Увы!.. Я еще ни разу не была в роще…»

Такие обстоятельства и настрой растревоженной души помогают глубже понять знаменитое Лесино «Contra spem spero». Каждая строка, каждое слово этого произведения — крик наболевшего сердца, стремление вырваться из тисков жестокой судьбы. Здесь нет места вымыслу: ни символов, ни громких и цветистых оборотов, ни малейшего расчета на эффект — одна лишь правда, действительность, искренность. «Золотая весна», «молодые годы», «слезы горячие», «думы седые» — все это, собственно, не аксессуары стиха. Несколько штрихов, упоминаемых в письме, говорят о жизненном фоне, на котором возникла эта вещь: «Зеленая суббота, 18 мая. Среди осоки зелень и цветы…»

Поистине контраст разительный: золотая весна, мелодии лета, а над всем этим — осенние седые тучи, «темнота глухая и унылая», и «смерть налегла мне на грудь». Конечно, все это — индивидуально сложившиеся обстоятельства, абсолютно личное настроение, но какая сила и искренность чувств! И еще одно, пожалуй, главное: в каждой строфе фон безнадежности и беспросветности перекрывается надеждой, призывом к борьбе. И здесь — ни теня позерства, бахвальства:

А о том, что это настроение не преходящее, мимолетное, а устойчивое, перерастающее в убеждение, свидетельствует цикл «Семь струн», написанный вслед за «Contra spem spero».

Из каждой струны нотного ряда — от «до» до «си» — «извлекала» Леся отдельное стихотворение. В каждом из них — оптимизм, уверенность в своих силах, в конечной победе. Угрозы злых туч не страшны:

В этом же цикле есть сонет, посвященный фантазии. Здесь уже общественно-политические и социальные мотивы звучат сильнее:

Несмотря на молодость, Леся хорошо умела владеть собой, своими чувствами и настроениями. Она прекрасно сознавала, что путь гражданского, революционного поэта устлан не розами, а шипами. Грусть, тоска, печаль, порою и сомненье еще не однажды навестят ее. Что же делать тогда? Развеять их в шумных сборищах друзей? Нет, забытья не принесет многолюдная толпа, ты в ней утонешь, но горе твое останется с тобой. Лучше в темную рощу или в поле, где ветер смелеет…

Медлить с лечением ноги было уже невозможно, и после рождества решено отправиться в Вену. Видимо, придется месяца три пролежать, потому лучше сделать операцию зимой. Ужасная штука — скитаться по клиникам. «Это — настоящий ад!» — говорила Леся. Да и нож хирурга страшен. Но что делать, пускай режут, лишь бы выручили из беды. «Зато утешала себя тем, что увижу Европу; пожалуй, Украину тоже можно назвать «Halbasien», как Вы прозвали Болгарию», — писала Леся Драгоманову.

Студеным январским утром 1891 года простился Петр Антонович с женой и дочерью, посадил их на поезд Киев — Волочисск. Еще во время сборов намечено было на несколько дней остановиться во Львове, чтобы повидаться с галицийскими писателями и договориться по литературно-издательским делам.

Во Львов (тогда имевший официальное немецкое название Лемберг) прибыли поздно. Остановились в приветливой и чистой гостинице с явной печатью подражания лучшим европейским отелям. Назавтра побывали в редакции журнала «Зоря», где обе — и дочь, и мать — печатались, затем заторопились к Ивану Франко, не раз уже приглашавшему Ольгу Петровну в гости.

В доме их встретила жена писателя, давнишняя знакомая Ольги Петровны. Разговорились о жизни, о литературе. Ольга Федоровна, закончив Харьковский институт благородных девиц и Высшие женские курсы, увлеклась своим будущим супругом, его талантом, прогрессивными взглядами. Она заботилась о муже, старалась быть помощницей в его делах.

Однако не могла не грустить, вспоминая родные края. Ольга Франко расспрашивала о киевских новостях, общих знакомых, друзьях. Не сдержалась и рассказала о том, как нелегко живется семье, да и самому Франко. Хорошо еще, что есть преданные, разделяющие его взгляды и замыслы друзья — Павлык, Лукич, Гнатюк… Поговорили о детстве Ивана Яковлевича: вырос в большой крестьянской семье, любил одиночество, лес, реку, любил бродить по росе, а зимой босиком бегал по снегу. И никогда не болел. Пас гусей, а потом коров, лошадей…

— В первые месяцы после замужества, — продолжала рассказ Ольга, — я как могла помогала ему: когда бывала в селах, записывала народные предания, легенды. Даже специально ездила собирать нужный материал. Переписывала рукописи, днями копалась в книгах, подбирая понадобившиеся ему факты, данные. А теперь руки не доходят — дети мал мала меньше, нужда…

Вечерело, когда распахнулась дверь и на пороге появился Иван Франко. Олена Пчилка поздоровалась с ним, как с давним и добрым знакомым. Леся же видела его впервые. Неужели это тот самый Каменяр,[19] который могучим голосом зовет дробить тяжелым молотом гранитную скалу, вставшую на пути миллионов трудящихся к лучшему будущему? Облик, манера вести себя были настолько непосредственными, что, казалось, чересчур опрощали его. Даже интеллигентное платье не могло перелицевать простонародный вид Франко в господский.

Завязался разговор, и Леся увидела жизнерадостного, простосердечного и остроумного человека, который не мог не вызвать к себе чувства симпатии. Лесю поразила энциклопедичность знаний Ивана Франко: создавалось впечатление, что он знал буквально все. Книжные новинки, последние романы, новеллы, стихи, пьесы, театральные постановки, конгрессы, сессии — этим не удивишь, этим живет литератор. А вот то, что он досконально знает различные промыслы, сельское хозяйство, кооперацию, жизнь животных и растений, знает, как построить сельскую хату и вышить рубаху, что ему известны обряды индийской и египетской религии, — это совсем другое! Форма рассказа, объяснения даже сложных и абстрактных вопросов была удивительно логичной и понятной — все становилось ясно как на ладони.

Леся не могла скрыть своего восхищения и сказала об этом вслух. Франко слегка смутился, а потом решительно возразил:

— Да нет же, все это пустяки… Если человек имеет голову на плечах, да к тому же записную книжку и карандаш, он много сумеет. Послушайте, расскажу вам по этому поводу об одном приключении, которое стряслось со мной в прошлом году.

И он поведал забавную (но не без морали) историю. Сидят они с польским поэтом Яном Кастровичем в ресторане, ужинают. Вваливаются трое здоровенных, крепких, как медведи, подвыпивших стариков и через четверть часа поднимают страшную кутерьму. Один из них, лесничий, выхватил револьвер и начал размахивать им. Другой, лесоруб, — за топор. Франко спокойно поднялся со своего места, налил разбушевавшимся стариканам по рюмке и, улыбаясь, промолвил: «Выпьем за знакомство… Я вижу, что вы меня не узнаете, а это нехорошо. Может, вспомните, где мы с вами встречались?»