Ответа нет и не будет. А почему? А потому что за Ним первое Слово и последнее Слово.

Вот тогда-то я и решил, что последнее слово будет за мной. Он будет зависеть от меня. Мое решение будет последним и окончательным. Причем тогда, когда захочу этого Я.

Для этого мне пришлось уговорить знакомого хирурга. Подчеркиваю, я его уговорил, и все последующее было исключительно моим решением.

Хирург вначале категорически отказывался выполнить мою просьбу. Однако, мои доводы, давление и шантаж, положенные на деньги, вынудили его все же согласиться.

Операцию решено было проводить у меня дома. Она потребовала серьезной подготовки, связанной с закупкой необходимых инструментов и препаратов. Довольно много времени ушло на определение ключевого места на моем теле. В конце концов, остановились на затылке, чуть ниже линии волос. Мне пришлось вникнуть в строение своего тела для правильной разработки выключателя. Решено было за основу взять силикон, так как он лучше приживался, был более пластичным и на теле не бросался в глаза. В своего рода втулку из этого материала вкручивался стальной стержень с раскрывающимся ушком, внутренняя часть которого с одной стороны держала стальной нож.

Оставалось наиболее сложное – вмонтировать это устройство в затылок таким образом, чтобы ушко стержня захватывало спинной мозг, а другая часть выступала и крепилась на моем затылке.

Таким образом, когда Я захочу и Я решу, Я отсоединю конец стержня и потяну его наружу. В результате, металлическая часть легко перережет спинной мозг, и Я выключусь. Теперь Я сам смогу решить, как поступить, и решающее слово будет за Мной.

Впервые услышав мои доводы, хирург решил, что это равносильно самоубийству. Мои аргументы заставили его задуматься, а затем и согласиться со мной. Во-первых, я не собирался умирать, я собирался жить свободным человеком. Во-вторых, я не находился в состоянии депрессии или под сильным эмоциональным прессингом, никакие жизненные обстоятельства не загнали меня в угол, из которого один выход.

Я подробно объяснил ему мотивы и психологический статус больных суицидом. И мое абсолютное отличие от них.

Пусть доктор и не стал моим сторонником, но сказать что-либо против ему явно было нечего.

В тот день, когда я смог встать с кровати после операции, шел дождь. Я чувствовал сильнейшую слабость. У меня кружилась голова, но ощущение приближающейся победы позволили мне не обращать внимания на мелкие неудобства послеоперационного состояния.

И люди уходили из города.

Почти организованной, молчаливой колонной они медленно двигались вверх по Главной улице города. За ними оставалась абсолютно свободная дорога и тротуары. Они напоминали первые ряды демонстрантов: стройные и ровные, но развернутые по команде «кругом» и движущиеся теперь назад. Масса людей была на удивление равномерной и плотной. Они не держались за руки, но их плечи соприкасались при ходьбе. По крайней мере, мне так казалось с того расстояния, на котором я находился.

Было тихо из-за отсутствия транспорта, но присутствовал монотонный звук, похожий на шелест листьев, только значительно сильнее. Наверное, такой же звук сопровождает бродяг, бредущих по городу, если их собрать вместе. Ведь, в сущности, эта масса людей мало отличалась от таких бродяг. Разве что наличием большего напряжения.

Ими двигала обида.

Я знал, что обиделись они на меня. Эта обида возникла не сразу. Капля за каплей она копилась в каждом из них. Неделями, месяцами они делали вид, что ничего не происходит. Они делали вид, что обиды нет и в помине. Они делали вид, что все нормально, и я их устраиваю, как член их общества. Но я-то знал, что это не так. Не мог быть я членом их общества. И никакого общества не мог быть членом. Как не особо я верил в существование вообще какого-либо общества. Ну, может быть кроме общества случайных людей.

Кстати интересная мысль – создать общество «случайных людей». Хотя в таком случае они уже не будут случайными.

Я смутно догадывался, за что они могли обидеться на меня. Это была совокупность моих поступков, как физических действий, так и просто мыслей, которые постоянно прорывались в обычной речи. Там недосказанность, там смысловой акцент. Ирония или скепсис. Иногда просто взгляд или положение тела. Рукопожатие или просто молчание. И все оттого, что это происходило не в такт их внутренней мелодии. Я понимал, что должен был подпевать им или, по крайней мере, не сбивать их, с так непросто дающегося ритма.

Я понимал, что все они стараются. Стараются жить. И чувствуют, что я это знаю. Это-то их и обижало. Все равно, как если бы каждый из них нес на своих плечах большую, тяжелую коробку, и они двигались бы по цепочке мимо меня, а я стоял бы и толкал по очереди эти коробки, сбивая их с плеч. Просто толкал бы коробку, которую несет человек. Тяжелую и очень неудобную для переноса коробку. Мне было стыдно за себя и жалко их.

А в чем я виноват?

Я сидел на перилах огромного каменного балкона гостиницы, свесив ноги над площадью, на которой начиналась Главная улица. Отсюда она была видна мне до самого конца, где она переходила в мост, который сливался с небом. Последние ряды людей, по моим представлениям, уже приближались к нему. Наверное, я бы мог встать на перила и крикнуть им, что я их прощаю, и пусть они меня простят. Но думаю, они меня не услышат, а я только распугаю голубей на другом конце перил.

Да и не поймут они меня. За что я их должен прощать? Им понятней, если я попрошу прощения. Да и выходить из того оцепенения, в котором я находился, не было желания.

Странное состояние: вроде и надо что-то сделать, а не хочется. В таком состоянии я находился как-то, случайно подслушав разговор двух мужчин, одного самоубийцы, упавшего с крыши на балкон, и второго, решившего, что тот умеет летать.

Но представление о людях, несущих тяжелые коробки на сгорбленных спинах, мне понравилось. И я подумал: куда они их могут нести? И что может быть в этих коробках?

Я представил себе место, куда люди могут нести эти коробки. Например, большое поле, где-то за городом. Или большую гору. В любом случае это должно быть место, где они смогут их сложить вместе, наверное, в какую-то огромную геометрическую фигуру. Ведь не зря же они их несут!? Если несут, значит куда-то и для чего-то. Хотя можно и представить, что они несут в них то, без чего не могут жить. Какие-нибудь искусственные органы или источник питания для таких органов. Но представить себе это нечто довольно сложно, имея в виду такую массу людей. И потом возникает вопрос, кто заставил их нести эти коробки? Неужели они добровольно взвалили их себе на плечи? Скорее всего так. По крайней мере, они их могли просто бросить, а не бросают. Несут. Непонятно куда. Непонятно зачем. Да и смутно представляя, что в них находится и насколько это им необходимо или хотя бы ценно.

И тут я отчетливо понял, что их обида на меня связана с тем, что я не хочу нести свою коробку. Я даже не знаю, где она лежит. И была ли у меня такая коробка? А если была, то когда и где я оставил ее?

И что тут обидного?

Ну не несу я ничего. Хотя не знаю, почему …должен нести.

Обидно, что у меня на плечах нет такого же груза? Или кому-то приходится нести его за меня? Или все вместе и еще то, что я в стороне?

Ну, поскольку все дружно молчат об этом, могу только высказать предположение.