Дон смутился. В самом деле, ходит в этот подвал, курит, а это стоит денег. Это же не табак. Дон порылся в карманах — пусто.
— Я сегодня к вечеру принесу тебе, — успокоил он Рива. Но задумался. Где взять деньги? У него не такая уж маленькая стипендия. И раньше, когда он большую часть нес в дом, а кое-что оставлял для нехитрых своих развлечений, забот не было. А теперь? Впрочем, стоит ли сейчас ломать над этим голову!
Дон и Рив зашли в общественный туалет, вымылись. Почистили измятые костюмы, купили в аптеке таблетки от головной боли и отправились в университет. (Рив еще иногда похаживал на занятия, но в спортзале не показывался.)
— Итак, до вечера, — сказал Рив прощаясь. — Жду тебя на углу у аптеки.
— До вечера, — буркнул Дон, и они пошли каждый к своему учебному корпусу.
Дон не спеша брел по аллейке меж потухших с приходом осени газонов. Трава прилегла, она блестела от беспрестанных дождей, кое-где на ней валялись бурые, золотые, багряные, но потускневшие листья. С наступлением осени садовники перестали следить за газонами.
Меж листьев белели бумажки. Накануне члены организации «Власть студентам» устроили митинг. Они потребовали, чтобы повышение цен в студенческом кафетерии не коснулось неимущих студентов. Пусть попечительский совет совместно со студенческим комитетом составит список таких и для них отведут особый кафетерий, где цены останутся прежние. А деньги поступят от повышения платы за стоянку автомашин — все же, если у студента есть машина, он не так уж беден, пусть поможет товарищу. Митинговали, распространяли листовки. Артур произнес большую речь. Кончилось тем, что попечительский совет обещал рассмотреть требования студентов.
Дон по чистой случайности забрел на этот митинг. Сначала он скучал, но стиснувшая его толпа не давала уйти. Потом начал прислушиваться.
Хотя собрались, чтобы обсудить, казалось бы, конкретный вопрос о ценах в кафетерии, Артур говорил о другом, вернее, он ловко перекинул мостки от частного к общему. Он всегда делал так и в споре, и в речи, и в своих статьях в студенческой газете.
— Нельзя пасовать! — восклицал Артур. — Нельзя стоять в стороне! Надо бороться, реагировать на все, как вот сейчас мы протестуем против повышения цен. В стране, где мы родились и живем, трудностей и невзгод для нас, юных, так много, что не мудрено спасовать. Тут и с помощью опытных людей не всегда легко разобраться. А как быть, если эти опытные обманывают, подсказывают кривые дороги, ложные пути? Привести примеры?
— Не надо! Знаем! — орали студенты, И, выждав тишины, Артур продолжал:
— Мы пытаемся разобраться сами. Только вот не все это умеют. Иные из вас удаляются в обманчивые сны. Вы, как страусы, прячете голову в песок, чтоб не видеть охотника, и воображаете, что, окутав голову дурманом, дабы не видеть окружающего зла, тем самым это зло уничтожаете. А оно живет, продолжает существовать, с двойной силой бьет вас по башке…
Есть такие, что призывают на помощь бога или иную силу, взваливая на них тяжесть борьбы: «Помоги, господь, будь добр, думай и действуй за нас!» А бог не дурак— он за вас работать не будет! И когда ничего не получается, вы его не вините.
Есть, конечно, и готовые действовать энергично, активно. Только вот заносит их не в ту сторону. Убивают, грабят, видят виновников в тех, у кого другой цвет кожи, другой бог, другие мнения… А чем они хуже нас? Конечно, путь борьбы не самый легкий. Там не найдешь мягких перин. Зато это честный путь. И единственно реальный. Только он может дать пусть не сегодня, пусть завтра, даже послезавтра, но настоящие результаты…
Дон ушел с митинга в задумчивости. Артур выразил его собственные мысля, только яснее. Надо поступать так, как говорит Артур, только у Дона нет для этого сил. Пусть уж это делают другие!
Дон шел и смотрел по сторонам. Будто не два дня прошло, а пролетело столетие. Иногда ему казалось, что он смотрит в перевернутый бинокль: так четко, но так далеко было все, что видели его глаза. Эти домики, эти людишки, эти нити-аллейки. Они стали далекими, чужими…
Подойдя к увитому плющом двухэтажному зданию, где проходила очередная лекция, Дон спохватился, что не позвонил родителям. Он повернул назад в поисках автомата. Их было много в холле библиотеки нового, современного здания, сплошь из стали и стекла. Отсюда видны были общежития, столовые, учебные корпуса, стадион, автомобильная стоянка, такая большая, что на ней можно было бы построить второй университет.
Сейчас, в разгар занятий, на стоянке столпились тысячи машин. Дон замер, он увидел кремовый «бьюик» с поднятым верхом. Машина Тер. Значит, она сейчас где-то здесь, на занятиях. Да, да. Дон вспомнил, у нее в понедельник история, это в новом здании на другом конце университетского городка. Тер!..
Дон печально усмехнулся. Еще три дня назад у него была Тер. А теперь только Рив да эти кошмарные вечера…
Он вздохнул и подошел к автомату. Стараясь придать голосу веселую бодрость, Дон сразу заговорил, как только услышал голос отца:
— Это я. Как дела? Я был в лагере, там все нормально. Национальный тренер в восторге от меня, отец! Скоро начну у него тренироваться, в следующий понедельник. Вернусь к обеду, я сейчас в университете, у меня лекция.
Он говорил и говорил, лишь бы не слышать, что скажет отец (нет — КАК скажет).
Когда он замолчал, молчала и трубка.
— Алло, отец, ты слышишь, алло! Так я вернусь к обеду.
— Хорошо, сынок, — долетел до него далекий, как ему показалось, голос отца, — приходи. И вот что, свяжись с Тер, она звонила, беспокоится.
Слова отца оглушили Дона, словно кричали в самое ухо.
Отец подождал немного, не скажет ли что-нибудь Дон, и повесил трубку.
«Тер беспокоится, Тер беспокоится, Тер беспокоится», — стучало в мозгу у Дона. Она звонила! И не просто звонила, а беспокоится. О чем беспокоится? Огромная волна радости подхватила его — о нем, конечно; почему не позвонил в пятницу, почему не позвонил сегодня. Волна накатила и тут же схлынула. А если она беспокоится о судьбе Рива? Ее интересовала вся эта история. Или она беспокоилась о своей любимой ракетке, которую он обещал отдать в починку? А может, о том, состоится ли игра с «Леопардами»? Да мало ли о чем может она беспокоиться!.. Почему он вообще решил, что, бросив его ради Робена (а вернее, просто прекратив морочить ему голову), она откажется поддерживать с ним просто приятельские, даже дружеские отношения? Отношения однокашников. Начнутся еще сплетни. А Тер и такие, как она, терпеть этого не могут, Вот она и будет поддерживать внешнее знакомство.
Дон опять впал в уныние.
Как поступить? Но, еще задавая себе этот вопрос, он уже мчался, забыв о лекциях, к расположенному на другом конце студенческого городка зданию…
Прибежал. Остановился, тяжело дыша.
Возле корпуса никого — все на лекции. Дон посмотрел на часы. До конца оставалось еще четверть часа.
Эти четверть часа показались Дону бесконечными. Широкими шагами он ходил вдоль фасада здания. Останавливался. Снова начинал шагать. Мысленно он беседовал и Тер. Он осыпал ее упреками, уличал, припирал к стенке, потом просил прощения, унижался, он возносился на вершину блаженства и падал в пропасть отчаяния.
В конце концов не выдержал и, поднявшись на второй этаж, приоткрыл дверь аудитории, где она занималась. Но в аудитории было темно: демонстрировался учебный фильм, и слышалось лишь жужжание аппарата и немногословные пояснения профессора. И эта на первый взгляд незначительная деталь — темно, не видно Тер — оказалась последней каплей. Все плохо, все не так! И Тер сейчас скажет ему, чтобы он оставил всякие надежды. И опять будет мрак и отчаяние…
Дон спустился по лестнице, понурив голову вышел из здания, прошел через газоны, прямо по сырой траве, минуя аллейки, пересек улицу и зашел в лавчонку, о которой ему рассказывал Рив. Небольшая лавчонка, где продавались всякие необходимые студентам вещи — чернила, тетради, ручки, бумага, жевательная резинка, вымпелы и значки с изображением «Рысей», каскетки, кое-какой спортивный инвентарь, а заодно и кастеты, наручники, газовые пистолеты, старые неприличные журналы, учебные магнитофонные пленки. Такие лавчонки десятками лепились ко всем университетам и колледжам, ютясь на близлежащих улицах. Студенты охотно заходили сюда.
