— Да. Или «накидка». Смотри. То есть нет. Сначала закрой глаза. И слушай, стараясь делать, как говорю.

Любка старательно зажмурилась. Он попробовал разглядеть в ее лице привычное лукавство, но его не было.

— Представь себе, что ты накидываешь на себя… — Он вспомнил свой первый опыт и осекся. Начинать нужно с простых, легко описываемых фигур. — Что ты как бы выстраиваешь вокруг себя пирамиду. Или конус. Конус. С острой вершиной, которая несколько выше тебя, метра так на полтора, и с основанием в виде круга, в центре которого ты стоишь. Ты вся находишься в этом конусе, до последнего волоска и складки одежды. Он такой серебристый и струится, как будто ты черпаешь энергию сверху, через острие, и она, стекая по стенкам, медленно уходит в землю. А ты снова черпаешь… Представила?

— Пытаюсь, — проговорила она одними губами.

— Ты не напрягайся. Просто представь. Ты же видела такие конусы в школе. А еще шапки такие есть карнавальные. Ну колпаки, что ли. У звездочетов, что ли. Это не так сложно.

Любка напрягалась всем лицом, пытаясь представить, но, видно, ничегошеньки у нее не получалось. Павел посмотрел на часы. Прошло восемь минут. Еще семь — и секретарь запустит нового страждущего.

— Сначала круг вокруг себя. Основание, опора. Потом вообрази верхнюю точку…

Внезапно, в момент, он понял, что Любка никогда этому не научится. Ни в жизнь! То есть она может заучить слова, которыми будет производить впечатление на людей, станет еще лучше делать пассы над своим стеклянным шариком, научится говорить замогильным голосом и производить несложные фокусы, но это все, предел того, что она может. Ему вдруг стало ее жаль. И он одним махом, не делая внешне ничего, создал шатер. Над ней и над собой. Конечно, увидеть его она тоже не сможет. Но…

— Вот! — торжественно проговорил он. — Держи так. Держи! Ты чувствуешь?

— Да… — выдохнула она.

— Держи еще.

Кто знает? Не исключено, что она действительно сумела почувствовать некую отгороженность от мира. Не исключено. Но он был склонен считать, что она всего лишь действовала как прилежная ученица, не желающая да и не умеющая перечить своему великому учителю. «У тебя получится». — «Да». — «Ты сумеешь». — «Да». — «Сначала попробуем вместе». — «Да». — «Вот, уже получается». — «Да, я это чувствую. Спасибо…» Что ж, это не самый худший способ придать человеку немного уверенности. А там — кто знает. Путь в тысячу ли начинается с первого шага.

Он поднял взгляд. У него получился классный конус. Переливающийся, заходящийся разноцветными спиралями, толстостенный, мощный. Он едва не доставал до потолка. Он был как… крепость? Нет, не так. Как монумент. Как выставочный экземпляр.

И вдруг… Павел подумал, что он просто сморгнул, и оттого изображение дернулось, как это бывает с картинкой в телевизоре при незначительных скачках напряжения. Присмотрелся — конус, его совершенный защитный конус прогнулся, словно кто-то давил на него извне. Павел даже оглянулся. Чисто интуитивно, но никого рядом не было. Случайность? Брак? Или… Неужели действительно нападение? А что еще?!

Дальше он действовал как автомат, без рассуждений и колебаний.

— Не шевелись, — напряженно прошептал он.

— Не шевелюсь, — ответила Любка. От нее исходил жар. И вдруг очень сильно запахли ее тяжелые, «магические» духи. — А что…

— Молчи!

Теперь серебристые, окрашенные в фиолет и розовый спирали с разной скоростью пошли навстречу друг другу, переплетаясь и перекрывая друг друга, утолщая стенки и не давая возможности отследить ни одну из них. Мгновением позже желтые лучи протянулись от вершины к основанию, каждый из которых постоянно менял интенсивность окраски. Напряжение на поверхности вроде бы уменьшилось, но на самом деле это было не так.

За считанные мгновения он втрое-вчетверо увеличил прочность и неуязвимость своей конструкции, если угодно, ее невидимость и неуловимость, но прогиб, точнее, несколько прогибов, похожих на вмятины на жести, получаемые от заряда дроби, только, в отличие от них, шевелящихся, находящихся где-то в полуметре над головой Павла, уменьшились разве что вполовину. То есть оттуда тоже наращивали давление. И очень стремительно, качественно наращивали. Умело.

И давление продолжает нарастать. А он почти на пределе.

Надо уходить.

Он притянул к себе Любку. Рывком. Грубо. — Ох!

— Молчи!

Он быстро сплел кокон. Черный, в отличие от искристо-праздничного конуса. И не имеющий завершенной классической формы геометрической фигуры. Это было нечто бесформенное, почти безобразное. Вроде амебы. С недоразвитыми ручками-ножками, похожими на слабо шевелящиеся наросты. И цвет был омерзительный, с красными и фиолетовыми зигзагами на матовой поверхности.

На секунду или чуть меньше спирали справа от Павла раздвинулись, и двое людей вместе с коконом, в котором они находились, рывком покинули убежище.

— Ты чего?! — возмутилась Любка, и в голосе ее послышались капризные нотки. Только Павлу было сейчас не до нюансов.

Он тряхнул ее за плечи.

— Я сейчас уйду!

— Куда?

Она ничего не понимала. Да и к счастью. Не нужно ничего объяснять. Да и ей врать не придется.

Он посмотрел на конус. Тот все еще работал. С его уходом он быстро стает. Ладно. Ничего. Пока нужно уйти.

— Срочное дело. Я позвоню. Ты пока сядь туда. — Он показал на ее рабочее кресло.

— Паша…

— Все!

Он легонько толкнул ее, высвобождая из кокона, и вышел в приемную.

— Еще две минуты, — сказал он секретарше. Та заученно кивнула.

На посетителей он даже не посмотрел. Не до них.

Через те самые две минуты он сидел в своей машине и прогревал двигатель, до предела выдвинув рукоятку подсоса топлива.

Кто же это его так шарашил? Хорошо так, адресно. И ведь если бы не «плащ», уконтропупил бы к чертовой матери! Нет, не насмерть, скорее всего, но мачо бы тоже не показалось. Кто? Петрович? Зачем это ему?

Павел приспустил боковое стекло, врубил вентиляцию, чтобы не запотевали стекла, и закурил.

Так зачем это ему? Обиделся? Так он вроде не мстительный. Да и что, в конце концов, произошло? Ну повздорили. Ну ушел сотрудник. Обидно, неприятно, но это совсем не повод так жать. Да и не практикует он в этом. Тогда… А Мих Мих? Его попроси — он Петровичу не откажет. Но не до убийства же! И даже не до травм. Михалыч — человек тихий, смирный и не кровожадный. Эх, надо было следок пощупать! Нюхнуть его. Хоть одной, так сказать, ноздрей. Но на Петровича это все равно не похоже, не его это стиль. Он предпочитает дать утихнуть страстям и мирно договориться. Если только не произошло что-то из ряда вон.

Датчик температуры показал, что двигатель несколько прогрелся. Павел вдавил окурок в пепельницу и потихоньку выехал на дорогу, посматривая по сторонам. Он вдруг отметил чувство, испытываемое им в этот момент. Забытое чувство опасности и настороженности, при котором голова как бы сама собой начинает вращаться на триста шестьдесят градусов, выискивая угрозу, а мозг ищет решение. Был у него период в жизни, когда такое чувство чуть ли не стало стилем жизни.

А ведь сейчас и впрямь ситуация из ряда вон. Петрович почему-то уверен, что с теми тиграми напортачил он. И с деньгами соответственно. А это уже не шутки. Не исключено, что его сейчас из-за тех «бабок» как раз прессуют. Конечно, маг-директор не девочка и из-под пресса выскочит, а то и просто его отожмет, да так, что мало не покажется. Но это тоже смотря как прессовать. И кто. Существуют варианты.

И кстати, с чего Петрович взял, что это он на терминале нахимичил? Следы следами, он эксперт и все такое, но не ищейка. А ведь еще на складе он стал вдруг какой-то не такой. Что-то он тогда сказал…

Увернувшись от несколько помятого «опеля» с пробитым глушителем, отчего благородная машина ревела, как реактивный самолет на форсаже, — сидящий за рулем юнец наверняка хочет выглядеть крутым — Павел пристроился за автобусом, решая, куда ехать. В контору? Ну нет. Домой? Если его ищут, то это глупо. И ведь наверняка ищут. К Любке? Тоже не дело. Едва отвел от нее направление удара, как сразу подставлять. К матери тоже нельзя. Нужно найти норку, безопасную норку, из которой можно делать вылазки, чтобы понять, что же все-таки происходит. Ведь происходит же! А для этого нужны деньги. Деньги есть у него дома и в банке. Куда лучше?