Филиб вывел коня через западные ворота замка и только потом вскочил в седло. Обычно он проезжал через весь город к южным воротам, но сегодня, поскольку улицы были запружены артистами и лоточниками, решил покинуть город через верхние речные ворота. Выехав за городскую стену, он двинулся в южном направлении вдоль реки, чтобы потом повернуть на восток, к лесу. Это был более длинный путь, но сейчас, любуясь дрожавшими на глади реки бликами лунного света, Филиб нашел его и более приятным. Скоро он достиг Северного леса и направился к храму, где скончался отец.

Он начал свои поездки почти пять лет назад, в ночь полной Паньи месяца Байана, ровно через месяц после смерти отца. Тогда Филиб был тринадцатилетним подростком, неуклюжим и неуверенным в себе. Мальчик обожал отца, и, когда тот погиб в результате несчастного случая, ему показалось, будто весь мир вокруг него рухнул. Будучи единственным сыном герцога (Симм, младший брат, умер от чумы в младенчестве), он унаследовал все личные вещи покойного: меч и доспехи, кинжал и охотничий лук, седло и плащ из меха рыси, который был на нем во время последней охоты. Мать обещала Филибу сохранить все это до времени, когда он станет достаточно взрослым, чтобы держать в руках оружие и носить доспехи. Но Филиб не мог ждать. Каждая вещь представлялась ему бесценным сокровищем, маленьким кусочком жизни любимого отца. Подсознательно мальчик верил, что боль утраты пройдет, душевная рана затянется, если он окружит себя принадлежавшими отцу вещами. Задолго до того как золотой перстень с печаткой стал Филибу впору, он носил его на цепочке на груди. Каждую ночь в течение первого года после смерти герцога он обычно лежал без сна в своей постели, пристально глядя на печатку, блестевшую при свете свечи. Золотой жеребец, герб Торалдов. Он разговаривал с ним, словно с отцом, рассказывая о событиях минувшего дня и о матери.

В конце концов боль утраты действительно начала стихать — как и говорили мать, дядя и все остальные. Но наслаждение, которое он находил во владении отцовскими вещами, оставалось прежним. Тренируясь с отцовским мечом, мальчик чувствовал, что сам отец учит его сражаться. Охотясь с отцовским луком, он чувствовал, что Филиб-старший идет рядом с ним по следу кабана или лося. Сидя в отцовском седле, он чувствовал, что они скачут по лесу вместе.

Он медленно ехал между деревьями по тропе, пересеченной черными тенями, которые отбрасывали ветви в белом свете Паньи. Перекликались ночные дрозды, и пение птиц, вместе с ароматом огненных цветов и тихим журчанием реки, сладко волновало кровь. Где-то в отдалении ухала сова, и нежно шелестели листья, уступая ласкам легкого ветерка.

Когда впереди за деревьями показались огни храма, до слуха Филиба донесся новый звук — совершенно неожиданный. Где-то в лесу, неподалеку, пел мужчина.

Сначала он подумал, что слышит пение священнослужителя из храма, но скоро понял, что голос приближается слишком быстро. Певец тоже держал путь через лес и шел навстречу Филибу.

Почти сразу Филиб узнал мотив. Это была сирисская народная песня, которой в детстве мальчика научила одна из нянь. Ничего удивительного. Эйбитарская ярмарка собирала артистов, в том числе певцов, из всех королевств Прибрежных Земель. Поскольку Эйбитар издавна поддерживал со своим южным соседом хорошие отношения, среди людей, странствовавших с ярмаркой в этом году, было много уроженцев Сирисса.

Мгновение спустя из-за деревьев показался певец. Он шел пешком, и Филиб разглядел мужчину не сразу, поскольку тот был освещен только серебристым светом Паньи, лившимся сквозь тесные сплетения ветвей над головой. Высокий и худой, длинноногий и длиннорукий; распущенные темные волосы ниспадали на плечи, обрамляя приятное бородатое лицо. Когда он приблизился, Филиб увидел, что у него светлые глаза, хотя при лунном свете было непонятно, голубые они или серые.

Однако в первую очередь внимание Филиба привлек голос мужчины — сладостный и пьянящий, словно золотистое вино, которое подавали сегодня на пиру. Для такого крупного мужчины он был неожиданно высоким, но не настолько, чтобы звучать неестественно. Песня разносилась по лесу, как совсем недавно разносился щебет дроздов, и казалась такой же неотъемлемой частью лесной жизни, как журчание реки и шепот ветра. В волшебном голосе певца было что-то почти пугающее, и Филиб невольно содрогнулся, когда они с мужчиной обменялись улыбками и разминулись.

Он поехал дальше, по-прежнему неспешно, слушая, как голос за спиной постепенно стихает, словно рокот отбегающей от берега океанской волны. Огни храма теперь казались ярче, хотя омытые лунным светом каменные стены все еще оставались довольно далеко.

Внезапно Филиб осознал, что пение прекратилось. Он обернулся, но не увидел позади ничего, кроме окутанных тьмой деревьев.

Снова устремив взгляд вперед, мальчик увидел человека, стоявшего прямо перед ним на лесной тропе. Ростом он был пониже певца, но ненамного. У него были более короткие волосы, темные и непокорные. Его глаза казались черными в ночном мраке.

Сердце Филиба застучало громко, точно кузнечный молот. Он потянулся за кинжалом, проклиная себя за то, что не взял с собой меч.

— Принцам негоже гулять в лесу так поздно, — сказал мужчина. Он говорил с еле заметным акцентом, но Филиб все же узнал анейранский выговор. У него мучительно заныло под ложечкой.

Филиб ударил коня пятками по бокам, надеясь проехать мимо мужчины к храму, но в тот же миг сильные руки схватили его сбоку за ногу и за плечо. Мгновение спустя мальчик тяжело упал на землю; воздух с шумом вырвался из его легких, кинжал вылетел из руки.

Несмотря на сильную боль в груди и плече, он попытался подняться на ноги. Кто-то прижал его к земле, потом грубо перевернул на спину. Певец. Он приставил кинжал к горлу Филиба.

— У меня есть деньги! — с трудом выговорил Филиб еле слышным голосом. — Они ваши! Забирайте все!

— Прошу прощения, милорд, — сказал певец, в светлых глазах которого, впрочем, не отразилось ни малейшего сожаления. — Но кое-кто желает вашей смерти.

Филиб попытался вырваться, истошным голосом позвал на помощь, но певец с товарищем крепко держали его. Через секунду более высокий мужчина зажал мальчику рот мозолистой ладонью.

Еще несколько мгновений певец смотрел Филибу в глаза. А потом движением таким стремительным, что клинок сверкнул сплошным расплывчатым пятном в свете луны, перерезал жертве горло.

Настоятель только-только погрузился в сон, когда его разбудил пронзительный крик. Человек, живущий в лесу, среди зверей Кебба, слышит по ночам много странных звуков. В последний момент жизни, когда когти совы смыкаются на горле жертвы, даже заяц порою вопит не хуже призраков Подземного Царства.

Но то были вопли иного рода. Их издавал человек.

Настоятель зажег свечу и вышел из своих покоев. В передней спал один из послушников. Очевидно, он не слышал криков. В свете Паньи послушник казался ужасно юным. Настоятелю очень не хотелось будить его. Но если кто-то в лесу нуждался в помощи, негоже было оставлять его одного.

Он осторожно потряс мальчика за плечо.

Мгновение спустя послушник потер кулаками глаза и сел в постели.

— Да, отец настоятель, — пробормотал он сонным голосом. — Чем могу служить?

— Я слышал какие-то крики в лесу. Возьми два факела и жди меня у ворот.

Мальчик кивнул, хотя сдвинулся с места не сразу. Наконец он встал с постели и, шаркая ногами, поплелся к двери.

— Вот и молодец! — сказал настоятель ему вслед. Он вернулся в свою комнату за сумкой для оказания первой помощи — кожаным мешочком, пахнувшим буквицей и обычными лекарственными травами. Он умел перевязывать раны и вправлять сломанные кости, но сейчас отдал бы все на свете, только бы рядом с ним находился какой-нибудь кирси. Его пугала мысль о том, что он найдет в лесу.

Настоятель торопливо направился к воротам храма, где его уже ждал мальчик, дрожавший от холода, но вполне проснувшийся. Он взял один из факелов и открыл ворота.