В животе у меня громко заурчало.

– Вы что-то сказали? – Джеффриз сунула огромный, с себя ростом, половник в миску с омлетом, приправленным сыром, сметаной и луком. – Вам что, язык прищемило?

– Я бы хотела попробовать… вот это все.

Вперив в меня красноватые глазки, она ткнула пальцем в три тарелки, которые я протянула:

– Запасы, что ли, в своем комоде делать собрались?

– Яйца есть яйца, а помидоры есть помидоры – незачем их смешивать.

– Ну вы и чудачка! – Как ни странно, это прозвучало комплиментом. – И бумажные тарелки, наверно, не любите?

– Терпеть не могу.

Она шмякнула кусок омлета на одну из моих тарелок белого фарфора с голубой каемочкой.

– Вот и я говорю Пипсу, что бумажные тарелки больше всего прочего и способствовали падению старых добрых Штатов. В давние времена, когда я была костюмершей у Теолы Фейт, а Его Тупость служил швейцаром в театре, люди умели красиво принять гостей.

Я протянула еще одну тарелку.

– А что она собой представляет – мисс Фейт? Из того, что я слышала (лучше не упоминать о нашем знакомстве с Мэри), у меня сложилось впечатление, что вы мало с ней видитесь.

На манер вертящейся двери, Джеффриз повернулась другой своей стороной – не самой приятной.

– Она босс, вот что она такое! И больше я ничего не скажу. Покуда в этом доме находится женщина, которая называет себя ее дочерью. У этих стен не только уши, но и рты! – Под напором ее страсти я невольно попятилась. – Она и нас с Пипсом прописала в этой своей книжке. Имена, правда, другие дала – видать, засовестилась, негодница. Ну так что с того? Думаете, я себя не признала? Прыгучие кудряшки и улыбка колдуньи. Скажете, не похоже?

Так! Надо живенько сменить тему.

– Должно быть, у вас сейчас масса забот, но, по крайней мере, на две меньше, после отъезда Гроггов. Кто отвез их в Грязный Ручей?

– Только не я. А вы как думаете?

– Н-не знаю… – Я отшатнулась от ее половника.

– И не вздумайте молчать, если кто из кандидатов посмел сунуть весло в реку. Слыхали, небось, правила: никому из них не дозволено покидать остров. Вы все, помощнички, дурака валяли – значит, остается только она.

– Валисия Икс?

– Вряд ли. Она воды боится.

– А-а… Значит, Мэри… – Подтащив один из стульев-тронов, я уселась за стол. Некоторые привычки так трудно изжить… Я беспокоилась за Бена. Поступил бы он столь необдуманно, отвез бы Гроггов на свободу, если бы увидел их, в отчаянии стоящих на берегу, когда спускался в лодочный ангар за нашими вещами? Безрассудные поступки вполне в духе моего бывшего мужа…

– Что, еда не нравится? – Джеффриз с кофейником в руках остановилась рядом.

– Что вы, очень вкусно!

– Значит, всегда за столом на стену таращитесь, да?

– Нет-нет. – Я убрала со стола мокрый локоть. – Просто вчера вечером я случайно заглянула сюда и на стене висело шесть ножей. А теперь их только три.

С губ Джеффриз сорвался леденящий кровь вопль. Я вовремя поймала кофейник. Она скакала на одной ноге, скривившись от злости, будто гном, который, вернувшись домой, обнаружил, что у него сперли тексты всех заклинаний.

– Ну вот! Сперва кто-то грубо нарушает правила, а теперь еще и это! Да эти ножи использовали при съемках "Печального дома"!

– Вот как? – Я вцепилась в сиденье своего трона. – Можно спросить, вы часто так кричите?

– Ну да. Психиатр мне предписал. Иногда могу по нескольку дней кряду не выпускать пары, а прошлой ночью аж два раза не сумела сдержаться. Здоровье, знаете ли, не купишь…

Последующие ее слова были утеряны. Вентилятора под потолком в комнате не имелось, но внезапно возникло ощущение, будто его включили на полную катушку. Две из моих тарелок вспорхнули в воздух, кофейник накренился и едва не опрокинулся. Оказалось, наш покой нарушил вездесущий голубь. Пернатый друг, должно быть, прятался за занавесками и подслушивал наш разговор. Но что это?.. У меня двоится в глазах?! Их же двое! Эй-эй, птички, поосторожнее! Голуби окружили меня, вынуждая покорно сдаться, заложив руки за голову.

Меня спасла Джеффриз.

– Эй, Дерби, охолони! И ты тоже, Джоан! А не то сейчас обоим ноги поотрываю!

Птички послушно уселись на карнизе, уставившись на нас круглыми глазками, будто говоря: "Какие же идиоты эти людишки".

Я услышала, как позади нас закрылась дверь.

У себя в комнате, бросая вещички в сумку, я засомневалась насчет экскурсии в Грязный Ручей. Двое – компания, а трое – уже толпа, особенно когда один из них в миноре. Соланж с Эрнестиной будут навязываться со своими утешениями и советами, делиться секретами семейного счастья и хихикать над анекдотами о разводах. Я же буду давить из себя смешки невпопад. А они станут многозначительно подталкивать друг друга локтями или вовсе стучать себя по лбу. Если честно – мне это нужно? Хватит с меня унижений. Все это я говорю, чтобы объяснить, что мною руководили вовсе не альтруистические мотивы, когда я отправилась в комнату Мэри Фейт и постучалась в дверь. Мне необходимо было почерпнуть успокоение и поддержку в ее грустной улыбке и печальном голосе.

– Войдите.

Приглашение прозвучало предельно холодно. Комната предстала в точности такой, какой запомнилась мне с прошлого вечера, – идеальное местечко для приготовлений к погребению и родам. Массивный гардероб являлся вратами в потайную комнатку. Тяжеленные грязно-коричневые занавеси были раздвинуты – работка для двух крепких мужчин. Мебель, не иначе, покупали на вес, как уголь, – по столько-то за тонну. Неподвижной фигуркой посреди кровати Генриха Восьмого о четырех столбах, несомненно, была Мэри. Не могли же Джеффриз и Пипс подсунуть какую-нибудь пакость в постель своей хозяйки.

Из-под одеяла высунулась рука и отдернула обшитый золотой тесьмой полог.

– Поставьте мой чай на столик и обождите снаружи, пока я снова не позвоню. Вы имеете дело с женщиной, которая давала интервью "Нью-Йорк Таймс" и дважды приглашалась на передачу "Добрый вечер, Соединенные Штаты". Я больше не ребенок, которого можно пугать сушилкой для одежды.

Конечно, Мэри – кто же еще? Когда она села, я едва не вскрикнула. Солнце беспощадно высветило бесформенный "улей на ее голове и лицо, густо намазанное какой-то жирной дрянью. Рта и в помине не было, а на том месте, где положено находиться очкам, темнели дыры. Очки же лежали рядом с телефоном на тумбочке возле кровати. Видимо, Мэри по близорукости приняла меня за Пипса или Джеффриз. Признаться, я вдруг почувствовала себя виноватой – как будто прокралась к ней обманом. Бедная Мэри! Я так и представляла, как моя кузина Ванесса или же Валисия Икс восхищенно тянет: "Такими уродинами не рождаются, над этим надо хорошенько потрудиться". Ночнушка Мэри с длинными рукавами была скромной и безнадежно целомудренной.

– Это я, Элли Хаскелл! – На цыпочках я двинулась вперед, и сумка, висевшая на плече, предательски зашлепала меня по бокам. – Извините за вторжение, но я подумала: вдруг вам захочется прокатиться с нами в Грязный Ручей? Мы тут собрались…

– Что? Вы зовете меня? – Мэри вздрогнула и ударилась головой о спинку кровати. – Я не ослышалась? – Она потянулась за салфеткой, но вовсе не разразилась слезами. Вместо этого принялась стирать с лица жирную маску. Отбросив в радостном возбуждении темно-оранжевые простыни и гобеленовое покрывало, она соскочила с кровати. – Теола всегда вбивала мне в голову, что я не умею заводить друзей, нет во мне изюминки, но вчера вечером я сразу поняла: мы с вами родственные души. У вас такой же униженно-растоптанный вид, как и у меня.

– Благодарю вас. – Я постаралась выглядеть польщенной.

– Вам-то это идет. – Мэри отбросила в сторону салфетку. – Лапочка, дайте-ка мне, пожалуйста, мой халат. О, до чего же весело – ну прямо как утро после ночного девичника! Сегодня я угощаю.

– Нет-нет, что вы! – запротестовала я.

– Вы правы. У лучших друзей так заведено: каждый платит за себя. А двух других нам придется весь день таскать за собой?