Нелегко одновременно быть уважаемым хирургом и женой Кайла Фалконкреста, сенсации литературного мира. Сегодняшний вечер – прекрасный тому пример. Хозяева даже не спросили, чем занимается Британи: видно, посчитали красивой безделушкой. Первые полчаса она слушала других и разглядывала странную гостиную Стива и Глории. Комната была похожа на проект «Письмо в будущее», который она делала во втором классе: в маленький офисный сейф (вроде тех, что продают в «Скрепках») она положила несколько газет, консервы, плеер, кассету «Нирваны» и фланелевую гранджевую рубашку.

Гостиную Стива и Глории запечатали для потомков где-то между первым и вторым разводом Элизабет Тейлор и Ричарда Бартона. Журналы на тумбочке восхваляли новый роман Джона Чивера. Плексигласовая крышка поворотного столика в углу была покрыта толстым слоем пыли, так что стала непрозрачной, а обложки виниловых пластинок выгорели на солнце. Британи бросилось в глаза, что на стенах нет никаких семейных фотографий, портретов или рисунков. Зато, если прищуриться, на всех поверхностях можно было различить тонкую никотиновую глазурь. Британи рассеянно взяла со стола какую-то статуэтку и услышала легкий щелчок: треснули многолетние оковы пыли и застоя.

Роман Кайла стал популярным уже год назад, но Британи так и не привыкла к своей новой участи невидимки. Раньше она, как могла, поддерживала мужа, которого никто не замечал – и поэтому твердо знала, что и как делать. А теперь он прославился; их жизнь стала проходить в бесконечных турах и званых ужинах с самыми богатыми и умными людьми страны, до смерти ей наскучившими.

И тут Стив удивил Британи. Когда она уже решила, что окончательно превратилась в невидимку, с ней заговорил любимый писатель! И не просто заговорил, а потратил целый час, чтобы снабдить ее подробнейшими сведениями из личной жизни, которые стояли за пятью его романами. Она прямо опьянела от восторга, а он все говорил, говорил, говорил… Лично с ней. Кайла и Глории будто не было в комнате. Муж никогда не понимал увлечения Британи (впрочем, она и сама не понимала), но любовь порою трудно объяснить.

Когда Стив закончил, у Британи от счастья кружилась голова. Она даже не была против, когда они с Кайлом «по-мужски» заспорили о литературе. Потом Стив отправился на кухню, чтобы сообразить что-нибудь на ужин, и Британи пошла за ним, отметив, что на горизонте никакой еды не видно.

– А вы когда-нибудь читаете незаконченные работы? – спросила Британи.

Стив удивился.

– Ну разве что иногда.

– У Кайла с собой черновик нового романа. Он в сумке, которая висит у входа.

– Британи, Кайл еще совсем молодой писатель, и мнение матерого коллеги может только сбить его с толку. Лишить самобытности.

– И все-таки я уверена, что ваши слова пойдут ему на пользу.

– Лучше не вмешиваться.

– Вы такой чуткий, Стив.

– Идите-ка к остальным, а я тут что-нибудь приготовлю.

– Спасибо вам.

Стив судорожно обдумывал, как накормить гостей блинной смесью с жуками, когда юная Британи подарила ему удобный повод отвлечься. Стоило ей выйти из кухни, как он бросился к входной двери и выудил из сумки новый роман Фалконкреста, будь он неладен.

Запершись в теплой душной ванной, Стив стал читать:

Мерцающие янтарные многоножки рассвета впились в голые стены супермаркета. На автостоянку в поисках добычи спланировал голубь, но ничего не нашел и скрылся из виду – вероятно, чтобы подохнуть от скуки. С запада медленно ползли бесформенные тучи цвета корейских бумагорезательных машин. За рулем безупречно чистого «шевроле-люмина» сидел Норм. Он был уже немолод. Круглое брюхо размером с упитанную праздничную индейку, волосы – ядовитая светло-коричневая плесень. В руках диетическая кола пополам с дешевой водкой, завтрак и обед в одном стакане.

По радио крутили «Разбуди меня перед уходом» группы «Уэм!», музыку его юности. Когда ее включали, Норм всякий раз вспоминал, что он – лишь пленник бесконечного жизненного цикла. На стоянку стали въезжать машины других продавцов его смены, не новые и не чистые: «джетты», сколоченные из листов ржавого кружева; полиомиелитные «короллы» начала 90-х; «крайслеры» конца 80-х, которые держались только на честном слове да на наклейках модных радиостанций. Пусть у коллег Норма впереди была вся жизнь, зато его «люмина» могла на одном баке проехать сквозь десяток экосистем и не чихнуть. Когда начнется ядерная война и эти груды металлолома заглохнут, улепетывая от огненной бури, все захотят поехать на машине Норма – с удобством и достоинством.

Водка на вкус была резкая, техническая и вызывающе дешевая. Хоть водку и делают из картофеля, Норм сильно подозревал, что над его напитком потрудились роботы с далекой планеты, где все живые организмы давно вымерли, а рецепт водки остался от давно сгинувших Старейшин-гуманоидов. Ее явно производили из картофелеобразных молекул, а не из натуральных клубней. Обо всем этом лучше не думать – надо еще как-то пережить день.

На погрузочную платформу въехал грузовик, напичканный техникой «Делл» и готовый вскормить своим богатым содержимым целый супермаркет. Норм ненавидел День «Делл» почти так же, как День поставки офисной мебели: губительная для поясницы однообразная разгрузка, вскрытие коробок и инвентаризация. Если у Норма когда-нибудь появится своя контора (почти такая же недостижимая мечта, как месячный отпуск в компании веселых гномиков), он ни за что на свете не засунет в нее Г-образную модульную систему китайского производства, ламинированную под орех и украшенную делловской техникой. Нет, в офисе Норма будет добротный сосновый стол, скромная чернильница и перо грифа.

Допив водку с колой, Норм решил, что пора вылезать из «люмины». Бросать ее было еще труднее, чем просыпаться по утрам, а готовиться к этому – все равно что нестись драконьими яйцами: полтора года оно сидит в тебе неподвижно и тяжелеет лишь за несколько дней до кладки. Глотнув напоследок водки, Норм приоткрыл дверь, пустил в салон немного ноябрьского воздуха и променял резкие звуки суперсенсации 80-х, группы «Уэм!», на холод и непогоду.

Несколько секунд спустя, одетый в красную форменную рубашку и насквозь продрогший, Норм вылез из машины и поковылял, зашаркал, потащился к магазину. Сухо прошелестев (так земля сыплется на крышку гроба), отворилась автоматическая дверь. В тот же миг кора его головного мозга определила по изменившемуся свету, что вокруг – уже не настоящий мир. Лица людей стали масками, изображающими тупость и притворное веселье. Застоявшийся воздух готовился принять ежедневную порцию вонючих газовых галактик, бесшумно откладываемых покупателями. В корзинах лежали разноцветные стикеры, мечтавшие о мечтах. В конце первого и второго рядов стояли хрустящие тотемы белоснежной бумаги, которая грезила о том, что в один прекрасный день на нее ляжет сонет или исследования теории струн, но в глубине души – если у бумаги может быть душа – знала, что в лучшем случае будет расхваливать новый рыбный деликатес или вообще останется непрочтенной, никому не нужной третьей страницей корпоративного документа о мерах безопасности в случае землетрясения, и даже о такой судьбе можно лишь мечтать. Потому что скорее всего какой-нибудь школьник криво распечатает на ней черновик самостоятельной работы про марганец или опыление, а потом бросит в корзину для бумаг, где она будет пылиться рядом со жвачкой, лобковыми волосами, скомканными салфетками и пластмассовыми крышками от бутылок.

Норм стоял возле полок с жевательной резинкой и прочим «импульсным» товаром у передних касс и рассеянно поглаживал вчерашнее шоколадное пятно на красной рубашке. Он прислушался: хотел разобрать, какой музыкальный перл на сей раз звучит по радио («Все, что она делает, – волшебно» группы «Полис»). Услышал, как в дальнем конце магазина на белый плиточный пол грохнулась стопка дисков, и несколько тележек загнали обратно в строй. В груди у Норма будто трепыхалось желе: он раздумывал, какую жвачку стащить сегодня.