутренняя угроза экономике — уния чиновников и бизнесменов, уничтожающая конкуренцию и ограничивающая капиталовложения и экономический рост, — очевидна.

Вторая угроза — «внезапное» падение[22] цен на нефть и мировой экономический кризис, быстро высушивающий экономику от избыточной ликвидности. Оптимистичные расчеты, объясняющие, как легко Россия справится с этой напастью, опираясь на ранее накопленное, неточны. Ибо вместе с ценой на нефть падает и рубль. Реальная цена экспорта снижается, а реальная цена импорта растет. В результате резко сокращается в первую очередь инвестиционный импорт, за ним на очереди импорт промышленных комплектующих и полуфабрикатов. Новые квартиры и автомобили уже стоят непроданными, а цены на все продукты питания растут, так как российские мясокомбинаты, например, работают на импортном сырье. Банковский процент жестоко бьет по тем, кто успел вляпаться в ипотеку и приобрести товары и оборудование в кредит. Стабфонд стремительно утекает на затыкание быстро размножающихся черных дыр, и об удвоении ВВП сегодня уже не вспоминает никто, не до того.

Долгосрочный рост возможен лишь при расширяющихся рынках — либо за счет освоения новых территорий, либо за счет прироста населения или же создания новой технологии. Всенародная борьба с коррупцией важна и увлекательна, но она не увеличивает размеры общественного пирога. Нужны новые расширяющиеся горизонты. Только освоение собственной территории даст России экономические ресурсы для неограниченного роста.

Теорию исторического ничтожества незападных стран классик российского европоцентризма Егор Гайдар сформулировал так: «Догоняющим странам приходится прокладывать траекторию своего развития не в вакууме, а в условиях динамично меняющегося мира, правила игры в котором… формируют не они, а лидеры».

Если бы это было правдой, то лидеры бы не менялись на протяжении истории. Однако лидеры сменяют друг друга не реже раза в столетие. Когда-то европейская история определялась волей французского короля. Противостояние Испании и Англии в XVIII веке было не менее судьбоносным, чем переговоры М. Горбачева и Р. Рейгана в веке XX-м. Время от времени оказывается, что правила игры в динамично меняющемся мире устанавливают не лидеры, а абсолютные аутсайдеры. Например, Афганистан.

Сегодняшние лидеры не всемогущи. Они пытаются «формировать» «правила игры». Но их ареал влияния ограничен тем, насколько остальные готовы принять их лидерство. Если «догоняющая страна» отказывается догонять, то лидер перестает быть лидером. Если Россия и другие члены «группы догоняющих» начнут больше торговать друг с другом, раскрывать рынки друг для друга, то возрастет их собственная способность к лидерству.

Россия сама по себе не определяет мировую экономическую ситуацию. Слишком мала наша экономика и слишком глубоко мы погружены в собственный национальный кризис. Однако Россия может бросить свои ресурсы на чашу весов в конкуренции основных экономических центров мира — США, Европы и Китая и обеспечить любому из них решающее преимущество. Нужно ли нам это? Нужно ли России, чтобы кто-то из политически конкурирующих центров стал абсолютным гегемоном? Америка уже и так слишком близка к этой цели, ускользнувшей до этого от Чингисхана, Наполеона, королевы Виктории, Гитлера и Политбюро ЦК КПСС. Может ли оскопленная сверхдержавами Европа, даже получив перспективу присоединения российских ресурсов, гальванизировать свои былые политические амбиции? Нужно ли это России? Следует ли предоставлять быстро растущему Китаю возможность иметь Европу у своих дверей? Или России все же лучше освоить роль глобального powerbroker[23], который не дает ни одному из центров возвыситься по сравнению с остальными, получая преимущества для себя в результате их конкуренции? Понятно, что такой активный стратегический нейтралитет, опирающийся на ядерное сдерживание, плюс усиление национальной экономики и активное экономическое взаимодействие со всеми основными политическими и экономическими центрами современности потребуют радикальных изменений в российской экономике и российской системе власти. Эти изменения могут произойти стихийно, как результат еще одной русской революции, или же в виде новой серии реформ, простимулированных кризисом.